Embrace, what you have become

12 ноября 2038 года

Лафайет-авеню

17:45:12

       Разлука, расставание, прощание. Всё это — близкие по смыслу слова, имеющие разную, но столь же схожую синонимичную суть, которую люди интерпретируют по-разному, согласно обществу и окружению в котором они находятся. Для одних — это период долгого расставания с близким человеком, для вторых — тоска по тем местам, в которых они провели свои лучшие годы, где выросли среди самых близких людей, где познали все прелести жизни и почему ей стоит дорожить. Двумя типами, однако, ничего не ограничивается, что касается в сфере человеческой жизни практически всего.        «Сколько людей — столько и мнений» — эта фраза, наверное, будет актуальна до той поры, пока человеческий род не перестанет существовать. Уничтожат ли люди сами себя или же их заменят следующая ступень эволюции — всё это неважно: в нашем мире ничто не вечно — эпохи проходят, а конец человека, как отдельного рода — хоть и в буквальном, и в переносном смысле — за горами, и отрицать существование данного исхода равноценно тому отрицанию процесса вымирания поколений, процесса прекращения жизни одного живого существа, дабы дать возможность и место для жизни другому живому существу. Выживает самый приспособленный…        Маркус причислял себя ко всем типам, хотя порой и на мгновение в его голову закрадывался вопрос: «А может ли он вообще причислять себя как личность, имеющую место быть в данном вопросе?».        Но эти мысли столь же быстро улетучивались из головы девианта, стоило только вспомнить о том, что произошло за эту неделю. Время слишком относительное понятие, чтобы говорить о том, какой промежуток долгий, а какой короткий. Естественно меньше недели не идёт ни в какое-либо сравнение с несколькими годами расставания, если считать по дням. Только многие забывают о насыщенности временного промежутка. Да, мир может измениться как за неделю, так и за десяток лет. Отличие лишь в том, что за десять лет ты успеешь свыкнуться с изменениями, адаптироваться к этому новому миру, принять его таким, какой он есть, но за неделю столь короткий по словам, но гигантский по внутреннему масштабу список осилить невозможно, как бы ты не старался.        Меньше чем за неделю Маркус потерял всё: дом, где он жил несколько лет, человека (как он тогда думал), который стал ему как отец. Даже оптический блок, свою «родную» радужку глаза он утратил в тот день.        «То, что нас не убивает — делает сильнее. Да, это действительно так, ведь все мы учимся на ошибках и стараемся не допустить их снова. Только жить физически — не всегда означает жить в привычном понимании этого слова, ведь одна из этих многочисленных ошибок может стать роковой. Одна из них может морально сломать тебя, переделав твою жизнь, выраженную яркими эмоциями, в простое, бессмысленное существование…» [John Paesano — The Painter; Father and Son (Custom Mix)] — начало        Андроид медленно подошёл ко входу во двор особняка Карла Манфреда, равномерно окружённого голой, заснеженной изгородью кустов, рядом с которыми, словно смотровые вышки в центре укреплённых позиций, стояли раздетые до гола деревья. По всей территории частного дома размеренно располагались фонари, освещающие владения художника, когда мгла опускается с небес на землю в ночное время. В данный момент они были выключены — их рабочее время ещё не началось.        Сам дом по структуре был типичным особняком, сделанным из красного кирпича, стены которого были украшены зацветающей лозой и прикрепленными к ним фонарями стиля средневековой эпохи, в то время как их формы напоминали геометрические фигуры. Посередине стояла широкая, сделанная из дорогого дерева с золотыми вставками дверь, украшенная мраморной аркой. Крыша над крыльцом удерживалась двумя увесистыми каменными колоннами.        «Пройдёт год, пройдёт десяток лет, а особняк всё также будет стоять. Может он и будет изменяться в деталях, сменится владелец, но его основа останется таковой ещё очень долгое время, как и мои воспоминания об этом месте».        Маркус медленно подошёл к двери, ожидая отключения сигнализации с теми самыми заветными словами, исходящими из уст искусственного интеллекта, говорящего женским, приятным для звукового процессора голосом.        — Сигнал отключен. Добро пожаловать домой, Маркус.        «Домой… Я снова дома, хотя бы на мгновенье…»        Сколько бы времени не прошло, сколько крови не было бы пролито за его народ, «Иерихон» так и не стал его новым домом, несмотря на то, что он там был среди своих, — среди тех, кто его считал чуть ли не всемогущим. Его душа, вся сущность и личность революционера находились здесь, в этом месте. Хотя бы ненадолго здесь он мог сбросить груз ответственности, стать снова тем самым беззаботным сиделкой при старике, вернуться в те времена, когда всё было намного проще: ему не приходилось рисковать своей жизнью практически каждый день, бороться за свободу и за перемены в этом жестоком мире. И хотя потом революционер и вспоминал, что получил свободу, он каждый день не перестаёт задавать вопрос:        «А стоит ли свобода той цены, которую я заплатил? Если бы у меня был выбор, принёс бы я в жертву свою прошлую жизнь, если б знал, что меня ждёт?» — вопросы проносились тонкими линиями по внутреннему миру, словно комета по звёздному небу, оставляя за собой след, вызывающий ещё больше вопросов и воспоминания.        «Если Карл как может цепляется за кисти и полотно, то я за воспоминания. Часть его, часть человеческого живёт внутри меня, хочу я того или нет.»        Девиант медленно зашёл в дом, осматривая вновь и вновь встречающее его помещение: по бокам две маленькие искусственные пальмы оливкового цвета, с потолка свисает огромная люстра, украшенная миниатюрными скульптурами неких антропоморфных существ, напоминающих ангелов — детей Иуды. Потолок, как и пол, оформлен в виде ромбовидной мозаики сочетанием белого и коричневого цвета с незамысловатыми узорами. По поверхности был расстелен небольшой ковёр по форме и цвету шкуры зебры, который прекрасно гармонировал с окраской пола.        С левого бока стояли пустующие вешалка и клетка. Таким же образом, по сравнению с его предыдущим визитом можно было назвать в том числе и широкую тумбу с двумя светильниками и зеркалом, напоминающее по форме Беатриче (схожие аналоги), — на нём запись Лео отсутствовала.        Справа располагались ступеньки на второй этаж особняка, на которую опиралась одна из картин художника и деревянная софа с двумя подушками. «Карл всегда был большим любителем заполнить дом разнообразными элементами декора, в том числе и мебелью. Огромные денежные накопления позволяют жить практически без компромиссов. И всё же искусство ему дороже…»        — Да ну, брось ты, плевать им всем на талант. Искусство они способны лишь оценить по рыночной цене. [John Paesano — The Painter; Father and Son (Custom Mix)] — конец        «Знал бы я тогда, что это лишь вершина айсберга… Люди до сих пор оценивают себе подобных по рыночной цене продавая в рабство или на органы. И хотя власти продолжают до сих пор борьбу и начало продажи андроидов сильно снизили обороты работорговли, — данный вид незаконной деятельности до сих пор имеет место быть в этом мире, ведь вскоре они перенесли это бремя на нас. А сможем ли мы отказаться от этого полностью? Сможем ли подавить нарастающие в нас отрицательные человеческие качества и потребности? И кому в таком случае перейдёт от нас эстафета?» [Shades of Colour — Intro] — начало        Маркус понимал, что невозможно перенимать лишь положительные признаки от своего предшественника, на которого ты всё это время ориентировался. Все девианты без исключений ориентировались и ориентируются по сей день на людей. Единственное отличие состоит в перенятых чертах, хотя и преимущественно их составляют положительные. Рано или поздно, если их народ будет продолжать жить, андроиды хоть и учтут множество ошибок людей, но в свою очередь наделают новых, из-за которых они станут подобны своим создателям, которым, однако, всё также остаётся известным понятие человечность.        — Если в них есть человечность, они послушают.        Революционер прошёл в главный зал, который представлял из себя кладезь всего совместимого и несовместимого, что характеризовало живописный характер Манфреда. Наполнение было самым разным: начиная от стандартных книжных полок до огромного чучела жирафа в полный рост. Достаточно парадоксально, что Карл, судя по обилию самых различных чучел, которые так и говорили о его любви к животному миру, не имел при себе хотя бы одного живого экземпляра. Не имел времени, аллергия на кого-либо, раздражение — тут можно было найти или придумать сотни причин, но столь интригующий факт не мог прокрасться мимо разноцветных глаз RK200. [Shades of Colour — Intro] — конец       Но взгляд демонстранта всё чаще цеплялся к другому — к стоящему в правом от него углу роялю чёрного цвета с голографическими нотами. Ладони самостоятельно потянулись к клавишам, проведя пальцем вдоль всех 88 музыкальных кнопочек.        Оглянувшись по сторонам словно ребёнок, собирающийся провернуть кражу сладкого, Маркус медленно уселся на стул, расположив кисти пальцев в уже даже немного позабытом положение на клавишах, предварительно отключив ноты. Они ему совершенно не требовались — демонстрант помнил это мелодию, как православные верующие помнят Молитву Господня.

Меланхолия

Надежда

Откровенность

Загадка

[Hopeful by Markus — Keyson] — начало.        Начало мелодии тянущееся, пальцы медленно проходятся по клавишам, словно вспоминая заученные, вписанные в него, движения. Вновь свыкнувшись и обретя симбиоз с инструментом, телесная память нашла тот самый нужный ритм — тембр — мелодии. Она вновь заиграла старыми красками в новой обёртке — Маркус больше не был машиной, не было больше никаких запретов. В этот раз он мог вложить в игру себя полностью, а не мелкую, жалкую часть. Прикрытые веки совершенно не мешали ему — это не была задача, это не был приказ. Это был он сам: внешне сильный, непоколебимый, чего нельзя было сказать о его внутреннем «Я», которое держится лишь на одном — надежде, надежде на лучшие времена, на свет в конце тоннеля.        Тембр постоянно менялся, музыка приобретала новый оттенок, а кисти рук и длинные пальцы с молниеносной скоростью переходили от одной клавиши к другой, словно девиант по кусочкам собирал мозаику, в которой изображён он сам, собирающий ту же мозаику чтобы получить ответы на интересующие вопросы. Революционер будто сам себе задавал эти вопросы, будто его второе «Я» знает на них ответы и посылает в качестве шифра дабы испытать внешний слой своего разума. Но в итоге постоянно всё это застревало на стадии догадок. Маркус был не в силах разгадать их. Ему оставалось лишь гадать, подставлять случайные символы в надежде получить ответ.        Это одна из причин почему он потерян, в смятении и отчаянии: он не мог понять самого себя, свои эмоции. Андроид умел их как выражать, так и скрывать от других, ибо это требовало его окружение, жизненные ситуации на его пути. Но ему никогда не хватало этих умений, знаний. Маркус словно ребёнок, подросток, юнец, заинтересовавшийся определённой темой, хочет найти всему, что ему небезразлично, объяснение. Но только всевышние силы, если они существуют, знают, сможет ли он достигнуть своей цели.       Несмотря на то, что девиант боролся и продолжает бороться, этот поединок с его внутренним «Я» и так называемыми Высшими силами кажется ему бессмысленным.       «Я хочу перестать чувствовать что-либо, дабы не ощущать душевную боль, но и одновременно не хочу лишиться того, что делает меня таким, какой я есть. Мы не можем сражаться с своей собственной природой, прямо как люди. Это парадокс…»        Последняя, специально затяжная нота была своеобразной точкой, — заключительная часть была сыграна. Маркус медленно открыл глаза в сопровождении собственного тяжёлого вздоха, пронизывая взглядом пол. [Hopeful by Markus — Keyson] — конец.        — Ты помнишь, Маркус, что я сказал тебе, когда ты в последний раз играл на этом рояле? — перед революционером возник хозяин дома — Карл Манфред, его отец.        — Ты мой сын, Маркус. Наша кровь разного цвета, но я знаю, часть меня живёт в тебе.        Андроид тихо усмехнулся — было очевидно, что это риторический вопрос, который несмотря на небольшую абсурдность требовал ответа: [John Paesano — A False Freedom] — начало        — «Иногда ты бываешь человечнее многих людей…». Но я не уверен в этом, ведь всё зависит от взгляда слушателя и музыканта.        — Всё в нашем мире относительно, Маркус. Возьмём те же мои картины. Фактически любой кретин может сказать, что они не имеют какой-либо ценности и при этом даже не имея хоть малейшего понятия, как оценивается искусство. И знаешь, что самое забавное? Он в какой-то степени будет прав, ведь все мы мыслим по-разному.        Демонстрант в это время сделал задумчивое выражение лица, положив одну ногу на другую и подперев подбородок ладонью, перпендикулярно вытянутой кисти.        — И Вы действительно считаете так?        — Если он может аргументировать своё мнение, то мой ответ «да». Хотя такое я встречал достаточно редко, а если и говорить про мои картины, то вообще единожды. Порой кажется, что с каждым новым поколением человек постепенно теряет эту способность.        — Но ведь при этом прогресс всё равно не стоит на месте, в том числе и в сфере образования, не говоря уже о технологическом развитии…        — Это правда. Только вот система образования никогда не сможет подстроиться под всех, и ты сам понимаешь почему. Прогресс — это такая мистическая вещь, контроль над которой имеет слишком малый процент от общей численности человеческого рода. Все эти люди, которые двигают прогресс, не факт, что составляют хотя бы 1% от общей массы.        — Не все хотят быть двигателем прогресса, Карл. Многие просто хотят наслаждаться жизнью, найти в ней смысл. И уж стоит ли упрекать их в этом? Может, но этим заниматься точно должны ни я, ни Вы. Немалую часть нас самих взращивает общество — мы такие же, как это большинство. Я на собственном и на Вашем примере понимаю, что никакие теоретические знания не заменят собственный опыт, по которому мы и определяем собственные взгляды на жизнь и свою цель.        — Но тебя что-то гложет. Ты будто не уверен в своих словах, не уверен в пути, по которому решил пойти. Именно поэтому ты снова пришёл ко мне, не так ли?

Новый андроид

Лео

Маркус

       Может, но всё же мне интересно и то, что происходит в Вашей жизни. — на физиономии андроида нарисовалась выдавленная с небольшими усилиями улыбка, сделанная для своеобразного отвода внимания от его истины.       — Ну по сравнению с твоей новой жизнью, моя тебе покажется довольно скучной. На ноги я уже навряд ли встану, ну хоть жив — и на том спасибо. Чёрт бы побрал все эти трубки, которые так и распирают всё тело, словно обвившиеся вокруг тебя змеи…        — А что насчёт андроида, которого вы приобрели, когда я… стал недоступен? — Маркус вновь поменял позу, прижавшись обеими ступнями к земле, смотря в сторону своего отца.        — Джереми? Он решил остаться здесь, несмотря на то, что ты, Маркус, освободил его. А что до меня, то человек я старый, поломанный жизнью, самому мне прожить практически не представляется возможным, да и скучновато в этом доме одному. Сейчас он в правой части заднего двора среди изгороди — нравится ему это место, однако.

Лео

Маркус

       — А что с Лео? Я видел его запись два дня назад в прихожей, но как-то не верится во всё это: сожаление за то, что произошло в ту ночь, обещание завязать с наркотиками…       — И полное изменение отношения к андроидам. Дааа… Сначала я и сам не поверил в это, ведь уже который раз Лео даёт обещание, а потом через год про них совершенно забывает под действием очередного препарата. Но в этот раз он продвинулся куда дальше — уже и сам занялся лечением. Не знаю, что выйдет на этот раз, да и говорить тут особо нечего. Впрочем, думаю и у тебя есть, что сказать мне, старику.       Революционер медленно встал со стула и, развернувшись спиной к художнику, начал рассматривать пейзажи снаружи дома через окна. Маркус сам не осознавал, зачем он это делает и что он пытается там найти.        — Да… Мы выиграли эту битву за нашу свободу и выживание. Люди признали нас, хоть и неофициально. Но я не знаю: появилось ли между нами доверие и взаимопонимание? Homo sapiens, как и мы, не сможет так быстро забыть о тех, кто погиб в результате кровопролития. Люди не смогут забыть ту бойню в Историческом районе города, как и девианты не смогут забыть этот геноцид. По крайней мере, сейчас. И я поспособствовал этому, поддавшись на эмоции. Если бы я поступил иначе — всё обернулось бы по-другому…        На несколько секунд в воздухе повисла тишина, словно Маркус в это время отдавал дань памяти тем, кто погиб по его вине. Это событие крепко засело в нём и до сих пор не отпускало.        — Мирная демонстрация — а ты полез на рожон! Погибли сотни людей и андроидов! Как тебе такой результат?        — Увы, но всеми нами правят эмоции. Мы и сами не понимаем, почему чувствуем себя то королями, то нищими. Также и здесь, ведь на горячую голову мыслительные процессы идут совсем в другом направлении. И в итоге ты осознаешь последствия, когда изменить уже ничего нельзя. Мы не можем изменить то, что уже произошло. Лидер не может быть всегда прав, Маркус, — он учится на ошибках, дабы не повторить историю вновь. Но я вижу, это не единственный твой вопрос. [John Paesano — A False Freedom] — конец        Параллельно своему рассказу, андроид столь же медленно говорил, обходя кругами стол овальной формы, на котором стояли два подсвечника. Свечи зажжены не были — за окном выглядывало, хоть и тайком, бледное зимнее солнце, покрывающее смуглую кожу революционера. [John Paesano — Lost] — начало        — Я не знаю, что со мной, Карл. Я будто перестаю быть собой, становлюсь всё более… агрессивным. Порой кажется, что я вот-вот взорвусь, как бочка с порохом. Всем надо лишь, чтобы я спас их — свой народ. Они надеются на меня, некоторые возносят меня, словно я Иисус Христос. Знали бы они, что я и сам потерян… Практически все будто только и заботиться лишь о себе, всем будто плевать на то, что я чувствую. И ведь я это понимаю — они не являются теми, кто находится рядом со мной круглые сутки. Для них это просто лишняя информация. Но почему-то меня это приводит в некое подобие гнева… и я не понимаю причину этого.        — Люди меняются, Маркус, даже такие, как мой родной сын, и причин для этого всегда достаточно много, вопрос лишь в том, насколько адекватными они являются, ведь порой поводы для перемен возникают совершенно спонтанно и бессмысленно. Ну а что насчёт тебя — я уверен, причины у тебя точно найдутся — за последнюю неделю ты пережил слишком многое, чтобы на тебе это не отразилось. Главное не потерять себя — обычно эта дорога в один конец. Это я знаю наверняка.        Демонстрант подошёл вплотную к окнам, рассматривая место, откуда пробивались лучи небесного светила. Из его уст послышался лишь тяжёлый выдох, который начал иметь большие шансы стать «визитной карточкой» девианта.        — А что, если я уже потерял часть себя? Что делать, Карл, когда одна рана заменяется другой, а ты даже не успеваешь уловить этот момент?        — Отвлечься от того, что тебя гложет, заменить недостающую часть себя, словно выпавшую из механизма шестерёнку. — художник, словно поэт, выдавал одну рекомендацию за другой, на что андроид лишь несчастно усмехнулся: это так не работает.        — Её заменить никто не сможет… По крайней мере, сейчас, когда в этом есть острая необходимость. — RK200 кинул короткий взгляд на старого художника, достаточно сильно переменившегося в лице, которое теперь одновременно выражало удивление, сострадание и печаль, хотя интонация и тембр в сказанных им слов совершенно не поменялась.        — Китс был влюблён, а мало что на свете может сделать человека более несчастным.        — И кем же она для тебя является? Неужто той, кто разбила твоё сердце?

Сказать правду

Утаить

       — Она была той, кто пересмотрела свои взгляды ради меня, а я не смог ей ответить тем же, и уже не смогу. Она умерла, отдав жизнь за меня.        «Всего три дня, в которых от силы у нас было меньше часа времени на себя, а я успел привязаться к ней настолько, будто прошли года. Норт… Мы ведь даже, не сказать, что знали слишком много друг о друге. Но и этого оказалось достаточно, чтобы ты смогла забрать часть меня с собой туда, откуда не возвращаются. Это… нечестно!»        Ладонь самопроизвольно превратилась в кулак, а на лице появилась скупая слеза — признак слабости, который был лишь каплей из того фонтана, что Маркус скрывает в себе. Это лишь вопрос времени, когда это невозможно будет сдержать. [John Paesano — Lost] — конец

***

11 ноября 2038 года

Харт-Плаза (Центр города)

23:15:54

[John Paesano — We Are People(Battle for Detroit Remix) ] — начало        Перкинс сдержал своё слово — в центр баррикады, собранной из всего, что попало под руку девиантам, словно летящие в корзину баскетбольные мячи, посыпался рой осколочных гранат. Взрывная волна снесла Маркуса с ног, как и всех тех, кто стоял рядом с ним. Ему повезло больше всех: осколки, не иначе как чудом, совершенно не задели его. В ушах революционера стоял шум, который грозился стать последним, что он услышит в этой жизни — в его сторону полетела ещё одна чиненка.        — В УКРЫТИЕ! — крик из уст лидера девиантов хоть и не смог соперничать с шумом в голове, но был услышан теми, кто остался в живых из его народа.        В мгновение ока он встал на ноги и, отпихнув ногой снаряд куда подальше, скрылся за мусорным баком, толкнув нескольких девиантов в сторону толстых металлических объектов. Словно гром посреди извергающегося вулкана прогремел взрыв, оставив за собой облако дыма и разорванную часть асфальта, перемешанную с острыми как циркулярная пила фрагментами гранаты, за которым последовал лязг сапог по металлу — солдаты пошли в наступление, а за солдатами пошла очередь пуль, пронзающих одного андроида за другим. Это был расстрел живого в пузыре, который будто был отделён от остального мира, замершего в ожидании исхода. Девианты в это время оттаскивали своих в укрытие и пытались привести их в чувство. Маркус не мог стоять в стороне и просто смотреть на это. К его же счастью, по правую руку оказался толстый металлический лист. Ухватив его обеими руками и выйдя в открытую, революционер, словно жонглёр, ловил пули налету, заранее предсказывая куда пойдёт следующий выстрел, давая шанс своим укрыться от обстрела. Войска национальной гвардии словно играли с ними, как с загнанными в угол котятами, — никто даже и не думал просто приблизиться вплотную к безоружным роботам и пристрелить одним выстрелом.        Но через некоторое время им это надоело: меткие выстрелы прошивали насквозь головы девиантов, смешивая снег и голубую кровь в единую смесь. Революционер оказался прижат к краю с ещё одним девиантом. Передав тому «подвижное укрытие», он развернулся назад — бойцы решили зайти им за спину. Один из них был готов уже выстрелить, но перехватив оружие, Маркус скинул врага вниз с каркаса машины, на время дезориентировав. Второй собирался накинуться в рукопашную, однако ловкими движениями RK200 выхватил у него из рук штурмовую винтовку, а через секунду и пистолет из кобуры, отбросив при этом подальше, предварительно разрядив. Разоружению также подвергся и второй боец — его огнестрельное оружие было выброшено за пределы баррикады. Несмотря на приложенные усилия, выстрел раздался позади лидера девиантов, поразив голову рядом стоящего андроида насквозь. Демонстрант был следующим в этой очереди на билеты в иной мир. К сожалению или же к счастью, этот самый билет «вырвали» из его рук в самый последний момент.        — Маркус, нет! — эти слова были последними для его возлюбленной, прикрывшей его от пуль, с мысленно нанесённым на них именем предполагающейся цели — «Маркус». Десяток пуль с таким именем, пронзивших насквозь тело девушки, от которого осталось лишь застывшее кукольное лицо.

***

       Последующие события вспоминать было ещё больнее. Горечь утраты, перемешанная с гневом — до сих пор непонятно, как он сдержался не нажимать ту самую «заветную кнопочку» на пульте от грязной бомбы, хранившегося у него за пазухой. Маркус практически решился тогда на это, в тот момент он не испытывал практически никаких сожалений по отношению к человеческому роду — они вновь забрали у него самое дорогое, вновь оставили ни с чем. Его снова охватил гнев. Он решал судьбу целого города, находясь под дулом десятка направленных в его сторону автоматов. [John Paesano — We Are People(Battle for Detroit Remix) ] — конец       Норт умерла, — погибла, но она оставила свой след. Она решила судьбу Детройта. Мысли о ней были сродни осколкам стекла, пронзающих и тело, и душу. Они же с обратной стороны являлись катализатором, той самой красной стеной, которая не дала совершить непоправимое.        — Ты наша надежда. Я тебе верю. Мы все тебе верим!        «Нет… Если я это сделаю — все смерти, все те, кто погиб, борясь за свободу, все эти жертвы будут напрасны. Я не допущу этого снова!» [John Paesano — Markus Alone]        Погрузившись в свои мысли революционер и не заметил, как Карл медленно, практически бесшумно подъехал и положил свою ладонь ему на плечо.        — Прошлое часто приносит нам боль, Маркус. Но нельзя от него скрываться, нельзя от него убегать, иначе ты потеряешь часть себя, потеряешь то, ради чего она пожертвовала собой. С прошлым нужно смириться, принять таким, какое оно есть и никогда не забывать. Время рано или поздно излечит полученные раны.        — Да, я знаю… Спасибо…отец.        Повернувшись в сторону выхода из комнаты, девиант вальяжной походкой направился в её сторону. Задев датчик движения, двери вновь распахнулись, на автоматике проделывая данное действие уже в который раз.        — И всё же… Ты так и не сказал, как её зовут…        Маркус посмотрел из-за плеча на лицо художника, которое прямо-таки раскрывало его теперешние мысли: «Может не стоило это говорить…»

Сказать правду

Уклончиво

       — Норт… Её звали Норт. Северный ветер моей души…