Повелитель демонов стоит среди зелени бамбука, украшенной солнечным светом, точно золотым узором. Чёрные его одежды здесь так не к месту, лишь взор сквернят. Но Повелитель на то и внимания не обращает, глаза его видят лишь стебли, что тянутся к синеве неба, ещё чуть-чуть и коснутся, смешивая краски в цвет цин.
Вот только стебли эти кривые, верхушки косятся книзу, основания надломлены, а корни гниют. Пройдёт совсем немного времени, и тростинки бамбука падут мертвечиной, пожухлые листья его трупными пятнами застелят землю. Да и небо давно не синее — грязная смесь черноты, что марает серость облаков.
Судорожный вдох, и Повелитель демонов открывает глаза. На нём по-прежнему красное ханьфу с белыми лоскутами, а роща не походит на выжженное пепелище, что преследует его во снах. Да и во снах ли? Ло Бинхэ уже не отличает одно от другого. В слишком многих мирах побывал и видел больше, нежели мог понять. А то, чего желал, найти не смог. Проклятое колесо пятое в телеге, но тем не менее исправно продолжает крутиться. Не снять его и не сломать, как ни старайся. Ло Бинхэ рад бы и всю телегу целиком сжечь, да что с того толку? Души учителя там нет. Ноги сами ведут на Цанцюн, куда ещё этому ученику идти? Где сыскать хотя бы обрывки памяти? Вот только вместо эфемерных воспоминаний по роще блуждает тело из плоти и крови. Жаль, души в нём нет. Ло Бинхэ безразлично провожает взглядом подделку, лицо которой точно посмертная маска. И лютой ненависти не осталось. Должно быть, если вскрыть грудную клетку этого человека, то и гнили не найдёшь. Пустой он. Фарфоровый какой-то, тронь едва и разобьешь и даже об осколки себя не ранишь. Смотреть противно. Но Ло Бинхэ не успевает отвести взор. И об этом жалеет. Вновь жалеет. Нельзя на этого человека смотреть, право же, нельзя. Всего секунда, и дешёвую безделушку вновь не отличить от золота. В тусклых глазах, где мгновение назад чернота мешалась с грязью, зелень бамбука наконец коснулась синевы неба. Ло Бинхэ пытается отогнать наваждение. Всего лишь очередной сон наяву, не более. Дважды он на это не купится. Но нет, на сей раз видение не исчезает, и Повелителю демонов приходится приглядеться, чтобы заметить, как цвет цин оттеняет холодная надменность. Это не его учитель, и всё же… что могло заставить бездушную плоть вспомнить о жизни? Ответ находится быстрее, нежели Ло Бинхэ успевает понять, что вовсе не желает его знать. Надменный цвет цин не отрывается от белых одежд Бога Войны. — Ну надо же… — уродливая улыбка ползёт по губам Повелителя, а в глазах ни намёка на веселость. Лишь отчётливое желание сломать. Если уж не проклятое колесо, то хотя бы фарфоровую куклу. *** — А вы, как я погляжу, неплохо устроились, — Повелитель демонов с наслаждением растягивает слова и каждый слог обходится человеку напротив в год жизни. Но так или иначе, в лице он не меняется, если погребальную маску на нём можно назвать лицом. Секунду назад едва ли не улыбался, небось думая о «шишу Лю», а теперь будто труп. Даже удивительно, как его плоть ещё не разложилась, ну да пустое. У этого человека мертвечина внутри, снаружи же — дорогой фарфор, а фарфор не разлагается, даже не портится. И фарфор не убегает. Ло Бинхэ удовлетворённо улыбается. Этот человек не бежит вовсе не потому, что куклам безразлично, сломают их или оставят в качестве украшения. Нет, хоть «учитель» и выглядит равнодушным к своей судьбе, на деле же умирать он явно не желает. Да и от невидимых цепей, что держали его в комнатушке на Цяньцао, ему удалось избавиться. Улыбка Ло Бинхэ становится шире. Этот человек не в отчаянии, он даже не боится. Попросту признаёт, что бежать бесполезно. Как же забавно, страха смерти нет, а любовь к жизни сохранить удалось, да? Выкарабкался же с такими ранами из объятий Ямы, и даже не гнушается проживать жизнь, подаренную ему демоном. Так отчего же брезгует разговаривать с этим демоном, если по сердцу пришёлся его подарок? — Учитель так словоохотлив в компании шишу Лю, но не находит ни единого слова для этого ученика. На сей раз упоминание Лю Цингэ никак не отражается на его лице. Повелитель демонов готов даже поверить, что все увиденные им чувства подделки, её эмоции не более чем иллюзии, в которых Ло Бинхэ блуждает по собственной воле. Но сны эти обращаются кошмарами, ведь Повелитель уже не в силах сохранить власть над своим рассудком в царстве Мэнмо. Наверняка происходящее — это одно из видений, что носит личину яви. Да и молчит подделка, точно так же она молчит, когда во снах подменяет собой исчезающее лицо его учителя. Взгляд Ло Бинхэ мутнеет от разлитой в нём чёрной сущности демона. Даже в проклятых снах он уже не видит своего учителя. Лишь фальшивку, что либо кривит губы в презрении, а после теряется в красном мареве, либо молча смотрит и исчезает, стоит лишь к прикоснуться или заговорить с ней. Но эта фальшивка до сих пор здесь, рядом, не исчезает даже после слов Ло Бинхэ. Значит ли это, что Повелитель бодрствует? И значит ли, что он может прикоснуться? — Я не твой учитель. И слов для тебя мне жаль. Ло Бинхэ криво ухмыляется. Всё же явь. И человек в этой яви безумен. Так разговаривать с этим Повелителем, скрупулёзно измерять границы его терпения… Весьма опрометчиво. — А ты не слишком-то дорожишь подаренной жизнью, да? Посмертная маска падает с лица, обнажая за собой истинную суть учителя. Злую, жестокую, искалеченную ещё до того, как его посадили на цепь. И Повелитель, для которого гнев богов пустой звук, а ярость демонов лишь потеха, чувствует давно позабытый страх перед этим сломанным человеком. Вновь ощущает себя рядом с ним беспомощным юнцом, умирающим от голода. Точно, именно так смотрел на Ло Бинхэ его учитель в первую их встречу. И именно от этого взгляда бежал Повелитель демонов на Цяньцао. — Дорожу, — змеиные глаза улыбаются, их веселят слабые попытки безродной дворняги строить из себя волка. — Потому соблюдаю условия, что ты мне поставил. Не доставляю проблем. Разве я потревожил тебя? Шэнь Цинцю смотрит и почти улыбается, ему и впрямь смешно наблюдать за этим демоном. Дворняге ведь нет никакого дела до самого мастера Сюя. Он даже разговаривает не с ним, его речи обращены к ныне мёртвому учителю. Смерти подделки он не желает, и на её жизнь ему плевать. И всё же этот слабак не в силах смириться с кончиной своего учителя, а потому согласен довольствоваться его подделкой, согласен обманываться. Жалкое зрелище. Ещё более ничтожное, нежели наблюдать за потугами щенка, что измывался над мастером Сюя в Водной тюрьме, желая получить его признание. Щенок хотя бы требовал это признание от живого учителя. Эта же дворняга не может отпустить мёртвого. Поистине, ничтожество. — Не помню, чтобы мы заключали подобный договор. А будь оно так, разве я не могу потребовать за свою услугу дополнительную плату? Одного у этой дворняги не отнять — лицо держать он умеет. Шэнь Цинцю даже чувствует подобие страха. Но этот страх скорее перед тем, что этот демон мог бы сделать с тем, смеющимся Шэнь Цинцю. Этому же мастеру Сюя ничего не грозит. Пока демон в своём уме, ему не будет никакого дела до подделки. Вот только Шэнь Цинцю не знал, что один его взгляд, отзвук голоса или едва различимое движение лишают этого Повелителя рассудка. — Моя жизнь не стоит моей гордости, — холодно, но едва ли равнодушно отвечает мастер Сюя. Уж кому как не ему самому знать цену своей жалкой жизни? За неё он бы не дал и цаня. А вот за гордость, что в случае главы Цинцзин переходила в гордыню, он бы и сокровища имперской казны посчитал мусором. — Можешь убить, но тратить на тебя время и слова не заставишь. — А если за ваши слова я пообещаю собственное молчание? — демон улыбается абсолютно бесстыдно. Так, будто знает заранее, за какую цену высокомерный змей продаст свою гордость. Шэнь Цинцю хмурится, не понимая, к чему тот клонит. — Если пообещаю не выдать, кем вы являетесь? Любимый ученик подходит ближе, и шаги делает размеренные, знает, что ни к чему торопиться, и также знает, что своё сегодня получит. — Если сохраню ваш секрет перед шишу Лю? Как думаете, будет ли Бог Войны так же терпим к вам, как этот ученик, если узнает, что вы такое на самом деле? Шэнь Цинцю против воли вздрагивает, уж слишком ярко сейчас его глаза видят того смеющегося человека, что носил с мастером Сюя одно лицо. И слишком ярок контраст между ними. Лю Цингэ только чудом не заметил разницы. Бог Войны не привык копаться в человеческих чувствах и их изменчивости, а потому странности в поведении мастера Сюя для него незначимы. Но если демон намеренно обратит внимание Лю Цингэ на эти странности… даже мечник поймёт обман. А гнев его для Шэнь Цинцю куда хуже смерти, так же, как и сам Лю Цингэ куда дороже гордости. Губы Шэнь Цинцю трогает нехорошая улыбка. Проклятый Бог Войны что в том мире, что в этом не даёт мастеру Сюя покоя, не даёт сохранить крупицы достоинства. Ло Бинхэ следит внимательно, пристально за не своим учителем, подходит всё ближе и ближе, сокращая и без того мизерное расстояние. И улыбается, понимая, что этот человек, так кичащийся своей гордостью, сейчас без лишних торгов согласится на условия презренного демона. — Если желаешь, давай говорить, — вот только не замечает Повелитель, что улыбка, гуляющая на его устах, кривым зеркалом отражает улыбку самого мастера Сюя. Змей действительно знает цену своей гордости. И за неё дворняга дорого заплатит. Столь дорого, что пожалеет о «покупке». — И раз послушному ученику негоже иметь тайны от своего учителя, то поведай, что же стало с твоим прошлым учителем, а, демон? Замирает Повелитель демонов, не дойдя до Шэнь Цинцю каких-то полшага. И всё же это слишком близко, так близко, что мастеру Сюя не составляет труда почувствовать, как слова его, точно пролитый чай, обожгли ученика, оставив ожоги куда страшнее, нежели от пламени Бездны. — Что ты с ним сделал? Перед глазами Ло Бинхэ мутнеют краски, уж не различить за ними ни зелени, ни синевы, лишь багрянь, что змеёй ползёт по шее его учителя. А бесы вновь пляшут, водят хороводы вокруг сожжённой ими жизни этого Повелителя. Один из них лик сменяет, белые одежды на себя примеряет, а после голосом, не желающим слышать ответ, заранее выносящим приговор, голосом, в котором нет места оправданиям, вопрошает. Вопрошает голосом Бога Войны. «Что ты с ним сделал?». — Как ты убил его? Этот человек… Его чудовищная улыбка, что так разнится с бесчувственностью лица, и такие же отвратительные глаза, смотрящие точно на скот, а хуже всего яд, что льётся из уст. Ло Бинхэ начинает понимать своего двойника. Право же, этого человека невозможно не желать… Невозможно не желать убить. — Истинно, вам лучше жалеть своих слов, — сделаны полшага, отделяющие Повелителя от ошибки, что уже дорого ему стоила. — Лучше молчать, так хотя бы не видно, что у вас внутри, — Ло Бинхэ наклоняется, и его дыхание задевает ресницы учителя, заставляя слабо трепетать, а голос Повелителя отравой льется в уши. — Люди, конечно, слепы, но вот вряд ли глухи. Повелитель демонов склонился ниже, и теперь его улыбка теряется в изгибе шеи, а слова касаются холодной, фарфоровой кожи. — И даже глупый Бог Войны способен отличить золото от грязи вроде вас. Пощёчина лопнувшей тетивой, что режет пальцы, ранила до крови. Только кровь та невидима для глаз, но железом ощущается на языке. Ло Бинхэ скалится, глядя на этого человека. Поразительно, насколько же шицзунь, оказывается, живой. И насколько же теперь хочется его убить. Именно его. Не своего учителя, а этого человека. Не потому, что его лик противен взору, и не потому, что он не оправдал ожидания. Его хочется убить без весомой причины. Достаточно лишь того, что он является собой. — Вы не вправе совершать такие необдуманные поступки, учитель, — Ло Бинхэ указывает на горящую щёку, ногти учителя оставили царапину. Надо же, теперь и дар этого учителя Ло Бинхэ носит на своём теле. Вот только настоящий шицзунь оставил шрам на груди, а отметина этого человека исчезнет ещё до того, как Ло Бинхэ успеет переступить порог бамбуковой хижины. — Я не ваш ученик. По крайней мере, пока. Он неторопливо отстраняется и так же неторопливо выходит, хотя и не прочь ещё немного полюбоваться дрожащим от гнева шицзунем. Зрелище-то куда краше, нежели кошмары, что поджидают в сознании. Но хорошего понемногу, ведь сейчас Повелитель демонов не уверен, что следующие слова, что сорвутся с губ этого человека, не станут для него последними. Вырвать бы его поганый язык, но пусть лучше это сделает Бог Войны. Ведь от ударов Повелителя демонов этот Шэнь Цинцю даже не поморщится, а вот любое злое слово Лю Цингэ будет подобно самым искусным пыткам для этого человека. Нужно лишь дождаться момента, когда позолота сойдёт, обнажая под собой заиндевелую грязь. — В таком случае… Ло Бинхэ против воли останавливается, и шагу ступить не способен. Шипение этого человека дурной кровью встаёт в горле у Повелителя демонов. Ни сглотнуть, ни выплюнуть. — …не смей называть меня учителем, отродье. Ло Бинхэ слегка оборачивается, посылая на прощание гадкую улыбку. А после выходит, не давая учителю возможности увидеть, как в отравленный его змеиными словами разум возвращается боль, что жадно сжирает всё пространство в переполненной мыслями голове. И вновь Повелитель едва ли не забывает, где находится. Вот только горящая щека служит неплохим напоминанием о нынешней яви. Ло Бинхэ почти благодарен. Почти. А человек, оставленный им за спиной, тихо сползает на пол, путаясь в длинных одеждах и разбросанных прядях волос, в искривлённых пальцах прячет лицо. Ло Бинхэ ошибался. В душе этого Шэнь Цинцю нет места таким сильным чувствам, как гнев и желание отомстить за свои обиды. Душа этого Шэнь Цинцю слишком маленькая, в ней осталось только презрение к жалкой дворняге, что выдаёт себя за волка, и к падали, что носит золото, в надежде, что никто не увидит за ним грязь. И в этой же маленькой душе притаился страх. Страх этот не к смерти. Мастер Сюя её никогда не боялся, как и боли. Но что в своём мире он страшился увидеть гибель Цанцюн, и потому добровольно пришёл к демону, что в этом мире он боится обнажить свою суть, ведь тогда Цанцюн вновь станет для него потерян, как и Бог Войны. Слишком уж этот Шэнь Цинцю непохож на того человека. Тот был сильнее, мог улыбаться, прощать, помогать. Тот человек был золотом, что сияет в свете своей улыбки. Мерзость. Шэнь Цинцю предпочёл бы валяться в помоях, нежели походить на подобное «золото». И он не походил, даже лёгкой улыбки не мог из себя выдавить, лишь ехидно ухмылялся. Да и доброго слова из него не вытянешь, от речей его разит ядом, как от остывшего тела мертвечиной. Шэнь Цинцю отрывает от лица уродливые пальцы, обнажая такую же уродливую душу. Не удастся ему беспечно улыбаться, не под силу и сыграть заботу, но он всё ещё может не раскрывать рта. Второй раз Цанцюн мастер Сюя не потеряет, и Лю Цингэ так просто не отпустит. И если потребуется, то ради этого до конца жизни не вымолвит и слова. Ведь молчание для этого мастера подобно золоту, которым ему никогда не стать.