Изломанное колесо

Лю Цингэ с лицом мрачнее собственных желаний буравил взглядом дверь. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что не против об неё побиться. Всяко лучше, нежели стоять немым изваянием и надеяться, что аспид по собственной воле выползет из своей норы и начнёт в привычной манере исходить ядом. Однако Шэнь Цинцю показываться не собирался, а в своём желании войти Лю Цингэ сильно сомневался. Потому он решил, что неплохо было бы отправить в логово врага парламентёра, и один такой доброволец у Бога Войны на примете был. — Ни за что, — лекарь с полным достоинства лицом (правда, достоинство было сложновато обнаружить, так как большая часть этого лица скрывалась за куском ткани) отказал главе Байчжань. — Мне и прошлого раза с лихвой хватило. — Не тебе одному, — указав на едва приметную белую полосу, пересекающую бровь, напомнил Лю Цингэ. — Нашёл с чем сравнивать! — взбеленился лекарь.— У тебя всё уже зажило, а я до сих пор в маске хожу, будто чумной! К слову, мне показалось, или Шэнь-шисюн намеренно тебя щадил? Лю Цингэ выразительно изогнул злополучную бровь, показывая, что уж кого-кого, а Бога Войны мастер Сюя уж точно щадить бы не стал. — И то верно, — кивнул Му Цинфан, — и всё равно, я к нему первым не сунусь. Твой черёд укоризненно смотреть на шисюна и увещевать праведными речами о здоровье, а я, так уж и быть, постою за дверью, подстрахую. — ..сь? — А? — Ты хотел сказать «подстрахуюсь»? Было сложновато за грубым и не в меру прямолинейным тоном Бога Войны уловить сарказм, но лекарю это всё же удалось. Му Цинфан недовольно поджал губы, будто бы оскорблённый в лучших чувствах благородный чиновник, обвиняемый недостойными в растратах казны. — Лю Цингэ, сам подумай, зачем я тебе там сдался? Какой прок с лекаря, если пациент его к ранам не подпускает? Для начала заставь шисюна лечиться! Лицо Лю Цингэ приобрело такое выражение, будто бы кто-то оставил чёрные следы на белоснежном снеге. Заставить лечиться, да? Если бы Бог Войны мог заставить упрямого змея лечиться, то он бы не унижался перед тем выродком. Лю Цингэ против воли вновь представил треклятую дверь, обхаживаемую им уже седьмой день. Теперь у Бога Войны появилось стойкое желание побить об неё одного лекаря. Не давая этому крамольному чувству закрепиться, мечник быстро направился к выходу. — К тому же, — будто не замечая настроя Лю Цингэ, продолжил лекарь. — Вы с шисюном всегда прекрасно ладили, а потому… Лю Цингэ резко остановился и так же резко обернулся, и от его взгляда язык досточтимого лекаря весьма благоразумно прикусился сам. И вполне возможно, Му Цинфан в порыве молчаливого покаяния откусил бы себе злосчастный орган, но его благородное намерение было прервано сладкогласным: — Лекааааарь Му~ Му Цинфан оцепенел так, будто по его жилам внезапно стала бежать каменная крошка вместо крови. — Лю Цингэ, постой! Я передумал! Я пойду к Шэнь-шисюну, только не оставляй меня здесь одного! Бог Войны хищно улыбнулся в ответ, заставляя и без того бледного лекаря лишиться последних красок жизни. — Лю Цингэ… — взмолился бедный лекарь. Дело было в том, что одна весьма настойчивая особа извела его за эти дни своими насмешками, касаемыми его весьма приметной внешности. Не то чтобы Богу Войны досталось меньше от Ци Цинци, но, во-первых, у него лицо носило более-менее презентабельный вид, а во-вторых, лекарь небезосновательно полагал, что железная дева Сяньшу держит сердце исключительно на одного несчастного лекаря, а Лю Цингэ так, под руку попался. — Лю Цингэ, прошу, не бросай меня… — И зачем же этот мечник сдался досточтимому лекарю Му? — оскалился Лю Цингэ. — Вы ведь с Ци Цинци так прекрасно ладите. Прежде чем Му Цинфан отошёл от шока и заодно от чаши с вином, которое так и не успел пригубить, Лю Цингэ уже скрылся, а на его месте появилась глава Сяньшу. — Му Цинфан, — едва ли не по слогам пропела Ци Цинци. — А я-то гадаю, какая такая хворь поразила орден, что все лекари с Цяньцао внезапно надели маски. А это оказывается их глава-пьяница, дабы не позориться своим посиневшим ликом, нацепил кусок ткани и надеется скрыть за ним свои пагубные привычки! Лекарю Му оставалось только горестно вздохнуть. И был этот вздох последней памятью и о своей репутации, и о так бездарно потраченной чаше вина, которой теперь ему не видать, как и покоя. Уж лучше бы согласился на Шэнь-шисюна, пока была возможность. *** На сей раз Бог Войны не стал задерживаться у чёртовой двери для призвания проклятий на головы всех восемнадцати поколений семьи Шэнь. Резко войдя в покои, отчего петли двери лязгнули точно заржавевшие цепи на узнике, Лю Цингэ в пару шагов оказался у ставшего истово ненавидимым окна. И, добравшись до него, Бог Войны не сдержался и ярко улыбнулся. Комната пуста. Упрямый змей таки вспомнил, что он не цепной пёс, и выполз из своей норы. Однако эта мысль тут же и испортила настроение главе Байчжань. Аспид окаянный! Пару дней назад и вдохнуть-то толком не мог, а уже вновь отправился искать злоключения на свою проклятую голову! И Бог знает в каком капкане он теперь валандается! Глава Байчжань быстро развернулся, намереваясь покинуть это богами оставленное место, и тут же забыл сделать шаг. Впрочем, забыл он не только это. Забыл Бог Войны и что сердцу должно гнать кровь по сосудам, а не висеть в грудной клетке мертвым грузом, забыл, что воздуху следует проходить по дыхательным путям, а не закупоривать их, не давая лёгким раскрыться. И, конечно, Лю Цингэ успел забыть этот взгляд, где надменность давно стала цветом цин, а не чувством. Так Шэнь Цинцю не смотрел на главу Байчжань уже без малого десять лет. — Ты… — Лю Цингэ быстро опустил глаза, будто стараясь унять раздражение. На деле же желая скрыть от змеиных глаз сполохи неуместной, эгоистичной радости. А когда вновь посмотрел на Шэнь Цинцю, то уже успел вернуть на своё лицо привычное раздражение. — Что бы ты ни намеревался выкинуть на сей раз, знай, я всё равно перевяжу твои раны, даже если придётся переломать все твои кости, а затем заново их сращивать. — Сам будешь перевязывать? — слегка отклонив голову набок, интересуется мастер Сюя. — Я, по-твоему, похож на лекаря… — Лю Цингэ уж было хотевший высказать упрямому ослу всё, что о нём думает (и не думает тоже), внезапно смолк. — Ты говоришь?! — Я, по-твоему, немой? — вторя словам Бога Войны, насмешливо бросает Шэнь Цинцю. А глаз по-прежнему не отрывает от лица Лю Цингэ, точно ждёт реакции на свои речи. Угадал ли? Верно ли ответил? Или слова подделки выдают её? — Не немой, — соглашается Лю Цингэ, — хотя порой этот факт вызывает сожаления. Шэнь Цинцю изящно изогнул бровь, будто бы не веря, что тугодум вроде Бога Войны способен язвить. — Раз уж ты вновь в здравом рассудке, — при этих словах мечник скептически поджал уголок рта, будто бы оценивая, насколько вообще применимо слово «здравый» по отношению к Шэнь Цинцю, — то я приведу Му Цинфана. Лю Цингэ даже не обратил внимания на то, как недовольно и почти опасно сверкнули глаза мастера Сюя. А ведь Бог Войны своими привычными прямолинейными остротами едва не заработал себе к рассечённой брови ещё и разбитую голову. Ну да пустое. Лю Цингэ было сейчас не до того. Он стремился быстрее покинуть главу Цинцзин, страшась, что не сможет удержать лицо. А змеиные глаза следят чутко, малейшее изменение подмечают. Лю Цингэ сделал шаг вперёд, но Шэнь Цинцю, преграждающий ему дорогу, не сдвинулся с места. Смотрит вызывающе, своими проклятыми глазами смотрит. И как их ещё никто не выколол? Бог Войны в предупреждающем жесте коснулся рукояти меча и тут же отступился. Не до заклинания змей ему сейчас, и без того забот хватает, а потому он не счёл проигрышем обойти аспида. Злополучную дверь вновь с силой толкают, отчего несчастная издаёт жалобный скрип. Лю Цингэ замирает в проёме, вспомнив что-то, оборачивается, а после делает шаг к Шэнь Цинцю, но и того много. Слишком уж близко стоит мастер Сюя. — Чуть не забыл. Бог Войны вытягивает из одежд маленькую вещицу и передаёт её Шэнь Цинцю. Тот с подозрением, едва ли не с детским непониманием уставился на Бога Войны. Лю Цингэ приподнимает краешек губ, и не разберёшь, насмехается или улыбается. — Всего лишь чернильница. Будет что разбить о лицо ещё какого-нибудь дурака. Шэнь Цинцю совершенно невозможно вспыхивает от стыда. Он уж успел позабыть о том, сколь унизительно вёл себя в прошлую встречу с Му Цинфаном и Лю Цингэ. Однако вместо извинений, сожалений или своего высокомерного молчания, змей расщедривается лишь на очередную порцию яда. — Зачем мне другие дураки, если и тебя с лихвой хватает? Лю Цингэ фыркнул, но спорить не стал. В самом деле, где ещё Шэнь Цинцю отыщет подобного дурака? *** — А после демон сдавил моё лицо, размозжив плоть, и едва ли не переломав кости, но мне удалось одним последним рывком выбраться! А после я подобрал пребывающего в беспамятстве Лю Цингэ и… — Му Цинфан! — в покои лекаря размашистым шагом вошёл Бог Войны, едва не снеся на своём пути великолепную коллекцию вина досточтимого главы Цяньцао. Сам же глава вдохновенно нёс какой-то вздор, предназначенный для ушей изрядно захмелевшей Ци Цинци. — Пошли. — Куда?! — возмутились одновременно главы Сяньшу и Цяньцао. Бог Войны ничуть не впечатлился недовольным лекарским ликом и, схватив того под руку, потащил к выходу, едва ли не отрывая от пола. — Дело есть, — лаконично бросил Лю Цингэ. Му Цинфан, ещё не до конца отошедший от приступа хмельного вдохновения, хотел было воспротивиться столь фривольному обращению с собой, но оказывать сопротивление Богу Войны занятие столь же непризнанное, как отбиваться от насмешек Ци Цинци на трезвую голову. — Погоди, Бог Войны! — слегка оправилась от первого шока и второй бутыли вина Ци Цинци. — Обождёт твоё дело. Сначала пусть доблестный лекарь закончит свою историю! — Какую ещё ист... — раздражённо начал Лю Цингэ и тут же был прерван восхищённым всплеском рукавов железной девы Сяньшу: — О том, как вы получили свои почётные раны! — Почётные? — Лю Цингэ несколько секунд, не моргая, смотрел на одухотворённое лицо Ци Цинци, пытаясь уразуметь происходящее, а после перевёл взгляд на умоляющую моську лекаря, и по ней сразу понял, с подачи чьего бескостного языка в этой «истории» появились «почётные» раны. — Давай я за него закончу, — хорошенько встряхнув незадачливого сказителя, который своим протестующим воплем хотел было возражать, Лю Цингэ без лишнего смущения продолжил: — Шэнь Цинцю выхватил у доблестного лекаря Му его же собственный меч и огрел рукоятью по носу, а в вашего благородного Бога Войны запустил чернильницу, расквасив его не менее благородный лик. Я ничего не упустил, достопочтенный? — обратившись к лекарю, уточнил Лю Цингэ. — Великий мечник, побеждённый чернильницей, всё верно передал, — сквозь зубы процедил Му Цинфан, пытаясь сдержать подёргивающийся в раздражении уголок рта. — Ну вот и славно, а теперь пошли, — вопреки своим же словам Бог Войны не дал Му Цинфану возможности идти самостоятельно, предпочтя продолжить волочить его по земле, против чего лекарь, по всей видимости, ничего не имел. А то, чего доброго, от гнева или от хмеля на ногах не устоит. А в спину уходящим заклинаниям послышался раскатистый, едва ли не мужской смех железной девы Сяньшу. Му Цинфан не выдержал и спрятал лицо за рукавом ханьфу. — Ну вот зачем, Лю Цингэ? — через ткань одежд претензии лекаря звучали как бухтение обиженного ребёнка, которому взрослые не дали вдоволь поиграться. — Ты бы ещё рассказал, как в ту ночь ученики, нарушившие комендантский час, имели незабываемую возможность встретиться с двумя неприкаянными духами, лица которых заливали чёрный и красный. Лю Цингэ ответом баловать лекаря не стал, и так за сегодняшний день едва ли годовой запас слов выдал. Что не слишком-то расстроило Му Цинфана, продолжившего жаловаться на жизнь и на одного Бога. — А что? Хорошая легенда бы вышла! Мечник, проигравший битву, и в наказание вынужденный на своём лице носить чёрную скверну! Лю Цингэ хмыкнул. Вряд ли измазанного в чернилах главу Байчжань можно было принять за кого-то, кроме бродяги. Даже за низшего беса бы не сошёл. — И лекарь, не сумевший спасти пациента, и потому обречённый скитаться с лицом залитым кровью! — торжественно закончил Му Цинфан. — Рассказал бы, да слогом не так одарён как ты, — полунасмешливо-полунетерпеливо ответил Лю Цингэ. — Му Цинфан… — Что ещё? — Шэнь Цинцю пришёл в себя и согласен лечиться. На лице лекаря появилась искренняя радость, вмиг вытеснившая обиду и раздражение. Где-то послышался случайный смешок. Но даже то уже не смогло испортить настроение Му Цинфану, однако от возможности лишний раз поворчать он отказаться не смог. — Что ж, привыкай, Бог Войны. После того, как Ци Цинци придёт в себя, наш приход будут встречать исключительно подобными приветствиями. Хотя нет. Вряд ли ограничатся лишь единичными смешками. Лю Цингэ равнодушно пожал плечами. Ему и дела нет, будут ли встречать его мечом или смехом. Покуда никто не осмелится бросить вызов ему в лицо или рассмеяться в глаза, пусть тешут своё самолюбие трусливым бахвальством. Глава Байчжань привык говорить прямо. Все остальное — малодушие. А упрекнуть Бога Войны в подобном мог только один человек. *** Му Цинфан пару дней почти безвылазно коротал время в покоях Шэнь Цинцю. То, что мастер Сюя жив, можно было назвать подарком небес. На такое сравнение сам глава Цинцзин нехорошо ухмыльнулся. Уж он знал наверняка, что этим «подарком» был обязан вовсе не богам. А на Байчжань тем временем ученики наслаждались подозрительным затишьем. Бог Войны не появлялся на собственном пике, и никто не знал, куда он запропастился. Впрочем, поговаривали, что его мельком видели на Цяньцао. А вот самого главу Цяньцао видели за эту пару дней от силы пару раз. А потому ученики обоих пиков успели расслабиться, даже время нашли на то, чтобы обменяться последними сплетнями с Сяньшу. А там рассказывали абсолютно небывалые вещи. Мол, глава Цинцзин вернулся на Цанцюн и бросил вызов Лю Цингэ, и теперь тот пребывает на грани жизни и смерти, а лекарь Му выхаживает его. В это поверить было сложно, потому дальше слухов подобные речи не продвинулись. Но, пожалуй, ещё сложнее ученикам было бы поверить, что Лю Цингэ, глава Байчжань, бессмертный мечник и Бог Войны всё это время простоял у закрытой двери, не имея ни возможности войти, сомневаясь, что его захотят видеть, ни уйти, противясь воле сердца. *** По исходу вторых суток дверь приоткрылась с обратной стороны. Ровно настолько, чтобы человек за ней видел освещённый коридор, но оставался в тени сам. — Ты долго ещё собрался здесь стоять? — змей шипит, донельзя зол он на Бога Войны. Тот не отходит от двери. Почему не отходит? И почему не заходит? Белые одежды уж носят тонкий слой серой пыли, точно прозрачную вуаль, а мечник всё стоит, не шевелится и даже не медитирует. Лишь внимательно слушает дыхание за закрытой дверью, нетерпеливо каждый вздох ожидает. Вдруг прервётся? — Сколько потребуется. — Зашёл бы, развлёк разговором, а то стоишь без дела. Ни уму ни сердцу, право слово. — Я тебе не уличный баснослов, чтоб речами тешить. — Да, — раздражённо процедил Шэнь Цинцю, — ты скорее тюремщик. И прежде чем Лю Цингэ успел сказать хоть слово в ответ, глава Цинцзин захлопнул перед его носом дверь. Лю Цингэ ошалело посмотрел на вновь закрытую для него дверь, послал пару заковыристых проклятий в адрес мастера Сюя, а после вновь прислонился к стене и прикрыл глаза, пытаясь справиться со злостью. Мало того, что подпирает тут балки каменным истуканом, страшась, что аспид отдаст дьяволу душу, а Лю Цингэ не успеет спросить с него за все свои унижения, так ещё и вынужден терпеть змеиный яд вместо благодарности! Мечник не мог знать, что этот змей больше всего на свете жаждал услышать хоть пару слов о Цанцюн, об учениках и о главе Юэ. Услышать, что с ними было в этом странном мире, и кем был прошлый Шэнь Цинцю. Обрывков, показанных ему демоном, чертовски не хватало, чтобы создать целостную картину, а Шэнь Цинцю был слишком скуп на вопросы Му Цинфану, чтобы суметь разузнать хотя бы что-то. Кое-как договорившись со своей гордостью, он задал Лю Цингэ вопрос, едва ли до просьбы не унизился, но черствый мечник лишь отослал его самым подлейшим образом. Язвительностью. И когда только выучился подобному? Раньше красными пятнами исходил и от безобидной насмешки, а тут, вот. Отвечает. *** Ещё через трое суток Му Цинфан с радостью заявил, что здоровью и жизни шисюна ничего не угрожает. Лю Цингэ, не став тратить время на церемонии, со своей неконтролируемой силой распахнул несчастную дверь: — Шэнь Цинцю! Собира… ты что творишь?! Лю Цингэ застал мастера Сюя затягивающим на собственной шее петлю. От возмущения мечник даже сначала растерялся в желаниях: то ли остановить этого помешанного, то ли помочь ему. Уж больно захотелось собственными руками змея удавить. Но да ладно, не для того же Бог Войны семь лун тут караулил сие недоразумение, чтобы он в конце таки помер. — Если ты надеешься, что я собрался удушиться, то напрасно, — скупо пояснил Шэнь Цинцю. Лю Цингэ на слово ему не поверил и, только подойдя ближе, понял, что произошло. Мастер Сюя пытался самостоятельно сменить повязку на шее, но безобразно искривлённые пальцы, костяшки которых никудышно срослись, лишь одеревенело запутались в бинтах. Неповоротливые деформации вместо тонкого изящества рук. Лю Цингэ нахмурился, но взгляд не отвёл. — Только ломать заново, — усмехнувшись, пояснил Шэнь Цинцю, с трудом удерживаясь, чтобы не спрятать руки за тканью одежд. Бог Войны не ответил, продолжив без каких-либо эмоций смотреть. От его взгляда мастер Сюя смутился и, оттого обозлившись, хотел было в привычной манере напомнить недалёкому мечнику о его месте, но не успел и слова вымолвить. Лю Цингэ так же молча коснулся своими руками повязки на шее и стал развязывать. Медленно бинты перебирал, неумело. Не привык мечник к подобному, и о своих-то ранах толком позаботиться не мог. А тут вот, чужими решил заняться. Глупец, что с него взять? В жизни не утруждал себя перевязками, предпочитая ждать, когда духовная энергия подлатает тело, чтоб уж слишком неприглядно не выглядело, людей не пугало. Да и о людях не то чтобы волновался, лишь досадовал, что одежды испортил кровью. После сражений Бога Войны ханьфу только выбрасывать. И как на грех вся одежда белая, точно некрашеная, покойничья. От подобной мысли Лю Цингэ коротко усмехается, вспоминая, как вообще начал носить этот проблемный цвет. Не замечает Бог Войны за своим кропотливым трудом, как зачарованно, жадно за ним следят глаза немыслимой зелени, смешанной с синью неба. — Даже у беспалого вышло бы лучше, — недовольно осматривая перевязанную шею, ворчит Шэнь Цинцю, вопреки своим же словам бережно прикасается к белоснежным бинтам. — Ну уж как есть, — в привычном жесте скрещивая руки на груди, отвечает мечник, — иному не обучен. — С обучением у тебя всегда не ладилось, — говорит мастер Сюя, а после, соображая, испуганно прикусывает язык. Он не знает этого Лю Цингэ и не может знать, наблюдал ли за его обучением тот смеющийся человек. Растерявшись, глава Цинцзин отводит взгляд, размышляя, как бы сгладить ситуацию, и не видя, как губы Бога Войны трогает едва заметная улыбка. — С тобой тоже не ладилось и тем не менее. Шэнь Цинцю едва сдерживает облегчённый вздох, кажется, беда миновала. А Лю Цингэ тем временем направляется к открытой двери и только теперь вспоминает, зачем вообще приходил. — Прекращай доставлять проблемы Му Цинфану и перебирайся уже в свою хижину, — Лю Цингэ переступает порог, не оборачиваясь. Он сказал всё, что хотел, оставаться ни к чему. И так сердце отчего-то колотится, ещё змей не дай боги услышит. — Неужто Му Цинфан уже гонит своего шисюна? — смотря в спину Лю Цингэ, почти весело интересуется Шэнь Цинцю. Почти. Радость и веселье главе Цинцзин играть ещё не доводилось, ни к чему было. А теперь соответствовать надо тому Шэнь Цинцю. — Я тебя гоню. Или по нраву пришлось держать на побегушках главу Байчжань? — Лю Цингэ не нужно было смотреть на лицо змея. И без того знал, что змей не потрудился снять маску небожителя, вынужденного терпеть подле себя нерасторопного Бога Войны в качестве прислуги. — Пусть твой старший ученик теперь о тебе заботится. При слове «ученик» мастер Сюя едва заметно вздрогнул. Лю Цингэ оборачивается. Смотрит на Шэнь Цинцю без вечного раздражения, без напускной отрешённости. Смотрит так, точно вызов бросает. Точно вновь признаёт в главе Цинцзин равного. Соперника, что изводил его всю юность, что привык побеждать если не мечом, то словом. И такого человека Лю Цингэ более не собирался защищать. — Мин Фань будет рад твоему возвращению, а с меня не слишком уж проворный вышел служка. Шэнь Цинцю даже отвечать не стал, хотя злые слова так и норовили сорваться с языка. Неужто этот по фамилии Лю столь самонадеян, что считает, будто может манипулировать главой Цинцзин? Провоцировать? Лю Цингэ ухмыльнулся, точно отвечая на мысли Шэнь Цинцю. А после вышел. Дверь вновь захлопнулась, а за ней оказался заперт человек, точно пленник в темнице сидит. Да только замка на этой темнице нет, да и решёток тоже, а выйти всё равно не может. Ноги ходят, глаза видят, пальцы, хоть и безобразны, но способны держать меч, шея, точно саваном обмотана, но кровью не исходит. Так отчего же он не покинет жалкую комнатушку, неужто вместо мертвеца в гробу лежит? Лю Цингэ не мог понять того. Раньше Шэнь Цинцю на месте и секунду было сложно удержать, а теперь выйти его не могут заставить даже насмешки Бога Войны. Лю Цингэ не мог понять, а гадать не станет, и спрашивать тоже. Да и если бы спросил, то, конечно же, не услышал бы правды. Не услышал бы в ответ, что мастер Сюя боится, что, покинув пределы комнаты, очнётся ото сна, в который уже успел поверить. Боится он и того, что в этой яви не приживётся. Боится, что даже прижившись, будет подобен белой мари среди цветов. Ведь эта явь ему не принадлежит. А свою он потерял по собственной вине. Много чего страшится Шэнь Цинцю. А больше всего — увидеть в глазах этого Бога Войны ненависть и презрение, стоит лишь ему догадаться, что пред ним фальшивка. Но, разумеется, Лю Цингэ об этом не спросит и ответа не получит. Лю Цингэ плевать, почему мастер Сюя не выходит. На то у него свои причины, до которых Богу Войны нет никого дела. Он не мог позволить змею умереть и не позволил. Остальное — блажь, не более. Вытягивать змея из его норы мечник не станет. Ждать вечно у закрытой двери тоже. И стучаться в неё не будет. Не такой он человек, а преданным псом не нанимался. Таковой у Шэнь Цинцю уже есть. Мастер Сюя смотрит на закрытую дверь. На нём больше нет цепей, а ноги не сломаны. Духовная энергия вновь наполняет меридианы, не бежит по ним, но ползёт. А лёгкие в состоянии принять воздух, не сдавив грудную клетку изнутри. Так почему он остаётся на месте? Почему не идёт в свою бамбуковую хижину? Именно так. Она его. И этот мир теперь тоже его. Мастер Сюя ухмыльнулся. К проклятой двери даже прикасаться не стал. Едва пальцами шевельнул, и докучливая деревяшка слетела с петель, неловко в стену упёрлась и с жутким скрежетом по ней ползёт, пока, подняв ворох пыли, ни опускается на пол. Глава Цинцзин обходит её легко, на собственных ногах. А там, за порогом, привычно скрестив руки на груди, ждёт Бог Войны, в глазах которого немое раздражение и что-то ещё. «Что-то», заставляющее Шэнь Цинцю абсолютно надменно улыбнуться. — Долго, — бросает Лю Цингэ. Шэнь Цинцю ответом баловать вздорного Бога не стал. В безгласном высокомерии обошёл вырванную дверь и, даже взглядом не удостоив, покинул общество глупого мечника. А глупый мечник, оставленный позади, улыбается, не спрашивая, и не ожидая ответов на незаданные вопросы. Этот Шэнь Цинцю в защите не нуждается, он и не позволит себя защитить. Не позволит себе оказаться в долгу. И дверь откроет сам.