***
Солдаты, маршируя, пели песню, стараясь перекричать рёв моторов. Орудийная прислуга рыла стационарные позиции, чистила стволы, раскладывала снаряды. Танкисты лежали на броне и, раздевшись до трусов, загорали под летним солнцем. Во мгновение ока пригороды столицы превратились в единый армейский организм, готовый выполнить всё что угодно по велению одного человека. Гвин наблюдал за лениво текущей жизнью его армии, перебрасываясь короткими репликами с Пулей. — Ты неплохо поднялся, дружище. Столько вояк. Сколько же их у тебя? — Много, — уклончиво ответил Гвин. — Достаточно, чтобы взять столицу. — Ты изменился. Старый Холод всегда был вспыльчивый, лез на рожон и дёшево понтавался. — Ничего во мне не поменялось, Пуля. Просто нужно уметь сдерживать в себе свои изъяны. Такой он простой залог успеха. — А говорят, что тюрьма способствует окончательной деградации. Вижу, на тебя это правило не распространилось. — Я слышал, что тебя посадили в «Белый Дельфин» на десять лет. — Я же оказывал сопротивление при задержании, — усмехнулся Пуля, почесывая тёмную бороду. — Вот господа присяжные и отправили меня в пристанище самых матёрых головорезов. — Меня с Козырем скорей всего бы тоже отправили. Только нас почти сразу повалили мордой в пол. Наверное, это нам и скостило срок. — А что стало с Козырем? — Он не смог принять нашу новую реальность, — немного подумав, ответил Гвин. Пуля молча посмотрел на него карими бусинками, но ничего не ответил. Альбинос продолжил: — Что же я это всё о себе. Как ты сам, приятель? Зная тебя, ты точно тут не скучал. — После побега сколотил из братвы небольшую группу. Пытались отхватить от города небольшой кусочек. Ничего не вышло и пришлось быстро сматывать удочки. Город принадлежит множеству мелких банд и группировок. Они настолько типичны и одинаковы между собой, что даже не хочется кого-то из них выделять. Правда, сейчас они скорей всего, как ошпаренные петухи, думают, как отстоять свой привычный порядок. — Ты хотел мне помочь, — напомнил Гвин. — Да, хотел. Сейчас даже ещё больше. Предлагаю тебе экскурсию в мои хоромы. Там ты всё поймёшь. — Выбора у меня нет, — вздохнул альбинос.***
Центральная площадь. Огромная, величественная, бескрайняя и запущенная. Давно не стриженные деревья давали густую тень, а трава захватывала территорию асфальта. От фонтанов остались лишь пустые каменные сосуды. Плитка начинала покрываться паутиной из трещин. На флагштоке так и трепыхался флаг сгинувшей страны, неся только ему понятную службу. Пять фигур молча расположились вокруг поломанной лавки. Один опёрся о дерево и курил. Двое просто уткнулись в землю. Ещё один ходил взад-вперёд, не в силах остановиться. Последний же стоял к ним спиной, наблюдая за пустынным городом. Нужно было что-то делать, но всех гложило чувство, что скоро они станут такими же, как площадь. Брошенными и запущенными. — Если будем просто молчать, — подал голос парень с сигаретой, — то нас точно прихлопнут. — Если бы мы знали, как разрулить этот писец, — ответили ему двое с лавки, — то тогда бы не собирались. — Давайте по порядку. Что стряслось? — Всё было как обычно. И тут откуда не возьмись, появился трындец. Со всех сторон на нас попёрла вооруженная армада. Их тысячи. Они хорошо вооружены и обучены. Наши люди пытаются их сдерживать, но хрен там. Откуда они такие красивые нарисовались? — Ими управляет какой-то седой хрен, — ответил нарезающий круги. — Они приехали со стороны военных баз. Запаслись танками, пушками, маслинами и решили нас прижать. — Все же понимают, что отсидеться в укромном уголку не получится? Поднимаем всех людей и встаём в оборону. Будем надеяться, что отобьёмся. Эй, — обратился он к стоящему спиной, — ты с нами? — Я вас на болту вертел, — буркнул он. — И вообще манал всё это. Но я с вами. — Вот и ладушки.***
Первое, на что обратил внимание Гвин когда спускался за Пулей: острый запах нечистот. Он не сразу заметил ведро, куда гадили все жители пристанища мёртвых. Внутри оказалось темно и неестественно сыро. Несмотря на это, здесь уже долгое время жили люди. Дырявые матрасы прямо рядом с надгробиями, несколько керосиновых ламп, едва разгонявшие тьму, вещи, оружие. В щелях между каменных плит томились окурки, битое стекло и иглы от использованных шприцов. По периметру комнаты стояли мраморные статуи. Их белые облики начинали покрываться слоем пыли и грязи. На фоне одиноких скульптур выделялись три, нарушившие негласное правило одинокой вахты и разделившие последний приют вместе. Трое друзей, нашедших здесь покой. Каждому на вид по лет сорок. Никто из них не мог подумать, что смерть придёт так неожиданно. У могильных надгробий лежали уже порядком истлевшие розы. Памятники начинали постепенно зарастать. Ещё несколько лет и никто не вспомнит, что здесь было кладбище когда-то влиятельных людей. Гвин сразу понял, что видит перед собой криминальных отморозков. Рыбак рыбака видит издалека. Кто сказал, что это правило не должно распространяться на его ремесло? — Почему база именно в мавзолее, Пуля? — спросил Гвин, смотря в непроницаемые глаза одного из памятников. — А кому придёт в голову шманать мавзолей, Холод? — улыбнулся Пуля. — Только тебе. Всегда подозревал, что у тебя есть пунктик по отношению к жмурам. — Напрасные мысли. Все трупы мы перезахоронили. Не очень хочется ночевать с мертвяками. Даже если это семья аристократов и авторитетов. Помню, в одном из могильников нашли свежий труп девчушки. Будто ещё вчера жила. Как пелось в пьесе: «Конец, хоть высосал, как мёд, твоё дыхание, не справился с твоею красотой. Тебя не победили: знамя жизни горит в губах твоих и на щеках, и смерти белый стяг ещё не поднят». — Вижу, ты время в тюрьме зря не терял. — По сравнению с тобой, я почти ничего не сделал. — Мне просто повезло с соседом по камере. — Важная шишка? — Да или нет. Не знаю. Но он воспитал во мне что-то большее, чем мелкий торгаш наркотой, — Гвин на секунду отвёл взгляд от памятника. — Не важно. Какого чёрта ты привёл меня сюда? — Как ты думаешь, кто перед тобой? — Без понятия. Но просто так никому памятники не ставят. Пуля подошёл к статуе и провёл по белой щеке. На ладони остались следы от грязи. — Я расскажу тебе одну из историй этого города. Это было так давно, что о ней почти забыли. Я сам узнал о ней случайно, и она очень показательна ко всей нашей жизни. Да, Петюня? — обратился Пуля к памятнику и потрепал по жирной щеке, затем опёрся ладонями о плечи и выдержал театральную паузу. — Жили-были три друга: Петюня, Картавый и Монгол. Страх наводили на Град древний, от борделей на Караване, казино и торговых точек в центре, до притонов на окраинах. Всё шло замечательно, и встретили бы наши ребята счастливую старость в семейному кругу. Да, Картавый? Но тут на их пути стал добрый мо́лодец из мусоров. — И кто это был? — Не знаю. Да и это неважно. Но молодец очень конкретно взял их за яйца. Разозлились они на молодца. Что только с ним не делали: и красавец заморских ему подсылали одну краше другой, чтобы утонул в любви и забыл о гиблом деле. И златом на безбедную жизнь подкупали. И власть в Граде древнем вместе с ним хотели разделить. Ничего не помогало. Уж очень сукин сын хотел справедливости. И решили они тогда молодца мочкануть. Да, Монгол? Призвали они злого хасида из пустынь сирийских. Узнал об этом молодец. И тогда Петюня чисто случайно узнал, что Картавый хотел вытурить его из общего бизнеса. Картавый чисто случайно узнал, что Монгол трахает его жену. А Монгол, ну совсем чисто случайно узнал, что Петюня его клиентов к себе заманивает. Забыли трое друзей о молодце и мочканули друг друга. — Типичная история криминального прошлого этих земель. — Откровенно говоря, твоя история тоже не оригинальна. Холод, как старому другу, я помогу тебе. За год в этом склепе накопилось очень много неудобной правды о тех, кто держит в подчинении город. Тебе почти не нужно будет использовать армию. Народ сам их перережет и присягнёт на твою верность. Массы нужно лишь немного подтолкнуть. — Что ты хочешь за это? — Я хочу управлять этим славным городишком. Вместе с тобой. Одна половина тебе, другая мне. Обижать не буду. Все указания выполню добросовестно. — Сначала нужно город взять. Власть поделим после. — Буду считать это согласием.***
На улице накрыли стол. Он ломился от количества всевозможных яств. Летний зной обострял аппетит, и Пуля, не сдерживая себя, наполнял рот едой, при этом громко чавкая. После третьей рюмки водки приятеля Гвина окончательно разнесло. На губах блуждала нахальная улыбка, а в глазах немного весёлый, а где-то и жуткий огонёк. — Если будешь продолжать есть, как свинья, — прошипел Гвин, — водку наливать больше не буду. — Да ладно тебе, Холод, — звонко икнул Пуля. — Хорошо, беру вилку и больше не буду есть руками. — Салфетку заправь. По бороде всё течёт на одежду. — Ты когда стал читать книги, таким мудаком стал. — Если ты хочешь управлять большими массами, то должен подавать им соответствующий пример. Иначе всё опять превратиться в бордель с медведями на одноколёсных велосипедах. Элизабет неспеша принесла второе. Разложив блюда на стол, она ласково улыбнулась Гвину и Пуле, и спешно ретировалась. — Твоя тёлка? — спросил Пуля, плотоядно глядя ей вслед. — Ещё раз назовёшь её «тёлкой», и эта вилка окажется у тебя в глазу. — Прости, старые манеры. И тем не менее губа у тебя не дура. — Да, это моя… супруга. Хоть под венец мы и не ходили, но всем всё и так понятно. — Непорядок, Холод. Обязательно сыграй свадьбу. Так ещё такая краля, глаз не оторвёшь. — Косоглазие заработаешь. — Остряк ты, Холод. Не любишь старого друга, — он наигранно вздохнул. — Всё хочу спросить, что означает название твоей страны? — Пока это ещё не страна, а лишь её блеклая тень. Когда мы возьмём столицу, вот тогда мы развернёмся по полной. Хартия — это письменный договор. Дивидеандская, от слова дивиденды, то есть прибыль. Моя идея и философия заключается в том, что правительство заключает с народом договор, подразумевающий взаимную выгоду и процветание. Но для этого нужно сильно постараться и не нарушать договор. Как по мне, всё просто. — Мечтатель ты, Холод. Не забывай, что мы все ещё дети. Им не до нудного государственного управления. Им хочется свободы и адреналина. — Каждый человек хочет быть в безопасности и в уверенности, что завтра он будет жить. А я смогу это обеспечить. — Дело твоё. Просто уж слишком серьёзно ты к этому относишься. — Все, кто меня окружает, доверили свои жизни. Это очень серьёзная ноша. Что поделать, приходиться рано становиться взрослым. — Тут с тобой придётся согласиться.***
Искупавшись и переодевшись в свежую одежду, Лиза заглянула в зеркало и увидела мешки под глазами. Лицо опухло и потускнело, ноги ныли, а голова болела. Три дня в машине под палящим южным солнцем не прошли бесследно. Она впервые посетила столицу еврейских общин, завоёванных во время южного похода. Почти везде её приветствовала только покрытая пеплом земля на сожженных полях. Люди здесь отчаянно сопротивлялись, вынужденно покорились, но любви к хартийцам не питали. И после всех тех ужасов, что они натерпелись, Лиза должна была просить их согласиться помочь в обороне границы от набегов горцев. Убеждать бывших врагов сражаться с тобой бок о бок всегда непросто, но Лиза справлялась. У неё получилось и на этот раз. Всё же земли еврейской общины отличались от остатков «Тёмного сектора». Здесь ещё оставались живые люди, измученные голодом и войной женщины и дети. Лиза могла поговорить с ними, попытаться утешить, взрастить в них надежду на лучшее, раздать хлеб, одежду и немного валюты-патронов каждому. А на месте «Тёмного сектора» её не встретило ни одной живой души. Маленькие дети, которых защищал Вильгельм и его друзья, либо разбежались, либо погибли под обломками и выстрелами. Самого Вилли уже не было в живых. Какой дикостью было осознавать, что ещё совсем недавно Лиза говорила с ним и даже могла похлопать по плечу, а теперь он был мёртв. Один из гвардейцев её эскорта с гордостью сообщил, что командующий Эрвин лично пристрелил лидера сектора. Хотя тело Вильгельма так и не нашли, в истине его убийства сомневаться не приходилось. Эрвин убил его. Эрвин? Нет. Это уже был не он. «Солдат должен исполнять приказы». Лиза не могла не думать о том, что выжженная пустошь на месте сада и разрушенный дом — дело рук её близких. Гвин отдал приказ, а Эрвин его исполнил. Развалины поместья слишком хорошо отпечатались в памяти, они преследовали её в кошмарах. Почему всё закончилось так? Лиза никогда не держала в руках оружия, никогда никого не убивала. Это делал Гвин. Почему же тогда она чувствовала себя виноватой? Потому что не оправдала чужих надежд, предала доверие тех, кто положился на её слова о мире. Она пообещала Вильгельму, что всё будет хорошо, но когда Гвин разжёг пламя войны, оказалась бессильной, чтобы остановить его. Бессилие — вот что мучило Лизу больше всего. Она ненавидела быть слабой. Но что ей оставалось делать? Выбор прост: либо продолжать пытаться хоть на самую малость облегчить жизнь обездоленных, либо надеть белое пальто и отказаться от любых попыток — всё или ничего! Любой здравомыслящий человек между чёрствой коркой и пустым свёртком выберет первое просто потому что кое-что, лучше чем вообще ничего.***
Гвин молча изучал документы в синей папке. Позади него по стойке смирно стоял Эрвин. Гробовую тишину нарушал лишь шум переворачиваемых листов. В глазах Гвина читалось разочарование и даже грусть. — Это достоверная информация? — спросил Гвин с надеждой, что её опровергнут. — Не думаю, что Крюгер станет заниматься клеветой. — Хорошо. Я приму меры. Но не сейчас. Пока ещё рано, — альбинос отложил папку и стал барабанить пальцами по столу. — Оставь меня. Занимайся своими делами. Эрвин молча кивнул и покинул комнату. Гвин изнеможённо облокотился об стол. Силы были на исходе. Оставалось потерпеть ещё чуть-чуть.***
Дорога к кабинету Гвина показалась мучительно долгой. Когда осталось каких-то десять шагов по коридору, дверь отворилась, и из комнаты вышел Эрвин. Больше не адъютант господина, но всё ещё командующий Гвардии и вдобавок маршал. Золочёные пуговицы и полоски блестели на его тёмно-бордовом мундире и погонах. Он обернулся и при виде неё на мгновение замер. Лизе почудилось, что взгляд его был слишком пристальным, а улыбка слишком радостной. Будто они не виделись сто лет, хотя прошло всего-то две недели. — Приветствую, маршал, — сказала она, направляясь прямо к двери. Эрвин шагнул навстречу, поправляя выбившиеся из причёски светлые пряди. — Элизабет… Добрый вечер. Надолго ты уезжала. Как себя чувствуешь, как миссия? Говорить с ним не особо хотелось. Как и с любым другим человеком в эту минуты. Лиза не находила сил для любезности, а потому ответила коротко: — Чувствую себя, как бабочка в день смерти, но миссия выполнена. У вас есть дела, господин командующий? — Нет. — Тогда постойте здесь. Недолго. И никого не впускайте. Эрвин молча кивнул, вяло отдал честь, но она уже закрывала за собой дверь и не смотрела на него. Гвин сидел облокотившись на стол. Плечи поникшие, спина сгорбленная. Лиза тихо прошла к нему, и он вдруг рявкнул: — Я же просил оставить меня! Разве так встречают возлюбленную после долгой разлуки? Лиза грустно вздохнула: — Ты совсем стал обо мне забывать… — Элизабет, — опомнился он и смягчился. — Уже вернулась. Она приблизилась к столу и посмотрела на Гвина. Он казался белее призрака, белоснежные волосы взлохмаченные, под глазами отёки, будто после нескольких бессонных ночей. Но взгляд ясный. В её отсутствие он не кололся наркотиками. — Они готовы прикрыть наш тыл, — сообщила она. — Хотя, скорей всего, в этом не будет необходимости. Гвин одарил её довольной улыбкой: — Хорошая девочка. Достойная звания первой леди. — На тебя больно смотреть, — заявила Лиза. — Совсем себя не жалеешь. — Слишком многое приходится держать в голове. Вагоны и то легче разгружать. — Тебе нужно отвлечься. — Мне нужно ещё подготовить приказ для северного фланга… Лиза коснулась его шеи губами, и Гвин оборвался на слове. Как же долго они не виделись, не прикасались друг к другу. Хотя усталость одолевала, а тело побаливало, Лиза была готова забыть об этом. Она соскучилась. — А если кто-то увидит? — спросил он, целуя её в ответ. Она хитро улыбнулась: — Я сказала Эрвину никого не впускать. Гвин поднялся, подхватил её на руки и перенёс на кровать. Его пальцы потянулись к подолу её блузы. — Что же, мы можем посвятить несколько часов себе. Они чудесно провели время, а на утро Лиза снова обнаружила пустоту на второй половине постели. Карета превратилась в тыкву. Как всегда с приходом рассвета сказка рассеялась.***
Для похода на столицу Хартия нуждалась в крепком тылу. Лиза отправилась на юг заключать соглашение с евреями. Эрвин узнал об этом слишком поздно, только когда она не появилась на воскресном собрании. С тех пор он пребывал в необычной тревоге. Подобного не случалось с того самого дня, когда Эрвин покинул родную квартиру. Казалось, за год новой жизни среди постоянных сражений под залпами огня он уже должен был позабыть о сильном волнении. Он без колебаний отправлялся в смертельно опасные операции, вёл за собой десятки и сотни людей, но терял покой в мыслях о судьбе одной единственной девушки. Ему было сложно сосредоточиться на карте и плане захвата Киевуса, но он старался побороть даже минимальное отставание в работе. На нём лежала слишком большая ответственность, чтобы он мог позволить себе давать слабину. Элизабет вернулась домой спустя целую неделю. Эрвин не ожидал встретить её прямо на подходе к кабинету Гвина и взволновался так сильно, что едва смог держать себя и свой язык под контролем. Хорошо, что это произошло не в присутствии господина: Эрвин понимал, что выглядел странно, но ничего не мог с собой поделать. На долгие мгновения всё вокруг побледнело, коридор растворился. Осталась только Лиза. Грациозное создание с мягкой душой, яркими глазами и нежным голосом. Она заговорила первой, и он чуть не сгорел от неловкости. Наконец, нашёл подходящие слова, но Лиза ответила сухо. Должно быть, она действительно сильно устала. Эрвин не расстроился из-за её тона, но потом… — Постойте здесь. Недолго. И никого не впускайте. Не просьба — приказ как нижестоящему. На этот раз его задело куда сильнее, но он не подал виду, и Лиза молча скрылась за дверью. Он знал, что за этим последует. Лиза увидется с Гвином, с мягкой улыбкой бросится в его объятья и с радостью примет его поцелуи прежде чем полностью отдаться ему. А вход в кабинет надо сторожить, чтобы никто не посмел помешать им предаваться любви. Эрвин никогда бы не подумал, что знание о чьей-то близости способно причинять почти физическую боль. Как странно, как неправильно. Откуда такое паршивое чувство? Он вдруг понял. В своих бредовых предостережениях Анджей был прав как никогда. Эрвин оступился. Он влюбился в Лизу. Нельзя было представить расклада хуже. Год назад возможное, но не влекущее будущее — теперь несбыточная мечта. Эрвин больше не мог претендовать на Лизу. Она душой и телом принадлежала другому, и кому? Господину Гвину, человеку, которому он присягнул служить до конца своих дней. В мире нет ничего вечного, и Эрвин мог полагаться на время. Рано или поздно чувства должны угаснуть так же, как появились. Он делал всё возможное, чтобы это ускорить: игнорировал Лизу, избегал её общества, держался с ней крайне официально, следуя совету Анджея, день за днём напоминал себе, что перед ним первая леди. Первая леди. Не старый друг. Не молодая девушка. Не Лиза. Только первая леди.***
По воспоминаниям Эрвина, операция по захвату столицы, прозванная «Молот и Наковальня», была единственной на его памяти, не начинавшаяся артиллерийской подготовкой. Артиллеристам в это летнее утро пришлось скучать. За несколько недель до начала операции люди Пули и солдаты из «Отряда сто тридцать семь» пробрались в город, начали вербовать предателей и распространять среди людей бунтарские мысли. Они внушали людям о лучшей и богатой жизни при Гвине, и дискредитировании владык столицы. Никто не мог предположить, какой это даст оглушительный эффект. В шесть часов утра первые пехотные подразделения под прикрытием бронетехники начали входить на окраины столицы. Многие командиры будут удивлены, что не встретят сопротивления. «Отряд сто тридцать семь» смог устранить четырех из пяти главарей группировок. Не без помощи и наводок Пули. Отто лично отметит, что его люди действовали не хуже солдат комитета безопасности. Оставшись без лидеров, вооруженные отряды в огромных количествах сдавались в плен. Целые районы переходили под контроль Хартии без боя. Но больше всего солдат удивило местное население. Подогретые сладкими речами шпионов, они начали массово выбегать на улицу, встречали бойцов Хартии как освободителей, героев и символов той новой, лучшей жизни. С солдатами обнимались, угощали, вставляли в дула танков цветы. Армия ещё не добралась до центра, а уже несколько десятков тактических групп были недееспособны. Командиры и солдаты не смогли отказать простым людям и принялись разделять радость вместе с ними. Со всех сторон лилась музыка, песни, танцы, радостный крик и безудержное веселье. Дети сидели на бронетехнике и, мотыляя короткими ножками, улыбались. Молодой гвардеец танцевал вальс с девушкой. Он знал её всего пять минут, но уже был уверен, что она с ним на всю его жизнь. Один офицер показывал свои навыки в гопаке. Все завороженно смотрели, как он мастерски перебирает ногами в солдатских берцах. После долгих месяцев невзгод, многие наконец-то почувствовали себя счастливыми. И лишь единицы смотрели на солдат со страхом и ненавистью. Как будто чувствуя, во что когда-то всем выльется этот дружественный порыв. Ни одна операция не может пройти идеально. И эта не стала исключением. В центре отряды наткнулись на несколько очагов вооруженного сопротивления под руководством единственного выжившего лидера. Все ждали дальнейших указаний. — Выпускай Гвардию, — приказал Гвин Эрвину. — Пускай порезвятся. — Слушаюсь, господин. Ритм вальса всё нарастал. Они продолжали кружиться под такт музыке, влюблённо смотрели друг другу в глаза и улыбались. Впервые в жизни они любили и наслаждались моментом. — Никитос! — громкий голос вырвал гвардейца из забытья. — Закругляйся, всех срочно стягивают в центр! — Никуда не уходи, — обратился солдат к девушке. — Мы быстро. Она лишь молча кивнула. С усилием воли они разомкнули руки. В следующую секунду гвардеец, не оглядываясь, уже бежал за своим командиром. «Я ведь даже не узнал её имени. Как же я её найду?» Правительственный квартал. На каждом шагу вырастали многоэтажные здания с последним словом архитектурной и инженерной мысли. Не смотря на запустение, здания поражали своими размерами и красотой. БТР подавлял выглядывающую из окон пехоту. За белыми колонами собирался штурмовой отряд гвардии. — Все здесь? — окинул взглядом командир подразделение. — Отлично. Давайте, дамочки. Сделаем нашу работу, как мы умеем, и вернёмся к общему веселью. Никитос, готовь светошумовую. Саня, прикрывай его. Выбив огромную дверь, в помещение полетела граната. Затем последовала вспышка и громкий противный писк. Не теряя ни секунды гвардейцы принялись зачищать здание. Комната за комнатой, этаж за этажом. Они были лучшими солдатами в армии и неоднократно это доказали. Гвардейцы выбрались на крышу. Перед ними раскинулся замечательный вид бесконечного города. Несколько секунд они так и стояли, не в силах оторвать взгляд. Осознание, что этот мегаполис теперь у их ног, вводило в экстаз. — Никитос, — обратился командир, — вешай флаг. Дай сигнал, что операция закончена. Гвардейцу подали флаг его страны. На нём красовался золотой лавровый венок на красном фоне, с перекрещенным мечом и молотом. Солдата распирало от гордости. Медаль ему была обеспечена. Глубоко вдохнув жаркий воздух, он пошёл к краю крыши. Руки предательски дрожали от волнения, но знамя удалось надёжно закрепить. Выстрел. Гвардеец упал. Из тёмно-красной формы начала вытекать кровь. Он понял, что на крыше остался ещё один недобитый враг. Солдат улыбался. Он выполнил свой последний приказ. И его будут любить всю его короткую жизнь. Командир ещё что-то кричал ему, но он не слышал. Последние моменты жизни гвардеец вспоминал о той девушке. Он так и не узнал её имя. Но любил, как будто знал вечность. Через несколько секунд солдат туда и отправился.***
Правительственный квартал крайне запал в душу Гвину. Он уже начинал планировать, как вся его логистика послужит на благо Хартии. Но это всё же была долгосрочная перспектива. Пока же он обустраивал уютный кабинет бывшей администрации президента, в последствии ставшей его резиденцией. Псу Тучке очень понравилась вычурная мебель и он не побрезговал её пометить. Хартия росла, шла подготовка к торжественной церемонии. Гвин решил, что это будет отличным моментом для бракосочетания. Пусть всё будет законно. Ведь теперь они закон и порядок. — Холод, какого хрена?! — в кабинет ворвался взъерошенный Пуля и громко ударил по столу, чем напугал шпица. — Ты нахера моих людей повязал? Гвин молчал, изучая саблю с позолоченной ручкой. — Отвечай, быстро! — Возьми синюю папку на столе, — тихо сказал Гвин. Его спокойный голос вводил в дрожь даже самых стойких. — Что там? — недоумевал Пуля. — Прочитай внимательно, — чеканя слова, ответил Гвин. По ходу прочтения на лбу Пули появилась росянистая испарина, кожа начала бледнеть, а от былого боевого настроя не осталось и следа. — Ты нас кинул, Пуля, — прошипел Гвин. — Сдал легавым. А сам заработал условку и наслаждался свободой. А весь этот цирк с «Белым Дельфином» был для отвода глаз. — Откуда это у тебя? — только и смог спросить он. — Разве это важно? Правильно, не важно. Но важно то, что мне с тобой делать. Если человек предал раз, то предаст и в последующие. Этого я допустить не могу. — Ах, ты сука! Живым меня не возьмёшь! Пуля набросился на Гвина. Очки альбиноса заблестели, он отскочил, выхватил саблю из ножен и разил ей своего друга. Клинок ударил в самое сердце по самую рукоять. — Чем?... — хрипя, спросил Гвина Пуля. — Чем ты таким отличаешься от всех нас? — У меня есть цель, сила и идеология. Без одного из этих составляющих всё бессмысленно. Вы — бессмысленны. Взгляд Пули потух. Свалился он уже трупом. Остриё блестело со спины побежденного. Подоспевшие гвардейцы лишь наблюдали, как из холодеющего трупа вытекала на чистый кафель кровь. — И почему она убивает только каких-то отморозков? — спросил себя Гвин, вытаскивая саблю. — Удивительная закономерность. Не иначе.***
В одно прекрасное утро, сидя с серебряной вилкой в руках за завтраком в просторной столовой, Лиза вдруг обнаружила, что ей не с кем встретиться и не с кем поговорить до самого конца дня. Всего год назад она работала на заводе в окружении десятков и сотен других людей, а затем шла домой или в квартиру Эрвина. Теперь, когда Гвин покидал её, рядом не оставалось ни единой души. Прогуливаться по улицам родного города было опасно, но не потому что гвардейцы плохо справлялись с охранной правопорядка, а потому что прохожие узнавали Лизу и не давали проходу. Её останавливали, благодарили, тянулись для рукопожатия. Граждане Хартии поистине любили Элизабет. Больше чем Гвина, больше, чем маршала Эрвина, сколько бы радиостанции Хартии не возносила его до небес, провозглашая мессией и спасителем государства. Только Лизу почитали, как какую-то знаменитую киноактрису прошлого. Иногда ей хотелось поглупеть, чтобы перестать понимать, что скрывалось за их признанием на самом деле: хартийцы одаривали любовью не саму Элизабет, а лишь её образ. Они жали руку не ей, а первой леди. Волевой, но в тоже время милосердной и заботливой непорочной деве в белом. Так же относились к ней и в собраний Генерального штаба. Военная верхушка смотрела на неё, ожидая советов и решений. Для них она была тем, кого нужно слушать, кому нужно служить так же, как господину. Первая леди — не человек и не женщина, в первую очередь она — инструмент для наведения порядка там, где оружие бессильно. Руководство страны нуждались в ней. Вся Дивидеанская Хартия нуждался в ней, но, невзирая на это, Лиза всё яснее чувствовала себя покинутой и никому не нужной. Она не могла быть откровенной ни с кем кроме Гвина, даже со старыми друзьями. Анджей работал без продыху и, как и прежде, ещё до «Момента Х», не особо вникал в её душеизлияния, а Эрвина Лиза почти не видела. Должность маршала вынуждала его курировать работу Штаба с утра до ночи. Кроме того за последние месяцы они сильно отдалились. Эрвин возмужал, а год службы переменил его настолько, что он уже мало напоминал того чувствительного и доброго человека, каким был раньше. Новые служки: Елена и Катарина разбавляли однообразные дни, но не избавляли от одиночества. Они обращались к ней исключительно «первая леди», изредка «госпожа Элизабет» и никогда просто «Лиза». Хотя официально Гвин ещё не женился на ней, обслуга и близкий круг господина считали дело уже решённым. Катарина повторяла, что это обязательно должно случится как только армия маршала Эрвина завоюет Киевус, славную столицу их погибшей прежней страны. К середине лета стрелочки и метки на карте преобразились в реальность: Киевус перешёл под крыло Хартии. Жители столицы приветствовали солдат как героев, а банды головорезов, дрожа от страха, искали убежища или бежали поджав хвосты. Захват столицы подарил Лизе надежду. Регион был окончательно завоёван, цель достигнута. Хартия расширила границы и теперь могла направить усилия на их укрепление и на реформы во благо граждан, а Гвин мог наконец позволить себе отдохнуть и проводить больше времени с ней. Больше не только с ней одной. Свадьбу сыграли через три дня после того, как флаг с лавровым венком взвился над правительственных кварталом. Гвин не терпел смокинги и остался верен парадной военной форме. Лиза не сомневалась: в зале католического храма он будет самым прекрасным мужчиной. В тёмно-бордовом мундире с расшитым золотыми нитями рукавами, с лентой и золочёным лавровым венком на правом плече, с белоснежным воротником и платком из блестящей ткани. И всё-таки он мог хотя бы ради такого особенного дня нарядиться в костюм. Лиза направлялась к дверям зала без сопровождения, только Елена и Катарина безмолвно шествовали позади, придёрживая длинные края её мантии. Она чувствовала тяжесть цветочного венка на голове. Мёртвые цветы… Но Гвину нравились букеты, а другого украшения для волос не нашлось. Гвин медленно осмотрел её. Голубые глаза за линзами очков горели восхищением. — Ты прекрасна, — только и смог проговорить он. — А ты как всегда грубый солдафон, — ответила Лиза и звонко рассмеялась. Гвин улыбнулся: — Но ведь таким ты меня и полюбила? — Нет, — Лиза взяла его за руку, — я полюбила тебя не за форму, а за желание бороться с этим миром… Она запнулась и отвела взгляд. Не здесь нужно было рассказывать о таком, но раньше удачного момента не представилось: доктор сообщил только сегодня утром. — Гвин… — прошептала она. — Я слушаю. — Я хочу сказать очень важную вещь, — она широко улыбнулась. — У нас будет ребенок. Наш наследник. Гвин даже не дёрнулся, веселье медленно исчезло с его лица. Он молчал и не выдавал ни одной эмоции. Лиза ощутила дрожь волнения. — Ты не рад? — Я… Я рад, — он крепче сжал её пальцы, поглаживая. — Просто ещё не осознал. Очень надеюсь, что наш ребёнок будет жить в прекрасном мире. Всего пара добрых слов и Лизе снова хотелось смеяться. — Я так счастлива слышать это от тебя, — воскликнула она. — Идём же создавать этот мир! — Без тебя это невозможно, — Гвин заглянул ей в глаза и поцеловал в лоб. — Мы готовы! Открывайте! Двери зала распахнулись, заиграл орган. Вибрирующая музыка громким эхом разносилась среди колонн и белых стен. В храме собралось много людей. Не только приближенные Гвина — все желающие пришли посмотреть поближе на таинственного завоевателя и его прекрасную спутницу. Все безмолвно наблюдали за тем, как они шли к алтарю. Кто-то улыбался, кто-то свистел от восторга, кто-то растроганно промакивал глаза платком. Всех собравшихся объединяло одно: желание служить своим новым правителям. Гвин и Элизабет шли вперёд, чтобы стать мужем и женой, чтобы вдохнуть в эти места жизнь и начать создавать будущее. Она крепче обнимала его руку и, казалась, уже могла чувствовать присутствие малыша. Обратного пути у неё больше не было, но Лиза об этом не думала. В тот день она была по-настоящему счастлива.***
После захвата столицы его мысли стали реальностью: Гвин объявил о свадьбе. Предсказуемый исход к которому Эрвин готовился заранее и только потому сумел пересилить себя и явиться на торжество. Как маршал он не мог игнорировать событие чуть ли не государственной важности, как в прошлом хороший друг, не мог не поздравить Лизу, ведь она была счастлива. Атласное платье белее снега плавно облегало её стройную фигуру, кружевной лиф полностью прикрывал хрупкие плечи и ключицы, а на шее сверкало ожерелье с кристально-чистыми бриллиантами. Чёрные волны волос, увенчанные венком и украшенные вплетёнными между прядей цветами, скрывались под мягко поблескивающей фатой. В летний день Лиза сияла ярче солнца. Эрвин приблизился к ней в свою очередь, вместо объятий пожал её нежную руку, взяв в обе ладони: — Поздравляю, Элизабет. Сегодня ты и Гвин стали единым целым. Знаю, хоть ты не говорила, но давно мечтала об этом дне. Я рад, что твои мечты сбылись и надеюсь, ты счастлива сейчас и будешь счастлива многие годы. Лиза звонко рассмеялась, заражая своей улыбкой: — Конечно. Спасибо, маршал. Эрвин замешкался. Пришла пора уступить место следующему гостю, но он не хотел отпускать её руку. Не хотел думать, что она принадлежит не ему. В тайне от всех прямо в эту секунду он грезил, что Лиза — его невеста. Мысли откликались стыдом и презрением к себе. Хорошо, что никто из присутствующих не понимал, насколько жалким он видел себя в тот момент. Улыбка Лизы стала неловкой, она шевельнула пальцами, желая освободиться. В последний раз, мягко погладив её руку, Эрвин убрал ладони и отпустил её. Навсегда. Через месяц после захвата столицы наступил его день рождения. Августовский вечер собрал Генеральный штаб, военную верхушку и старших офицеров в загородном клубе. Эрвин был против праздника, но гулянку устроили без его ведома и согласия. — Как никак вы теперь национальный герой, маршал Кнут, — объявил Анджей, хлопнув его по спине. Он стоял рядом с Эрвином, во главе стола, и с бокалом в руках произносил первый тост. — Покорением региона мы обязаны вам и вашему командованию. Хартия не забудет того, что вы для неё сделали и, когда через сотню лет кто-нибудь спросит, кто сделал страну великой, ему ответят: Консул Гвин возглавил Хартию, а маршал Кнут даровал ей величие. За вас, Эрвин! — За вас! — поддержали собравшиеся, громко стуча наполненными бокалами. Алкоголь лился рекой ещё до того, как все собрались за столом, и многие офицеры уже были навеселе. Эрвин пил наравне с ними. Не столько чтобы отметить и порадоваться, сколько чтобы забыться. Ему исполнялось девятнадцать, а он уже чувствовал себя сорокалетним. Он взлетел очень стремительно и высоко, но какой ценой? Осознание всегда приходит после. Почёт и уважение армии в обмен на огромную ответственность и бессонные ночи. Поздравления с победой в обмен на тысячи убитых людей. У Эрвина больше не было свободы — он обменял её на звание маршала. И у него не было семьи. Даже в будущем, через пять-десять лет, какая женщина захочет жить рядом с мужем, у которого нет времени ни на неё, ни на детей? Это не жизнь — лишь её иллюзия. Война — единственная жена, которая у него может быть. Когда настало время получать подарки, Эрвин уже едва стоял на ногах, хотя, оценив себя взглядом в зеркало, мог похвастаться весьма свежим видом. Под конец вечера ему было суждено протрезветь почти мгновенно: Анджей, Отто, Вольдемар и Эрик представили ему свой «подарок». — Вот, знакомься, — Вольдемар перерезал ленту на хлипкой коробке, и картонки осыпались с низкого передвижного стола, открыв глазам окружающих содержимое, а именно… Девушка с облаком ярко-рыжих волос грациозно, как кошка, спрыгнула со своего постамента. Шурша платьем с открытыми плечами, она величаво шла к столу и сладко улыбалась. Синие глаза изучающе оглядывали собравшихся пока не остановились… на Эрвине. Он не понимал, что происходит. Вокруг все гоготали, голдели, но слух улавливал только отдающий перегаром громкий шёпот Отто: — Это лучшая девочка в столице. Кармелла — не абы какая шлюха. Высококлассная куртизанка. — Скинулись всем Генштабом, — засмеялся Вольдемар. — Слишком дорогое удовольствие знаешь ли. Такого у тебя точно ещё не было, маршал. Эрвин едва удержался, чтобы не проблеваться. Живот скрутило, колени подкосились. У него не было не только «такого» — вообще ни разу ничего подобного. Тем больше он не думал, что ему придётся столкнуться с этим сегодня. Он был готов убить того, кто решил, что секс с неизвестной женщиной станет для него лучшим подарком. Остаток вечера Кармелла провела рядом. Её время оплатили до самого утра, и, пока Эрвин находился в банкетном зале, даже при сильном желание не мог прогнать её. Пришлось подливать ей шампанского и через силу общаться, благо она играюче поддерживала беседу о чём угодно. Она была не глупа и только потому смогла избежать откровенной ненависти Эрвина, а позже незаметно оказалась по соседству с ним в машине, развозившей гостей по домам. Анджей ехал с ними, он же и проводил Эрвина и его рыжую «пассию» до апартаментов маршала. Кармелла в первые же минуты обошла кругом комнаты, рассматривая интерьеры и заинтересованно щупая предметы и статуэтки на столе в кабинете. Эрвин молча наблюдал за ней, застыв у двери и стараясь казаться незаметным. Он подыскивал предлог и удачный момент для того чтобы выпроводить незваную гостью. Девушка оперлась о стол и вздохнула, а затем посмотрела на него. В безмолвной полутьме комнаты он смог лучше разглядеть её. Волосы ухоженные, блестящие и яркие, губы чувственные, грудь и бёдра приятно округлые, ноги длинные и стройные, а глаза синие и глубокие, как два озера. Красивая, с этим не поспоришь. Она тоже рассматривала его. — Офицеры не обманули, — мелодично проговорила Кармелла с ласковой улыбкой. — Вы и правда красивый мужчина. Эрвин невесело усмехнулся: — Вы не знали кого придётся обслуживать? — Заказчики сказали, что это секрет, — она изящно присела на массивный стол и закинула ногу на ногу, покачивая туфлю на пальцах весьма не маленькой ступни. — А я сказала: если он мне не понравится, ничего делать с ним не стану. Не думала, что это будете вы, маршал Кнут... Эрвина пробрала дрожь. Она и правда сидит здесь, прямо перед ним. Настоящая, красивая девушка, живая и притом вовсе не питающая к нему отвращения. Голова раскалывалась от выпитого. Жутко захотелось закурить. Он прошёл к комоду и достал из ящика коробку сигарет. Почти полную, так как Эрвин только изредка увлекался табаком. Подрагивающими руками он зажёг сигарету прямо в кабинете, не отходя к окну, и затянулся. — Можно и мне? — Кармелла приблизилась к нему с тем же ласковым супружеским выражением на лице. Она ждала. Эрвин без подсказок понял, что она хочет разделить с ним его сигарету, а не получить новую. Кармелла докурила и затем легонько погладила его плечо, неторопливо спускаясь к ладони, а он замер. Головой понимал, как это делается, но не мог точно решить готов ли. — С чего вы хотите начать? — прошептала она у самого уха. — Скажите, что вам нравится, и я… Её руки принялись медленно блуждать по всему его телу. Он не отталкивал её, терпеливо перенося ласку. Эрвин не находился в своём кабинете — мысленно он был далеко отсюда. Кармелла немного отступила: — Вы боитесь меня? — Немного перебрал, — соврал он. — Боюсь ничего не выйдет. Она задорно усмехнулась: — Вы плохо меня знаете, маршал. «В этом и проблема». — Не думайте ни о чём и не беспокойтесь, — она успокаивающе размяла его плечи прежде чем потянуться к застёжкам мундира. — Я здесь чтобы удовлетворять вас. Не наоборот. Эрвин колебался. Кармелла и правда не просто шлюха. Слишком мила, слишком убедительна в роли влюблённой девушки. Может и правда пора отпустить ситуацию? Когда ещё выпадет возможность попробовать настоящую женскую ласку… «Она ниже ростом. Волосы другие. И лицо, и глаза…» Пока решимость не подвела, он подошёл к выключателю и погасил свет. — Я хочу, чтобы это было в темноте. — Конечно. Как пожелаете, маршал. Когда на этот раз её руки вновь прикоснулись к его лицу и плечам, пробежались по спине, снимая рубашку, Эрвина охватила волна расслабления. Он отдавался поцелуям и ласкал Кармеллу со всей страстью и желанием. В темноте было легче представлять на её месте Лизу.