Осенняя хандра

Затянувшаяся осенняя хандра перешла и на февраль, топя всех доживших до этого момента в своей тягучей меланхолии. Кто сказал, что печаль обостряется только осенью? Голубые глаза блестят в свете экрана телефона. На часах 5:50, а Саша даже не думал ложиться, смотрит вникуда, ощущая, как голова раскалывается от напряжения и боли. Осенняя хандра была свойственна любому времени года, и было глупо отрицать это, учитывая то, что апатия захлестывает мощным прибоем, все больше упирая тело в кровать. В голове одно лишь "не могу" и "не хочу", а предыдущие месяцы выпали из воспоминаний, словно какие-нибудь скучные лекции, только больше подталкивая к мысли, что мы все живем в симуляции. вова: Что не спишь? Александр тупит взгляд на пришедшее сообщение еще с минуту, выгибая бровь. Удивительно было то, что Ленский не спал в такую рань. Или, наоборот, позднее время. Все же только Александр из всей компании имел привычку спать по часу, все остальное время отдавая одновременно самобичеванию и прокрастинации. Все же именно его сделали главным организатором проекта, к которому он не притронулся ни разу за весь месяц. Отвратительное чувство вины присосалось, словно пиявка. Сашенька❤️: встречный вопрос Вова улыбается в подушку, переворачиваясь на бок, стискивая в руках мягкую игрушку авокадо, любезно подаренную Сашей. А что Вова? У вовы творческий кризис. Порванные страницы текста, удаленные с ноутбука файлы и заплаканное от бессилия лицо, которое так тяжко было видеть опечаленным. Изящная ладонь убирает спутанные кудри за ухо, и Ленский выдыхает, ощущая себя таким одиноким в этой вселенной. Пускай и на другом конце города лежит такой же одинокий Чацкий, сейчас ведущий с ним милую беседу. вова: Я не могу начать писать. Все тексты выходят какими-то... бездарными Александр потирает лицо руками, ощущая, как глаза слезятся от постоянного взгляда то в монитор, то в телефон. Какая забавная проблема. Учитывая то, что абсолютно аналогичная. Уже вот как три месяца Сашенька даже с кровати встать не может нормально, ощущая при этом отвратительную тошноту, ненависть ко всему живому и желание лечь в свои покои обратно. Интереса к собственным интересам не наблюдается, а хобби стали еще одним способом убедиться в том, что ты стал криворуким за все время, пока не держал стилус и не писал. Сашенька❤️: понимаю. та же херня. ну ты знаешь. я вообще не могу в последнее время ниче написать. только лежу в кровати и себя жалею. отврат Вова понимает. Прекрасно понимает все чувства, которые преследуют Сашу. Все же он его лучший друг, и, кажется, в таких ситуациях все негативные чувства передавались как-то по воздуху. вова: И ты совсем не знаешь, что с этим делать..? Я очень хочу написать что-то, но вот только никак не могу найти ничего подходящего.. На данном этапе разговора Александр потихоньку прикрывает глаза, находясь одной ногой во сне, а другой -- в открытом диалоге телеграма с Владимиром, пытается осмыслить то, что ему пытаются настойчиво сказать. Сладкий зевок срывается с губ, и Чацкий прикрывает рот ладонью, потягиваясь. Как же хотелось наконец отправиться в забытье и представить, будто бы не существуешь вообще. Сашенька❤️: ну не знаю. попробуй найти себе музу. у тя же есть какой-то классный или дорогой человек? ну напиши типа... обращение к нему Владимир чувствует по манере речи своего друга, что тот уже почти что в объятьях Морфея, однако задумывается над напечатанным, сворачивается в клубок, вытягивает ноги, ерзает, накручивая кудри на палец. Может, стоит попробовать? Худенькое тельце вскакивает с кровати, чуть не спотыкается по стоящий рядом пылесос, кружится, почти что падая, но рука вовремя хватается за тумбочку, и равновесие оказывается спасено. Глаза цвета еловых веток сосредоточенно переливаются в свете настольной лампы, и Владимир наконец садится за стол, постукивая по нему указательным пальцем. Быстренько написав Александру что-то типа "Спокойной ночи, лап!❤️", Вова наконец достает чистый лист и покусанный карандаш, хмурит брови, пытаясь сосредоточиться. Дорогой человек... У дорогого человека звонкий голос. Голубые глаза. Ручка проводит по бумаге, и первая строчка быстро вырисовываеися на белом пространстве, сверкая синим. Шрам на губе. И Ленский вскидывает брови, удивленный тем, что подкидывает ему воображение, потому что сердце начинает трепетать, загнанно отдаваясь в глубине груди. Круглые забавные очки. И еловые глазки взмывают к окну, испуганно замерев. Щеки застилает румянец, однако ручка продолжает скользить по бумаге, заставляя хозяина алеть все больше и больше. Золотистые кудри. Иногда Вова представлял, как бы было замечательно провести по ним ладонью, растрепать эти волосы, уткнуться в пушистые кудри носом. Но он этого не позволит. Не позволит. Юноша сползает по спинке стула, прижимая к груди собственную рукопись, ощущает, как все тело захватывает стыд, перемешанный с влюбленным трепетом. Какой кошмар. Какой ужас. Как только Володя позволил себе такие порочные мысли?! Он аккуратно складывает написанное, сворачивает в четыре раза, убирая между томиками книг на полке. Точно забудет и точно простит. Как бы еще забыть то, что писать у мальчишки получается только от мысли о своем товарище. Кудри рассыпаются по подушке, и Вова прикрывает глаза ладонями, чувствуя, как они заполняются влагой. Отвратительно. ... Пар выходит изо рта Верховенского. Снег хрустит под ботинками, монотонно и скучно, заставляя идущего сосредоточить все внимание лишь на нем. Осень сопровождала хрустом листьев. Зима -- хрустом позвоночников снежинок, которые клеятся к ресницам, облепляют куртку, будто бы Пьер уже несколько раз упал в сугроб. Лицо безразличное ко всему, уставшее и вымотанное, будто бы из вечно прекрасного и идеального лица высосали всю силу. Были введены внеплановые каникулы, и на их время Петя дал себе поблажку. Перестал так сильно печься о собственном лице. Не то чтобы он и вправду так себя любил, нет. Но все же людей встречали по одежке, а не наоборот. И Верховенский должен внушать лишь благоговение и трепет. Как дерьмово было осознавать, что пока что ты лишь школьник, строящий из себя гения-кукловода. -- О, Петя! Как дела? -- слышится сзади, и Пьер чуть ли не подпрыгивает на месте, встречаясь взглядом со своим дорогим одноклассником. Перед ним стоит никто иной, как Аркаша Кирсанов, улыбается так мило и невинно, будто бы сейчас встретил не бесячего знакомого, а своего лучшего друга. -- Куда идешь?? Я вот просто гуляю, -- вечно живой. Петр даже завидует, бросая на собеседника раздраженный взгляд. -- Я тоже. Гуляю, -- отвечает тот, осознавая, что у него нет сил показушничать и примерять маски. Если он облажается, то примет и такой исход. Снежинки оседают на лицо Аркаши и тают. А вот на лице Пети -- нет. -- Удивительно встретить тебя в такую погоду в городе, друг Аркадий, -- начинает Пьер, натягивая улыбку, -- что ж ты без Жени? Непривычно видеть тебя одного, -- он щурит глаза, будто бы насмехается, однако замечает, как Кирсанов постепенно тускнеет от упоминания друга, взгляд уводит, будто бы желая избежать такой щекотливой темы. Однако кто такой Петр Степанович Верховенский, чтобы не продолжить давить на больное место. -- Неужто вы с ним поссорились? Надоел ты Базарову, да? -- усмехается юноша, потирая замерзшие ладони. Аркаша хмурится, губы поджимает, протягивая Пете свои перчатки. Как благородно -- Нет. Я сам решил погулять сегодня без него, -- отвечает он, чуть вжимая голову в плечи, -- Я устал от того, что он ко мне относится как... как.. как к младшекласснику! -- обиженно твердит мальчик, смотря под ноги, на сверкающий снег, переливающийся на солнце. Петр, кажется, даже опешил, замер на секунду, не ожидая того, что ему выскажут такие откровения. -- И что же ты? Решил от него отгородиться совсем? -- спрашивает задумчиво Петя, натягивая на ладони кожаные перчатки, любезно предложенные собеседником. -- Нет, ты что! Женя он же.. Мой друг единственный, если так подумать. Кроме него у меня только отец мой, -- он натягивает ниже шапку, будто бы успокаиваясь от такого незначительного жеста. Холодно И, кажется, одниноко. Пьер соврал бы, если бы сказал, что не чувствует одиночество. Все же была у него потребность делиться информацией, потребность быть кому-то нужным и нуждаться в ком-то. Как низко. -- Понимаю, -- выдает Петр и чувствует вину. нельзя открываться лишним людям. нельзя позволять себе быть честным. -- Ты же сам отдаляешься от Коли, да? -- спрашивает Аркадий и вгоняет Петра в краску. Отвратительно. -- Да. Голубые глаза опускаются вниз, на руки в кожаных перчатках. Он чувствует, как теряет вбитую в себя силу. Где жестокость? Где бесчувственность демона и ненависть ко всему живому? -- Просто мне надоело притворяться, будто мне не насрать на него, -- бормочет Петр, ощущая себя одновременно хорошо и до тошноты плохо. -- Ты знаешь, Никоша обожает, когда ему жопу лижут. А еще он разбирается в предметах, в которых не разбираюсь я. Аркаша внимательно слушает, сканирует лицо Пьера своими живыми карими глазами, и Верховенский чувствует себя еще паршивее. Снег хрустит под ногами. А, кадется, хрустят твои позвонки и ребра. Выдох. -- Видимо, мы оба нуждаемся в друге? -- улыбается Кирсанов, закладывая руки за спину. Шаг вперед, и он спотыкается, глаза распахиваются, равновесие теряется, и даже Пьер бледнеет. Твою мать, проезжая же часть! Кажется, все остальные события происходят в замедленной съемке. Аркадий, падающий на несущуюся машину, Петр, который кидается за ним, звук тормозов, руки, которые обхватывают тело одноклассника, и падение в сугроб. Вдох. -- Ай. Можно аккуратнее?! -- шипит Петя, корчась от ватки с перекисью водорода, которая обрабатывает царапину на идеально гладкой щеке. -- Если будешь дергаться, то станет еще больнее, -- дует губы Аркаша, глядя в раздраженные голубые глаза. Как замечательно. Бес сошелся с собачкой на привязи другого нигилиста.