Парижская история

      День, когда Аглая покинула свою семью, ознаменовал собой начало перемен в жизни дома Епанчиных. В то утро служанка, принесшая Аглае Ивановне кофе, не обнаружила ее в спальне, однако не придала этому значения. Когда же Аглаю не дождались к общему завтраку, к которому, надо сказать, она еще никогда не опаздывала, в семье забеспокоились. После безуспешных поисков в доме и в саду Аделаида предложила идти к князю Мышкину.       — Я почти уверена, что она сейчас прячется у него и теперь над нами всеми смеется, — как всегда весело сказала Аделаида.       — Что-о? Это почему она должна быть у него? Ты что-то знаешь? Она тебе что-то говорила? — удивленно спросила Лизавета Прокофьевна.       — Ничего она мне не говорила, это я так предположила…       Лизавета Прокофьевна была недовольна сложившимся положением. С одной стороны, нужно было разыскивать Аглаю, но делать это надо было без лишнего шума, ведь стоит кому-то об этом узнать, у всех только и будет разговоров, что о слоняющейся неизвестно где генеральской дочери. Этого она допустить не могла. Что скажет Белоконская!       Таким образом, решили пока ждать и ничего не предпринимать. Прождали еще с час: Аглая не появлялась. Делать было нечего, и Лизавета Прокофьевна с мужем отправились на дачу Лебедева, к князю. Генерал Епанчин по этому поводу даже отложил все свои дела. Вспоминая поведение дочери в последние дни, он уже чувствовал, что дело принимает серьезный оборот.       Когда они пришли на дачу Лебедева, оказалось, что Лукьян Тимофеевич сам уже с утра разыскивает князя. По виду его можно было понять, что ему кое о чем известно, но рассказывать он не хотел, поэтому Лизавета Прокофьевна пригрозила ему, что не сдвинется с места, пока тот не расскажет ей все, что знает. Делать было нечего, и Лебедев рассказал и о письмах Настасьи Филипповны к ее дочери, и о странном поведении князя, которое он наблюдал накануне, и даже о письме Аглаи к князю, которое тот оставил на столе из-за своей забывчивости. Своим рассказом Лебедев до того разволновал Лизавету Прокофьевну, что та воскликнула как в исступлении:       — Идем к ней! К этой… она должна все знать, так пусть объяснится!       Она действительно направилась было уже к Настасье Филипповне, но тут ко всеобщему изумлению и, вероятно, даже к счастью, в дом буквально ворвалась Александра Ивановна: в руке ее было письмо, она подбежала к матери и вручила его ей. Это письмо было от Аглаи. В нем она объясняла свой поступок, просила не винить ее (и в особенности князя) ни в чем и обещала когда-нибудь вернуться. Она накануне отъезда написала это послание, адресованное родителям и сестрам, и спрятала его в комнате Александры с расчетом на то, что та как обычно поздно проснется и найдет его как раз в то время, когда они с князем будут уже далеко. Так и вышло. Причем Александра нашла письмо даже позже предполагаемого срока, хотя лежало оно на ее столе. Прочтя его, Лизавета Прокофьевна зарыдала, а Иван Федорович стал задумчив и мрачен, но в душе он был поражен и разбит. Только Лебедев с широкой улыбкой и хитрыми глазками приговаривал: ''Ай да князь! Удивил! ''       Тем временем Рогожин был уже на даче Дарьи Алексеевны. Он был необычайно разговорчив и воодушевлен как никогда.       — Слыхала, Настасья Филипповна, девица Епанчина пропала? Нигде найти не могут.       — Мне-то что? — надменно ответила ему Настасья Филипповна, вместе с тем заинтересовавшись новостью. — А впрочем, которая из трех? Не младшая ли?       — Она и есть, — ответил, усмехнувшись, Рогожин.       — Ну так и неудивительно, от нее всего можно было ожидать.       — Так и князя-то нигде нет, как сквозь землю провалился, — Парфен щёлкнул пальцами с довольным видом. Эта новость его особенно радовала.       — Про какого князя ты сейчас говоришь?       — Известно какого, был он вчера у тебя, — сказал тот с недоброй улыбкой.       — Откуда ты знаешь? — спросила она, испуганно вздрогнув.       — А я и не знал, так, догадался, а ты и сама теперь призналась, что был.       Настасья Филипповна глубоко задумалась.       — Вот оно… пришло время, — сказала она как-то странно про себя, а затем рассмеялась. Рогожин с подозрением на нее посмотрел.       Вечером Парфену нездоровилось, что бывало с ним нечасто. У него болела голова. Он лежал с закрытыми глазами, вытянувшись на бардовом мягком диване. Комнату освещали всего пара свечей. Настасья сидела подле него и гладила по голове, перебирая его темные кудрявые волосы. Каждое ее прикосновение умиротворяло его беспокойную душу.       — Теперь хоть пойдешь за меня? — проговорил он слабым голосом.       — Пойду, — едва слышно ответила Настасья.       — Но любишь-то его?       — Да, — ответила она, но тут же поспешила оговориться, — но и тебя, Парфен, люблю я по-особенному и верной женой тебе буду, можешь не сомневаться, — говорила она, гладя его по голове правой рукой, в левой же держа садовый нож и рассматривая его резную рукоятку. Этот нож она нашла давеча в книге, которую тот оставил у нее.       Она встала. Рогожин, успокоенный, уже погрузился в глубокий сон. Она потушила все свечи в комнате, тихо вышла в прихожую, накинула на плечи шаль, взяла сумочку, которую подготовила заранее: в ней были проездные билеты, деньги и загранпаспорт.       — Прости меня, Парфен, но не мог он меня разлюбить, не мог, — все повторяла она про себя по пути на вокзал словно помешанная.