Я не пожелала бы в мире ни одного спутника на свете, кроме тебя. — Миранда («Буря»)
— ¤ O ¤ —
Четверг, 19 ноября 1998 года Я мучился сегодня, возвращаясь к прошлому и перечитывая кусочки и фрагменты всего того бреда, которым я докучал тебе семь с половиной лет, с того самого дня, когда ты появилась в моей жизни. Действительно, смущает то, как много из этого всего, кажется, посвящено ему. Интересно, есть ли хоть одна запись, написанная между твоих обложек, в которой он вообще не упоминается? (Возможно, они и есть, но их точно не так уж и много.) Я совершенно убит этим вопиющим свидетельством того, как полностью моя жизнь вращалась вокруг него — еще до того, как я встретил его в тот первый раз. Конечно же это не всегда было так, как сейчас. Вначале это было в основном любопытство к мальчику, о котором я так много слышал, и сильное желание стать его другом. Потом годы обиды и ненависти, и я до сих пор не могу сказать, что именно в итоге привело к тому, что это превратилось в… это. Это просто произошло. И у меня не было никакой возможности помочь ему — тем более остановить его. И, ох, как я пытался остановить это. Сопротивляться этому. Отрицать это. Преодолеть это. Чтобы подавить это. Я знаю, что это бесполезно, тосковать по человеку, которого я никогда не смогу заполучить, но в этом нет ничего особенного. Я могу сказать себе, что он мне не нравится. Я могу сказать себе, что мне все равно. А потом он одаривает меня одной из своих причудливых улыбок…и я пропадаю. Я прекрасно знаю, что он натурал. И я знаю, что даже если бы это было не так, то он бы никогда не посмотрел на меня таким образом. Я его школьный заклятый враг, его заклятый соперник. Мы сражались по разные стороны войны, ради Салазара. И я совершил столько ужасных поступков, в то время как он — Золотой Герой — олицетворение добра и величия. Почему он должен быть таким очаровательным, когда улыбается? Почему он должен быть таким милым с Тедди? Почему он должен быть таким раздражающе снисходительным? Почему он должен быть таким смешным? И заботливым? И скромным? И таким чертовски правильным? Почему он должен быть таким идеальным? Моя жизнь была бы намного проще, если бы он не был таким. Было бы намного легче— ¤ O ¤ —
По мере приближения декабря, Гарри и Малфой погружаются в странную рутину приготовления ужина, сердечного общения, жарких дневных препирательств и искренних ночных разговоров. Правда, в последнее время их препирательства стали менее язвительными, больше напоминая дразнящее подтрунивание, чем что-либо еще. — Золотой мальчик? — Нет! — Но… — Нет! — Хорошо… Так как насчет Избранного? — Пожалуйста, не надо. Почему ты вообще… — Мальчик-Который-Выжил? — Ты хочешь, чтобы я задушил тебя? — Может быть? … О, расслабься, ладно? Я просто шучу… Шрамоголовый? — Почему, Малфой? Что не так с Поттером? — О, я знаю! Горшкоголовый! — Опять же, что не так с Поттером? — Поттер уже устарело. — Знаешь, люди также иногда называют меня Гарри. — О, теперь ты просто глупый. Как будто я когда-нибудь назову тебя так. — Почему бы и нет? В конце концов, это мое имя. — Как будто ты, когда-нибудь, назовешь меня Драко? — Я мог бы звать тебя Драко. — Не стоит. — Почему бы и нет? Ты бы предпочел, чтобы я называл тебя Дрей? — Нет! — Ваше Высочество? … Принцесса Малфой? … Хорьковая морда? — Отлично! Не смей! Поттер — это ты. — Хорошо, Малфой. Рад, что мы это обсудили. С течением времени Гарри понимает, что хочет узнать о Малфое все: каждый маленький секрет, каждую причуду и склонность, каждую слабость и неуверенность. И чем больше Гарри узнает, тем труднее становится удержаться от того, чтобы не представить их вместе в… скажем так, менее платоническом виде. Что очень смущает. Конечно, это ненормально — внезапно почувствовать влечение к человеку, который ненавидел тебя целую вечность? Гарри ничего не может с этим поделать. Так же, как он жаждет изучить каждый неизвестный факт о жизни и личности Малфоя, он начал жаждать возможности исследовать каждую манящую часть великолепного тела Малфоя: каждый острый угол, каждый плавный изгиб, каждую гибкую конечность и каждый дюйм этой идеальной фарфоровой кожи. Но — поскольку его увлечение наверняка окажется безрезультатным, учитывая личность человека, которого он вожделеет, — Гарри выбрал шанс стать его другом, завоевав его доверие и уверенность. И с каждой ночью Гарри все ближе узнает настоящего Малфоя; интригующую и сложную личность, которая, насколько Гарри знает, возможно, все это время скрывалась за высокомерной внешностью. Гарри уверен, что они по-прежнему скрывают друг от друга некоторые вещи, что у обоих есть то, чем они еще не готовы поделиться — уж у Гарри точно есть — но в то же время он уверен, что они оба соблюдают оговоренное правило «правда или ничего». Они просто очень хорошо научились ходить по канату, давая друг другу правдивые ответы и не раскрывая слишком многое из тех деликатных тем, которыми они все еще не решаются поделиться. — Когда ты научился готовить? — Я… я не знаю… думаю, в четыре или пять? — В пять лет? — Да, тетя Петуния научила меня. Я мог приготовить практически все, что она потребует, прежде чем я стал достаточно взрослым, чтобы поехать в Хогвартс. — Серьезно? Это весьма амбициозно. — Ну, наверное… Хотя мне это не очень нравилось… пока я не начал помогать Молли на кухне. — Молли? Ты имеешь в виду миссис Уизли? — Да. Она потрясающе готовит… Ты должен как-нибудь пойти со мной на воскресный ужин. — Я так не думаю. — Почему бы и нет? Я не сомневаюсь, что тебе будут рады, если я попрошу. — Ну конечно. А я — фиолетовый Гиппогриф. — Да ладно. Они практически моя семья. — Как будто моя семья обрадуется, если я приглашу тебя на ужин в поместье? — Вызов принят. … — Что ж, я рад, что тебе это нравится. — Что? — Готовка. — Тебе нравится моя еда? — Оу, ну я бы не стал заходить так далеко, чтобы сказать, что мне нравится… — Тебе нравится моя еда. — Ой, заткнись. И сотри эту ухмылку со своего лица, она тебе не идет. — Тебе нравится моя еда. — Ох, ради Салазара… Гарри хочет сказать, что у них просто случайное дружеское поддразнивание, но, если честно, это все больше и больше похоже на флирт. Хотя, поскольку у Гарри не было слишком большого опыта в таких вещах, он не может быть уверен, действительно ли это так, или ему это только кажется. И пока он не уверен в этом, Гарри не хочет ставить под угрозу начавшуюся дружбу, которая постепенно зарождается между ними. Чтобы сделать дилемму Гарри еще хуже, есть еще одна вещь. Новое понимание, которое Гарри получил за последние несколько недель их совместной жизни: Малфой, очевидно, очень тактильный человек. После того случая, когда Гарри позволил Малфою одолжить свои носки, Малфой почти каждую ночь усаживается так, чтобы между ними был телесный контакт. С холодными ногами в качестве оправдания, он ищет тепло тела Гарри, чаще всего заканчивая тем, что его босые пальцы прижимаются к бедру или ляжке Гарри. Или, как в одном случае, даже зажав между диванной подушкой и задницей Гарри. Это становится еще более тревожным, когда эта новая черта Малфоя начинает проявляться не только в детской, но и в других частях коттеджа, например, на кухне. Слегка положенная рука на спину Гарри, когда Малфой тянется рядом с ним за чем-то недоступным; подбородок на плече Гарри, когда он наклоняется, чтобы посмотреть соус, кипящий на плите; дразнящий толчок бедра о бедро, чтобы отпихнуть Гарри в сторону и освободить место, чтобы открыть ящик для столовых приборов. Эти случаи никогда не упоминаются между ними, но мурашки, которые случайные прикосновения Малфоя вызывают на коже Гарри, или электрические разряды, которые они запускают вдоль его позвоночника, заставляют Гарри хотеть… аргх, он не знает, чего именно, но чего-то. Он хочет что-то сделать. Что-то радикальное. И мало-помалу Гарри начинает бояться, что однажды он не сможет удержаться. Чтобы отвлечься, он сосредоточился на том, чтобы переварить все те драгоценные кусочки информации, которыми Малфой угощает его во время их ночных посиделок в детской. Это не всегда приятные воспоминания и рассказы о веселых розыгрышах. Чаще всего даже самый легкомысленный разговор содержит небольшие намеки и проблески более мрачной правды. — Ну и как тебе было расти в поместье? Держу пари, это было… — Одиноко… в основном. — Ох? — Нет, не пойми меня неправильно. Мои родители любили меня и всегда заботились о том, чтобы у меня было все, что я когда-либо хотел. Но жить в этом большом поместье, у черта на куличках — не то чтобы у меня было много других детей, с которыми я мог играть. Думаю, первым ребенком, которого я встретил, был Тео… Теодор Нотт? — когда он однажды пришел со своими родителями. — И сколько тебе тогда было лет? — Я помню, что только что получил свою первую метлу, так что… около пяти? — Что? Ты не видел других детей до пяти лет? — Да, ты, придурок. Кажется, я только что так и сказал. — Значит, до этого ты играл только с родителями? — С моими родителями? Играть? Нет, конечно, нет. — Они оставляли тебя играть одного? — Не в одиночку. Обычно за мной присматривали Мипси или Добби. — Ох… Добби? — Да. Пока кто-то не освободил его. — Ну, да. Не могу сказать, что мне очень жаль. — Не ожидал от тебя такого. Хочу сказать, что скучал по нему, когда он ушел. — Я понимаю. Он был особенным, именно он… Я похоронил его; ты знаешь — после того, как Беллатриса убила его. Если хочешь, я могу как-нибудь сводить тебя на его могилу. Это в Корнуолле, недалеко от моря. — Думаю, я бы не отказался от этого. — Хорошо. И после того первого пятничного вечера, по негласному соглашению, они продолжили свои еженедельные киновечера. Во второй раз, верный своему слову, Гарри разрешает Малфою помочь в приготовлении попкорна. И пока завороженный Малфой наблюдает, как твердые зерна превращаются в пушистое облако, похожее на попкорн, Гарри с не меньшим интересом наблюдал за мимикой Малфоя. Гарри всегда позволял Малфою выбирать фильм из стопки кассет с Шекспиром, которые Гарри купил во время своей поездки в маггловский Лондон. Во вторую пятницу он выбирает легкомысленную костюмированную постановку «Много шума из ничего» с тем самым Яго из «Отелло» в главной роли. Это веселая комедия, наполненная любовью, юмором и интригами. Гарри читал ее не раз, так что он должен был подготовиться. Но только когда сюжет разворачивается на его глазах, Гарри понимает, насколько отношения любви-ненависти Бенедикта и Беатриче похожи на отношения его и Малфоя. Если Малфой и установил такую же связь, то он не подает никаких признаков этого.— ¤ O ¤ —
— Эй, Малфой. Ты скоро закончишь? — Нет, Поттер, вали отсюда и перестань меня беспокоить. — Но ты там уже больше часа. Что может занимать у тебя столько времени? — Оставь это, Поттер. Учитывая, что ты всегда выглядишь как пугало, ты никогда не сможешь этого понять. — Что именно понять? — Очевидно же, что необходимо, чтобы выглядеть так великолепно. — Да, конечно. Как скажешь… Итак, Красавчик? Ты скоро закончишь? — Красавчик? — О, ради Цирцеи, Малфой, прекрати. Мне нужно принять душ, прежде чем я отправлюсь в Нору. — Не повезло тебе, Поттер. — Аргх… Ты такой невыносимый придурок! — Что случилось с Красавчиком? — Понравилось, да? Ты тщеславный дрочила. — Хмпф. — Так что ты вообще там делаешь? — Жду, пока высохнут волосы. — Слышал когда-нибудь о фене? — Эта та злобная маггловская дрянь? Зачем мне вообще использовать это проклятое чудовище? Оно только делает мои волосы статичными и ужасными и… — Так используй полотенце. Просто закончи уже это. — Полотенце? Это то, что делаешь ты? — Да. Работает просто замечательно. — Замечательно? Ты когда-нибудь смотрелся в зеркало, Поттер? Твои волосы — это просто гребаная катастрофа. — По крайней мере, они сухие… Ну, давай. Я не займу больше пяти минут. — Ох, ладно, ладно. Хорошо, я позволю тебе… — Ауч! — Черт! — Полегче там. — Ну, не вини меня. Это ты стоишь достаточно близко, чтобы тебя ударило дверью. — Неважно, Малфой. Просто уйди с дороги. Что? — Ты кое-что забыл. — Что? — Это маленькое слово в конце, которое имеет все значение. — Какое слово? — Ох, Поттер, где твои манеры? Просто уйди с дороги… хмм? — Дрочила? Тупой придурок? Да ладно, Малфой, у меня нет на это времени. — Это не моя проблема, Поттер. — Ах, ты чертов… Почему бы тебе просто не… Пожалуйста, Малфой, я… — Вот ты и сказал! Я знал, что ты справишься, Поттер. Ты такой хороший мальчик. — Я клянусь, Малфой. Однажды я… — Что, Поттер? Что ты собираешься сделать? — Ой, просто заткнись, ладно? — Эй! Нет причин захлопывать дверь перед моим носом! … Поттер?.. — Дааа? — Ты назвал меня Красавчиком. — Да, и что? — Итак, ты думаешь, что я красивый? — Ты думаешь, что ты красивый. — Ну, да, но… — А теперь оставь меня в покое, Малфой. — Нет, пока ты не скажешь, что считаешь меня красивым. — Чего? — Ты слышал меня. — Ладно, хорошо. Ты очень красивый, Малфой. А теперь уходи. Этот конкретный обмен репликами — вернее, близость Малфоя, когда он блокировал дверь, — увеличил предполагаемое время принятия душа Гарри в три раза. Тем более, что Малфой оставил ванную комнату теплой и парной, пропитанной излишне приторным ароматом его проклятого зелья для волос. Но если тебе приходиться выбирать между опозданием в Нору или возбуждением, то выбор будет очевидным. Во время третьего киносеанса Гарри приходится высидеть довольно новую постановку «Ромео и Джульетты» — ужасно современную интерпретацию классической трагической истории любви двух молодых влюбленных, оказавшихся по обе стороны семейной вражды между поколениями. И снова Гарри не может не найти связи между парой на экране и своей собственной историей со светловолосым парнем сидящем рядом с ним; парнем, чья рука продолжает случайно касаться руки Гарри, когда они оба тянутся за попкорном в миску между ними. Каждый раз, когда это происходит, сердце Гарри сбивается с ритма, и через некоторое время ему приходится специально складывать руки на коленях, чтобы этого не повторилось. Гарри сжимается и почти стонет, когда пара на экране начинает целоваться в бассейне — кто, черт возьми, вообще додумался перенести культовую сцену на балконе в бассейн? — и впервые с тех пор, как они начали эти киновечера, Гарри вдруг чувствует на себе взгляд Малфоя. Сердце колотится, Гарри не отрывает взгляда от экрана, беспомощно пытаясь контролировать свое напряженное дыхание, наблюдая за двумя актерами, страстно целующимися в воде. Проходит больше месяца, прежде чем Малфой наконец пользуется возможностью задать вопрос, которого Гарри ждал с момента своего срыва. — Поттер? — Да? — Если ты не хочешь говорить мне, то это нормально, но… я должен спросить… — Конечно. — Хэллоуин? — Да? — Что случилось? — Я… — Ты не обязан, если не хочешь… — Нет. Нет, я хочу. Я просто… Ну, это трудно… ладно. Эм… 31 октября был день, когда убили моих родителей. Я ходил на их могилу. — Ох… я… прости, я не знал. Мне не следовало поднимать эту тему. — Нет, все в порядке. Было бы справедливо, если бы ты знал. — Спасибо, что рассказал мне. — Спасибо, что спросил. По прошествии нескольких недель Гарри начинает жалеть о том, что познакомил Малфоя с телевизором, не говоря уже о его безрассудной инициативе проводить вечера кино. Как и многое другое в его жизни, Гарри, очевидно, не продумал все до конца, прежде чем броситься сломя голову навстречу опасности; он ни разу не задумался об очевидных опасностях сидения рядом со своим бывшим школьным соперником за просмотром пьес Шекспира в темноте. Четвертый киновечер предлагает еще одну версию той же пьесы, что и неделей ранее, но на этот раз в виде мюзикла шестидесятых с названием «Вестсайдская история». По крайней мере, эта версия более невинная и легкомысленная, и в ней определенно меньше эротического подтекста. Тем не менее, трагическая история любви между этими двумя влюбленными, оказавшимися по разные стороны соперничества «Ракет» и «Акул», одинакова, как и душераздирающий финал, когда Тони и Мария лежат на асфальте в окружении своих друзей и близких. Хотя, с радостью узнает Гарри, просмотр «Вестсайдской истории» также дает неожиданный и очень забавный побочный эффект, который сохраняется почти неделю после этого: Малфой рассеянно напевает веселые музыкальные мелодии, куда бы он ни пошел. Самой популярной из них, похоже, является «Мне нравится быть в Америке», на которые Малфой обычно дергает плечом в такт ритму «Амер-и-и-ка — и я чувствую себя счастливым», — для чего Малфой обычно использует самый восхитительный фальцет, звук которого всегда заставляет Гарри подавлять истерический смех. И как и в случае с вопросом Малфоя о Хэллоуине, Гарри тоже придержал несколько вопросов в детской. Один из них, наконец, прозвучал позже в те же выходные. — Почему ты здесь? — Потому что я не могу заснуть. Вернее, не особо хочу. — Нет, я имею в виду… Почему ты решил приехать сюда? Почему ты не остался в поместье? — Ах. Нет, я никогда не смогу жить там снова. Знаешь, после того, как он там жил… Ты даже представить себе не можешь, каково это было. И теперь все в этом доме напоминает мне о нем. — Да, я могу себе это представить. Должно быть, это ужасно — испытывать такие чувства по отношению к своему семейному дому. — Да. Быть вынужденным оставаться там все лето было… так ужасно, что я даже не могу… Я просто должен был уехать. Если бы я этого не сделал, я бы точно сошел с ума. Но я беспокоюсь о маме. Хотелось бы, чтобы она не оставалась там. Изоляция не идет ей на пользу — она привыкла, что рядом есть люди, что к ней всегда приходят друзья на чай или знакомые. А теперь все, что у нее есть на ближайшие три года — это мой озлобленный и заблуждающийся отец. — И ты не беспокоишься о нем? — Честно говоря, сейчас он мне безразличен. — Серьезно? — После всего, что он сделал… Я думаю, он должен быть только благодарен за то, что ему не придется возвращаться в Азкабан. Хотя, я знаю, что он просто чувствует себя униженным. — Униженным? За что? — В основном, я думаю, за то, что именно твои показания уберегли его от тюрьмы. Быть спасенным великодушным врагом может нанести огромный удар по горделивому эго. — Э… — И потом, конечно, его недостойный приговор. — Что? Конечно, домашний арест должен быть более достойным, чем отправление в Азкабан? — Ты можешь так думать, но тогда ты забываешь об обязательном лечении у целителя Разума… — Они приговорили его к терапии? — Да, благодаря твоим показаниям. — Серьезно? И надолго? — На срок домашнего ареста — десять лет. — Ха. Я и не думал… — Но также — и это очаровательная вишенка на верхушке — знаешь ли ты, что они заставляют его пройти десять лет маггловского обучения? — Нет! О, Боже… Ты это серьезно? — Да. — Вау… Не могу представить, что ему это очень понравилось. — Не очень, нет. — Черт. Мне так жаль. — Нет, это не так. — Нет, на самом деле нет. — Мне тоже. — Ты уверен? — Да, я в этом уверен.— ¤ O ¤ —
Восьмого декабря наступают первые заморозки, осенние листья, разбросанные по газону, хрустят под кроссовками Гарри, когда он пересекает сад, чтобы взять грабли из сарая. Андромеда попросила его собрать листья и использовать их для укрытия клумб на зиму. Конечно, он мог сделать это с помощью магии — это заняло бы всего несколько минут, — но ему так хочется заняться каким-нибудь физическим трудом, чтобы отвлечь свои беспорядочные мысли. Воздух свежий и прохладный, окрашивающий щеки Гарри в здоровый розовый цвет, а его дыхание испускает видимые облачка пара с каждым выдохом. Все перелетные птицы уже давно улетели, оставив жуткую тишину в саду, обычно так благословленном пением птиц летом. Пара белок усердно трудится у зарослей орешника, стремясь пополнить свои запасы перед первым снегопадом. До Рождества осталось всего несколько недель, и в кои-то веки Гарри чувствует себя готовым к предстоящему празднику. Может быть, не эмоционально — кто знает, каким будет Рождество в Норе без Фреда? — но, по крайней мере, практически. В Хогвартсе последние несколько недель семестра обычно заполнены тестами и контрольными, что почти не оставляет времени на планирование и тем более реализацию покупок подарков. А в прошлом году… Мерлин, они с Гермионой даже не знали, что наступил канун Рождества, пока не услышали ту песню из церкви в Годриковой Впадине. Неужели это было всего год назад? Однако в этом году, впервые в жизни, Гарри действительно доволен всеми подарками, которые он приготовил для своих близких и родных. Осталось договориться о некоторых деталях, о которых, надеясь, позаботятся на следующей неделе во время запланированной встречи с Шеклболтом, но в остальном все было готово.— ¤ O ¤ —
В эту ночь луна ярко сияла с ясного неба, а ее свет заставлял иней изысканно блестеть на голых ветвях клена. У Гарри все болит и ноет, он совершенно измотан после дня тяжелой работы на улице. Если бы он вернулся в кровать, то, возможно, даже смог бы заснуть, но вместо этого он решил остаться здесь, в детской, с Тедди. И Малфоем. Нет, он понятия не имел, почему. Может быть, это снова проявляется его жалкое безрассудство? Или его болезненное любопытство? Что бы это ни было, это точно не самосохранение. В данный момент это совершенно очевидно. Гарри не уверен, обладал ли он когда-нибудь хотя бы слабым признаком этой особенности, но он начинает думать, что ответ на этот вопрос может оказаться отрицательным. Может быть, когда-нибудь, ему стоило бы попробовать приобрести несколько? Это точно не повредит, учитывая нынешнее положение Гарри. Потому что… Благодаря своему вялому состоянию, Гарри не смог сопротивляться, когда Малфой осмеливается лечь на диван, положив голову на колени Гарри. В это время Гарри откинулся назад, положив голову на спинку дивана и устремив взгляд в потолок, когда на его ногу неожиданно опустилась теплая тяжесть. Реакция Гарри едва не привела к травме шеи, когда его голова метнулась вперед, чтобы узнать, что произошло, и он мгновенно пришел в себя при виде белокурой головы Малфоя, покоящейся на его бедре. С этого момента Малфой ни разу даже не пошевелился; он по-прежнему лежал в той же позе, свернувшись калачиком на боку рядом с Гарри, лицом к спящему ребенку в его кроватке, а его тело было закутано в обычное одеяло. Прошло не менее получаса, а у Гарри уже руки чесались провести пальцами по платиновым светлым локонам, которые в бледном лунном свете выглядели мягче шелка. Тяжело сглатывая и отводя взгляд в сороковой раз, Гарри решает первым нарушить молчание. — Где все твои друзья? — Разбросаны. Блейз где-то в Италии, у него там семья. Грег в…думаю, в Германии? Пэнси в Дурмстранге, а Тео… честно говоря, я понятия не имею, где он. — У тебя нет с ними никаких контактов? — Нет, они исчезли, как только не стало Волан-де-Морта. С тех пор ни о ком из них ничего не слышно. — Не похоже, что это действительно хорошие друзья. — Ну, я их не виню. Вспоминать обо мне означало бы думать о войне, а я знаю, что все они отчаянно хотят забыть все это и жить дальше. Кроме того, не похоже, что я был так уж близок с кем-то из них в последнее время. — Ты их оттолкнул, не так ли? — Да, я так и сделал. Не хотел, чтобы они вляпались в мою грязную ситуацию. Подумал, что без меня им будет лучше. Гарри вспоминает все те случаи за эти годы, когда он пытался оттолкнуть своих друзей, и как они неоднократно отказывались оставлять его в покое. Его всегда раздражало их постоянное упрямство в те моменты, но, оглядываясь назад, можно сказать, что они всегда настаивали на том, чтобы поддерживать его, несмотря ни на что — что бы он ни сказал, что бы ни было поставлено на карту — это было свидетельством настоящей дружбы, такой, которая длится всю жизнь. — Я не могу представить, каково это, — вздыхает он, — когда не с кем поделиться своими мыслями и чувствами. А учитывая все, что ты пережил во время войны, это должно быть… — Я справился. Я же слизеринец, помнишь? Обычно мы не делимся все этим друг с другом, как вы, гриффиндорцы. — То, что мы гриффиндорцы, не означает, что мы делимся всем со всеми — это далеко не так. Но держать все это дерьмо внутри себя так долго, не имея никого, с кем можно поговорить об этом… Как ты вообще пережил это? — Я… Когда Малфой прерывается, казалось бы, не желая продолжать, Гарри приходит на ум кое-что из сказанного Малфоем в один из тех первых вечеров более месяца назад. — Ну конечно. Ты же говорил, что ведешь дневник, верно? Малфой кивает на коленях Гарри, но больше ничего не комментирует. — Думаю, в этом есть смысл. Ты давно этим занимаешься? — С тех пор, как я поступил в Хогвартс. Мама подарила ее мне на одиннадцатый день рождения, сказав, что каждому слизеринцу пригодится дневник, чтобы разобраться со своими личными переживаниями. — Она очень умная женщина, твоя мать. Она… Подожди… Ты сказал «она»? Дневник — это она? — Ну… Гарри благодарен Малфою за то, что тот не видит ласковой улыбки, изогнувшей его губы. — Это так и есть, не правда ли? Еще один молчаливый кивок посылает ниточку тепла вверх по ноге Гарри, чтобы собраться в его нутре. Гарри изо всех сил старается не обращать на это внимания. — А имя у нее тоже есть? Малфой никак не реагирует на это, и Гарри решает пока не дразнить его больше. — Ну, я рад, что у тебя, по крайней мере, был кто-то, даже если это была книга. И это не ложь. Конечно, это звучит довольно странно — иметь неодушевленный предмет в качестве лучшего друга, единственного, кому можно доверить свои мысли и секреты. Но, если вам больше некому было довериться — что, по мнению Гарри, относится ко всем студентам, проживающим в факультете Слизерина (Кому можно доверять, когда все вокруг движимы хитростью, амбициями и самосохранением?) — может быть, довериться дневнику — не такая уж и плохая идея. — Вау, я не знаю, какой была бы моя жизнь без Рона и Мионы. — Вздыхает Гарри, закрывая глаза, и запрокидывает голову назад, чтобы снова прислониться к спинке дивана. — По правде говоря, если бы не они, я бы, наверное, даже не был сейчас жив. Они столько раз спасали мне жизнь за все эти годы… Малфой издает приглушенный смешок. — Я всегда знал, что ты совершенно не способен позаботиться о себе. Просто безрассудно бросаешься в опасность, не подумав… — Ой, заткнись, придурок, — отвечает Гарри, без раздумий хлопая Малфоя по плечу. — Я тоже был рядом с ними. Это то, что делают друзья, знаешь ли; они помогают друг другу и спасают друг другу жизнь. — Звучит чудесно, и совсем не сентиментально. — Не будь таким. Мы тоже спасли друг другу жизни, помнишь? — Но это не значит, что мы друзья. — Нет, может быть, и нет. Но мы к этому идем. Рука Гарри внезапно оказывается на руке Малфоя, ободряюще сжимая ее, и он понятия не имеет, почему. Малфой поворачивается и краем глаза смотрит на Гарри, встречая его взгляд с растерянным выражением лица. — Так и есть? — Да, ты придурок, — насмешливо произнес Гарри, пытаясь разрядить странное настроение. — А что, по-твоему, мы здесь делаем? Малфой хмурится, молчаливо поднимается на ноги и подходит к кроватке. Сидя на диване, Гарри беспомощен перед его притягательностью; не в силах устоять, он следит голодными глазами за каждым изящным движением Малфоя. Как обычно, Малфой наклоняется, чтобы опереться на каркас кроватки, смотря вниз на спящего мальчика и его плюшевого барсука, и все, что Гарри может видеть, это то, как потрясающе выглядит его задница… — Твоя очередь, — говорит Гарри, отчаянно пытаясь отвлечься. Малфой не подает признаков того, что слышит его, и через пару минут Гарри начинает уже сомневаться, произнес ли он вообще эти слова вслух или ему это просто показалось. Он только собирается повторить, как Малфой тихо прочищает горло. — Что случилось с Уизлеттой? — спрашивает он, низким голосом, все еще повернувшись к Гарри спиной. — Ты никогда не упоминаешь о ней. Я думал, что вы двое уже наслаждаетесь своим «счастливы до конца»? Вопрос неожиданный; но опять же, разве они не происходят почти каждую ночь? Возможно, ему следовало ожидать этого — конечно, рано или поздно это должно было всплыть — и все же Гарри странно удивлен упоминанием Малфоя о его бывшей девушке. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз думал о ней? Дни. Может быть, даже недели. Теперь Гарри все еще чувствует сожаление и печаль, которые всегда сопровождают его воспоминания о Джинни в эти дни; иррациональную тоску по совместному будущему, которому не суждено было быть. К счастью, ощущения не такие сильные, как обычно, просто бурление в груди, и его голос лишь слегка хрипловат, когда он отвечает. — Казалось бы, что да, но нет. Как оказалось, война изменила нас обоих, и когда она наконец закончилась, мы просто… мы просто больше не хотели тех же вещей. — Как так? — Ну, Джинни хочет путешествовать, исследовать мир. Я думаю, в прошлом году она чувствовала себя в ловушке: ее держали в безопасности и не позволяли присоединиться к борьбе, как остальным из нас. — И Гарри с нежностью улыбается, думая о ней. — Она зажигательная, Джинни, полна энергии и оптимизма, несмотря ни на что. Думаю, в конце концов, она просто нашла меня слишком скучным. — Скучный? — весело фыркает Малфой. — Ты? — Поверь мне, я такой — или ты не заметил? — Гарри качает головой, хотя Малфой не может видеть его со своего места. — Нет, после этих последних лет, я… Честно говоря, я думаю, что у меня было достаточно приключений, чтобы хватило на всю жизнь. Я просто хочу… остепениться, наверное… В конце концов, завести семью… Смочь наслаждаться миром, за который я полжизни боролся. — Понимаю. Комментарий Малфоя звучит искренне, и Гарри ненадолго задумывается, чувствует ли Малфой когда-нибудь то же самое, или он жаждет увидеть мир. Не то чтобы он мог, даже если бы захотел — по крайней мере, не в ближайшие несколько лет. — Итак, как насчет тебя и Паркинсон? Я думал, ты… — Пэнси? Малфой разражается взрывом внезапного смеха, его плечи яростно трясутся, когда он выпрямляется и поворачивается, чтобы вернуться к дивану. Он все еще беспомощно посмеивается, когда садится рядом с Гарри, упираясь предплечьями в колени и качая головой над сложенными руками. — Что? — спрашивает Гарри, нетерпеливый и ничуть не смущенный, когда смех Малфоя, наконец, стихает. — О, милый Салазар, разве это не что-то? — говорит Малфой, все еще тяжело дыша. — Нет, мы никогда не были больше, чем друзьями. Гарри хмурится. — Нет? Но вы всегда казались такими близкими. Малфой коротко бросает взгляд на Гарри, и его серые глаза искрятся весельем, прежде чем они снова опускает взгляд на свои руки. — Скажем так, мы не хотели одного и того же. Или, скорее… хотели. Вообще-то, в этом-то и была проблема. — Я не… Ты говоришь, что вы хотели одного и того же? Разве это не было бы положительным моментом в отношениях? На этот раз ухмылка Малфоя выглядит далеко не забавной, когда он поворачивается лицом к Гарри. Лучшее описание, которое Гарри может придумать, — самодовольная. — Нет, Поттер. Нет, если то, чего вы оба хотите — это член. Подавившись собственным дыханием, Гарри тут же заходится в приступе сильного кашля. Черт. Гарри застает врасплох не столько неожиданное откровение, сколько грубая прямота Малфоя. Слышать, как он произносит это слово с шикарным акцентом и так непринужденно… Это… Клянусь Годриком, было трудно думать, когда не можешь нормально дышать. Гарри борется, чтобы восстановить равновесие, хватая ртом воздух, так как ему хочется, чтобы его глаза не слезились, а щеки не покраснели. — Шокировал тебя, не так ли? — спокойно говорит Малфой, когда вспышка эмоций Гарри стихает. — Да, я педик. У тебя с этим какие-то проблемы? — Нет, нет. Абсолютно нет, — задыхаясь между слабым кашлем, Гарри качает головой, чтобы подчеркнуть свои слова. Последнее, чего Гарри хочет, это чтобы Малфой подумал, что он гомофоб или что-то в этом роде, особенно если… — Хорошо, — усмехается Малфой, возвращая свой решительный взгляд на кроватку. — Потому что мне надоело притворяться. — Притворяться? Зачем тебе вообще понадобилось… Кто бы мог ожидать, что ты будешь притворяться тем, кем ты не являешься? Малфой вздыхает и наклоняет голову вперед, и светлые пряди его челки почти касаются его сцепленных рук. — Ради Цирцеи, Поттер. Иногда ты так наивен, что мне хочется проклясть тебя до конца твоих дней, — простонал он с досадой, а затем стиснул челюсти и уже спокойным тоном продолжил. — Когда ты единственный ребенок в чистокровной семье, ожидается, что ты женишься и произведешь на свет новых наследников для продолжения рода. — Твой отец, — прошептал Гарри. — Ну конечно. Он откидывает голову назад и закрывает лицо руками, ругая себя за склонность всегда говорить, не подумав. Конечно, Люциус Малфой не одобрил бы, если бы его сын был геем. Малфой сдвигается рядом с ним, и не успевает Гарри опомниться, как голова Малфоя снова оказывается на его бедре. Гарри хочет возразить, не уверенный, что сможет выдержать близость прямо сейчас — Мерлин, Малфой гей, — но если он возразит, Малфой наверняка истолкует это как то, что Гарри взбешен тем, что он сказал что он педик, и… Поэтому Гарри позволяет ему лечь и даже помогает прикрыть одеялом его свернувшееся тело. — Так вот почему ты сказал своему отцу, что не хочешь детей? Потому что ты гей? — Нет. Я так сказал ему, потому что отказываюсь делать что-либо еще, что пойдет на пользу ему и его жалкой гордыне. Я сказал это, потому что не могу придумать худшей причины для появления ребенка в этом мире — я имею в виду…как бы «произвести на свет наследника»? Это звучит как гребаная племенная фабрика, еще одна задача, которую нужно выполнить в твоем бесконечном списке обязательств. Знаешь, как наследник чистокровной семьи, ты обязан жениться на подходящей девушке и завести детей, независимо от твоих чувств и сексуальных предпочтений. Если ты оказываешься педиком, это означает, что тебе придется быть немного более осмотрительным со своими любовниками. — Но ведь это же… — Да, это так. Но это также и реальность. В голосе Малфоя звучит такое поражение, и Гарри чувствует, как что-то сжимает его сердце. — Значит, твой отец хотел, чтобы ты женился? — Все еще хочет. У него даже есть кое-кто на примете для меня. Вот дерьмо. — А-а, девушка? — Ну конечно, — самоуничижительно усмехается Малфой. — Мама написала и рассказала мне на той неделе. Очевидно, отец сейчас ведет переговоры с ее родителями и уверен, что все будет готово, чтобы объявить о нашей помолвке к ее семнадцатилетию в апреле. — Но, это же… — Да. Да, так и есть. — Ты хотя бы знаешь ее? — Ну, я знаю о ней. Она младшая сестра одной из моих бывших одноклассниц. И я уверен, что она очень красивая и милая. — Ну еще бы. Гарри благодарен Малфою за то, что тот не видит слез, наворачивающихся на его глаза. Переведя взгляд на освещенные луной ветви клена, он размышляет о своей сильной эмоциональной реакции. Удивительно, как быстро могут вспыхнуть надежды, чтобы через несколько минут рухнуть. Потому что, если честно, был момент, когда Гарри позволил себе надеяться на невозможное. И только когда слова Малфоя разрушили его глупую мечту, Гарри понял, что она была. С трудом сглотнув, Гарри усилием воли прогоняет слезы, прежде чем прочистить горло. — Итак, когда ты понял, что ты гей? Малфой хмурится и не торопится с ответом. — На четвертом курсе. Так рано? — Что произошло? — Ничего не произошло. Я просто влюбился в одного человека. Его интерес разгорается, и Гарри не может не спросить: — И?.. — И ничего. — Он не полюбил тебя в ответ? — Нет. Я ему не понравился. — Не хочешь сказать мне, кто это был? — Нет.— ¤ O ¤ —
На следующее утро в чертах Малфоя не остается и следа уязвимости прошлой ночи, а лишь уверенность в своих действиях и словах. Гарри знает, что Малфой мастерски умеет скрывать свои эмоции за стальной маской — что, скорее всего, происходит от рода Малфоев и, без сомнения, укреплено семью годами в Слизерине — но все же…это нервирует, если не сказать больше. Гарри старается держаться непринужденно рядом с ним, пытаясь вспомнить, как он вел себя с Малфоем до того, как тот решил перевернуть его мир с ног на голову. Но это трудно, когда все, о чем он может думать, — это признание Малфоя и образы, которые мозг Гарри настойчиво вызывает в воображении; образы Малфоя вместе с какой-то великолепной девушкой. И все же Гарри делает все возможное, чтобы сохранить видимость, несмотря на свое тоскующее сердце, потому что… Малфой считал, что Гарри гомофоб. И хотя Гарри поспешил отрицать это, если он изменит свое отношение к нему сейчас, Малфой может подумать, что Гарри не одобряет его сексуальность. Что настолько далеко от истины, что Гарри даже не может… И что еще более нервирует: Малфой, очевидно, понял, что нашел новую слабость Гарри, которую он хочет затронуть при каждом удобном случае. Это становится очевидным в последующие несколько дней, когда Малфой начинает шутливо заряжать их обычный разговор более или менее тонкими намеками. — Что с тобой случилось, Поттер? Ты выглядишь просто ужасно. — Что? Я просто… — Похоже, ты только что сражался с упырем или что-то в этом роде. — Нет, я… — Или со стаей садовых гномов. — Я только что пришел с улицы… — Да, я вижу. Ты знаешь, что на улице ливень? — Нет, но спасибо, что сказал мне, Малфой. А теперь, ты просто позволишь мне… — Что, во имя Салазара, ты делал? — …подняться наверх и принять душ? — Нет, пока ты не скажешь мне, что… Ай! Больно. — Отлично! — Не уходи от меня посреди разговора, Поттер. Просто… — Отпусти меня, Малфой, или… — Просто скажи мне, ладно? — Ради Цирцеи… Я должен был закрепить крышу патио, ясно? Ее могло унести ураганом. — И из-за этого тебе захотелось поваляться в грязи? Серьезно, Поттер, я… Эй! Я только что сказал тебе не уходить во время… — Малфой, знаешь что? — Что? — Ты можешь просто поцеловать меня в задницу. — Можно? Когда? Оу… Поттер, ты покраснел? Нет, Поттер, вернись… Гарри прекрасно представляет, как он краснеет от непринужденных комментариев Малфоя, и это, должно быть, очень забавляет невыносимого придурка. Святой Годрик, Малфой, должно быть, считает его абсолютным ханжой, раз он так бурно реагирует на каждую его реплику. Если бы он только знал… И неважно, что Гарри знает, что Малфой просто дразнит его, радуясь, что нашел новый способ так сильно вывести Гарри из себя — сознание Гарри все равно сходит с ума от жарких образов каждый раз, когда Малфой произносит одну из этих реплик. Это похоже на худший вид пытки, и никогда в жизни Гарри не дрочил так часто, как в эти дни. Не имеет значения ни тема, ни обстоятельства — как только Андромеды нет рядом, одна из этих реплик может прозвучать в любой момент. Гарри никак не может быть готов к этому, а постоянная бдительность ничего не дает против словесных колкостей Малфоя, и поэтому он каждый раз попадается прямиком в ловушку. — Ты уверен, что это так и должно выглядеть? — Да, Малфой. Именно так это и должно выглядеть. — Выглядит не особо аппетитно. — Так и должно, уверяю тебя. А теперь позволь мне доделать это, а ты побеспокойся о салате, хорошо? — Здесь не о чем беспокоиться, у меня все под контролем. Чего не скажешь о тебе… — О, заткнись. Я знаю, что делаю. — Не похоже. Ты уверен… — Да, я уверен. — Потому что… Я помню тот раз, когда ты пытался сделать суфле и… — Не напоминай мне, я… — Просто не хочу, чтобы ты снова все испортил, вот и все. — Я ничего не испорчу, а теперь займись своими овощами. — Я имею в виду, было бы не так обидно, если бы ты… — Как будто тебя волнует, испорчу я все или нет. — Конечно, волнует, когда именно мне приходится есть твою катастрофу. — Это не будет катастрофой, ясно? — Ты настолько самоуверенный, Поттер? — Да пошел ты на хуй, Малфой. — Да, будь добр сделать это. О, дорогой Мерлин. У тебя что-то застряло в горле? Давай я тебе помогу. Сильный шлепок по спине должен… — Ай! Какого х… — Ну вот, уже лучше. Разве удушье не является самым худшим? Нет, не нужно краснеть, Поттер. Даже Спасителю иногда нужна помощь. Нечего стыдиться. Гарри не знает, воображает он это или нет (его разум не так уж надежен в эти дни), но он считает, что случайные прикосновения Малфоя стали более преднамеренными. Как будто Малфой наслаждался тем, что заставлял Гарри вздрагивать — что Гарри, конечно, и делал. Каждый раз. Такая реакция всегда вызывает веселое хихиканье Малфоя, заставляя его серебристо-серые глаза озорно блестеть. В пятницу Гарри решает, что теперь его очередь выбирать фильм, пытаясь выбрать безопасный путь, познакомив Малфоя с волшебным миром маггловской анимации. Он был удивлен, когда продавщица добавила «Короля Льва» в его стопку, но, очевидно, классика Диснея основана на Гамлете, так что… Гарри не видел его раньше, но, честно говоря… Куча разноцветных нарисованных животных, поющих веселые мелодии? Разве это может быть плохо? Как выяснилось — очень. — Значит, я должен быть гиеной, да? — Что? — Гиены. Это Пожиратели Смерти, верно? — Чего? — А Шрам — это Волан-де-Морт? — Ради Цирцеи, о чем ты, черт возьми, говоришь? — Да ладно, Поттер. Ты заставляешь нас смотреть фильм «Король Лев» — конечно, он непременно должен быть о тебе. — Что? Нет! Почему ты предполагаешь… — Ты гриффиндорский лев, верно? Драгоценный и невинный маленький Симба. Твой отец — Муфаса — был убит Волан-де-Мортом — Шрамом — до того, как ты был вынужден покинуть королевство — то есть мир волшебников — и скрываться в мире магглов. Пока ты растешь, Волан-де-Морт планирует захватить королевство с небольшой помощью своих Пожирателей Смерти, но всезнающий Дамблдор — шаман Рафики — находит тебя и делает все, чтобы ты вернулся. С небольшой помощью Грейнджер и Уизли — это ведь Тимон и Пумба, верно? — ты возвращаешься и побеждаешь коварного злодея. Теперь мир только и ждет, когда ты женишься на своей Нале и продолжишь королевский род. Что за вечный, гребаный пиздец? — Нет, я… — А я гиена — Шензи, да? А два ее шута — это Грег и Винс, верно? — Нет, Малфой… Этот фильм не о нас. Это должен быть Гамлет. Дядя убивает отца, Гамлет возвращается, чтобы отомстить ему, и так далее. Тимон и Пумба — это не Миона и Рон, это Розенкранц и Гильденстерн. — Но если бы это был Гамлет, они бы все умерли в конце концов? — Малфой, это детский мультфильм. Конечно, они не убьют всех в конце. — Но это же смешно. Зачем снимать фильм о Гамлете, где все выживают? — Потому что это детский мультик. А теперь пойдем, я устал. — Но почему они вообще решили снять детский мультфильм о Гамлете? — Я не знаю, Малфой. Они просто сделали это, ясно? … Ну, я иду наверх. Ты идешь? — Пока нет. Но, может быть, если ты захочешь помочь? — А? — Ну, мне уже не тринадцать, мне понадобится немного больше… стимуляции, прежде чем… Нет? Очень жаль. — Спокойной ночи, Малфой. — Эй, почему такая внезапная спешка? Подожди… — Спокойной ночи. — Хорошо, я уже иду, иду. … — Все еще не уверен, что фильм был не о тебе. — Просто брось это, ладно? — Так кто же тогда твоя Нала? Я думал, что это Уизлетта, но… — Ее зовут Джинни. — Твоя Нала? Но ты сказал, что вы расстались?.. — Нет, Джинни не моя Нала. Я не знаю, кто моя Нала, но… Зачем мы вообще затеяли этот разговор? — Потому что я хочу знать, кто на самом деле твоя Нала. — Может быть, у меня нет Налы. — Конечно, у тебя есть Нала. У каждого Симбы есть своя Нала. — Но я же не Симба. — Это ты так говоришь. — Неважно, я иду спать. — О, с тобой совсем не весело. — Доброй ночи, Малфой. — Доброй ночи, Симба.— ¤ O ¤ —