Изломанное колесо

Шэнь Цинцю смотрит на Цанцюн. Со всех уголков, куда дотянуться может, смотрит. Смотрит, как Лю Минъянь упражняется с мечом, без злобы и грусти. Она больше не напоминает мастеру Сюя об умершем брате, и она не командующий, возглавляющий войска Императора Трёх Миров. Смотрит на озёра Цюндин. Юэ Цинъюань любил глядеть на рябь, которая, задетая лёгким порывом ветра, проходила по их глади. Глава Цинцзин наконец понимает и эту красоту. Раньше, кроме густой зелени бамбука, взор ни за что не цеплялся, ныне же он не может оторваться от золотисто-красных карпов, чьи переливающиеся чешуйки походят на умело выкованный доспех. Совершенно ненужный и носимый лишь для изящества. Провожает Шэнь Цинцю взглядом и напряжённые спины лекарей Цяньцао, держащих носилки с очередным вдохновлённым воином с Байчжань. А после с таким же любопытством, но с большой насмешливостью глядит, как Ци Цинци отчитывает Му Цинфана. Недолго отчитывает, ибо внимание железной девы Сяньшу перетягивает на себя незадачливый Бог Войны. Теперь Шэнь Цинцю смотрит ещё и на него. Хотя от белых одежд мастер Сюя и вовсе не отрывает взгляд. А ещё Шэнь Цинцю смотрит на веер. Частенько так смотрит. Точнее, на пару десятков вееров. На закономерный вопрос, какого демона Лю Цингэ приволок всю эту ересь в бамбуковую хижину, послышался раздражённый ответ: — А что мне с этим прикажешь делать? Один лавочник, довольный тем, что его избавили от духа докучавшей ему покойной жёнушки, выразил свою признательность подобным образом. Шэнь Цинцю ещё раз посмотрел на сваленные в его хижине стопки вееров, и задал ещё более закономерный вопрос: — Причём тут я? На что послышался ещё более раздражённый ответ: — Мне они без надобности! А тебе… — конец этой содержательной речи потонул в громком хлопке двери. Вот и поговорили. Мастер Сюя перевёл взгляд с закрытой Лю Цингэ двери на оставленные Лю Цингэ веера. Этот осёл много себе позволяет. Держа в голове подобную мысль, глава Цинцзин выбрал одну из вещиц и больше её из рук не выпускал. Шэнь Цинцю смотрит на цветущий Цанцюн каждый день, чтобы каждую ночь видеть, как он горит. *** Ло Бинхэ смотрит на мягкую, едва приметную улыбку в отражении. За опущенными ресницами не разглядеть выражения, что носят глаза. — Учитель, посмотрите на этого ученика, — чуть слышно, боясь спугнуть, просит Ло Бинхэ, но не оборачивается. В зеркальной поверхности Синьмо улыбка мастера Сюя становится немного ироничной. Ло Бинхэ беспомощно выдыхает. Конечно, учитель воспринял его слова как очередной каприз ребёнка, а кто слушает детей? Уж точно не его холодный шицзунь, что снова так беспечно пренебрёг просьбой-приказом Повелителя. Как этот человек может его не бояться? Как смеет игнорировать слова Императора Трёх царств? И как может не понимать, насколько этот Император желает увидеть его глаза, желает увидеть за цветом цин заботу? Ло Бинхэ лишь качает головой, отчего его густые волосы слегка натягиваются в руках шицзуня. Улыбка главы Цинцзин становится недовольной, а за недовольством обеспокоенность видна так отчётливо, будто в стали клинка отражается не лицо учителя, а его душа. Если бы этот Повелитель мог, он бы эту душу вырвал, не желая отпускать её от себя. А руки шицзуня продолжают бережно, трепетно касаться своего жадного ученика. Боится мастер Сюя ненароком боль причинить, потому пряди перебирает долго, осторожно разделяет спутанные. Ло Бинхэ едва слышно смеётся. Этот человек страшится навредить телу своего ученика, но задумался ли он хоть раз, что творит с его сердцем? Смех Повелителя приобретает вкус калёного металла. Даже соли на языке не ощущается, только жжёт невыносимо где-то около груди. Его шицзунь такой эгоист. Оставил Ло Бинхэ одного на целых пять долгих лет. Умереть посмел. Тело ученика защитил, а хоть на мгновение подумал, что своей смертью отравил кровь в венечных артериях, снабжающих ею сердце? Надо было ещё в Водной тюрьме вырвать душу этого злого человека, чтобы он и не помышлял о побеге. Ло Бинхэ несколько раз моргает, стараясь прогнать наваждение. Странные мысли, жадные и, без сомнения, принадлежащие ему, но ненужные. Его учитель с ним, он вернулся и больше никуда не уйдёт. А если захочет уйти, то сделает это не на своих ногах. В отражении Синьмо киноварная печать полыхает алым. Брови Повелителя демонов сведены, а на губах усмешка. Поймав на своём лице подобное выражение, Ло Бинхэ вмиг переводит настороженный взгляд на учителя. Не заметил? Глаза Шэнь Цинцю по-прежнему опущены, но рука аккуратно проводит по киноварной печати, а после спускается ниже, разглаживает вертикальные складки гнева. Неужели заметил и не оттолкнул? Снова не испугался? Ло Бинхэ счастливо улыбается, а тонкие пальцы проходят по уголку его губ, кончиком проникая в рот. Теперь Ло Бинхэ желает схватить эту руку, но почему-то вновь себя останавливает. Он не может. Ему нельзя. Эта мысль выбивает из головы остальные, ненужные. Почему не может? Почему нельзя? Кто ему может запретить? Повелитель демонов быстро, едва ли не отчаянно ловит руку своего учителя, подносит ее к лицу и облегчённо выдыхает. Чтобы в следующий момент истошно закричать. Кожа на руке давно разложилась, куски её гнилые, рыхлые с внутренней стороны, и иссохшие снаружи неровно оседают на лице Ло Бинхэ, к которому только что прижимались. А в ладони у Повелителя пожелтевшие кости, вытекающие между пальцев его погребальным прахом. Ло Бинхэ вскидывает голову. Учитель все ещё не смотрит, но из-под опущенных век его текут кровавые ручейки, по щекам идут, но после не капают на землю, на шею переходят, очерчивают её, пока чуть повыше выступающего хряща не складываются в горизонтальную линию. Кровь точно разрезает белую кожу, и за ней показывается слой плоти. Голова учителя безвольно повисает, а губы складываются в безобразную гримасу. — Что ты со мной сделал? — Я не… это я. *** Началось, с отвращением думает Шэнь Цинцю, стоя за закрытой дверью в бамбуковую хижину. Ему даже не надо видеть, что там происходит. Налюбовался уже за столько раз. Хоть сюжет всегда разный, исход один — дворняга, захлебываясь, воет, а после всё горит. Цанцюн горит, его уничтожает огонь Синьмо, дотла сжигает, пока пепел не заполнит прозрачные озёра, в которых красно-золотые чешуйки мелькают непролитыми слезами. Пока бамбуковая роща не обратится могильником, засаженными белыми костями вместо зелёных стволов. Шэнь Цинцю отходит на пару шагов. Два вдоха отсчитывает. И через два выдоха хижина начинает кровоточить. Из порезов, точно из живого тела, вытекает вязкая жидкость. Мастер Сюя с равнодушием смотрит, как красная дрянь подступает к его одеждам. А после вновь переводит взгляд на дверь. «Что-то он запаздывает, — раздражается глава Цинцзин, — или же сюжет сменился?» Сейчас Повелитель демонов должен был выйти, а кровь, заливающая стены хижины, за его спиной сменится чаем, так же, как и сама хижина обратится разбитой чашей. А после вновь красный. Шэнь Цинцю ухмыляется. Как же этот сюжет затаскан. И так раз за разом. Каждую ночь с того проклятого дня, как полукровка втянул мастера Сюя в свои сны, показывая обрывки прошлого. Глава Цинцзин не спал. Он не мог уснуть, и тем не менее каждую ночь его исправно затягивало сюда. Поначалу мастер Сюя появлялся прямо перед демоном, заменяя собой его учителя, и лицо дворняги искажал такой ужас, смешанный с презрением, что впору рассмеяться. Шэнь Цинцю не умел смеяться. Потому он продолжал смотреть и ждать. Кошмар обязательно закончится после того, как от Цанцюн не останется даже воспоминания. Забавно, учитывая, что всё это одно сплошное воспоминание демона. Он пытается их вытравить, точно болезнь, но на деле не может отпустить. Вот и сам себя изводит, разрушает собственное сознание, оттого с каждым разом сны становятся дурнее. А он не может отличить, где в этих снах его помыслы, а где видения, подсмотренные им в других мирах. Шэнь Цинцю начинает злиться. Что так долго? Терпением мастер Сюя никогда не отличался, потому он толкает деревяшку. Его лицо уж наверняка поторопит дворнягу. Дверь открывается легко, почти приглашающе, а за ней место, которое глава Цинцзин знал едва ли не лучше, чем Цанцюн. В конце концов Водная тюрьма стала ему почти вторым домом. *** Шэнь Цинцю смотрит на себя в цепях. На холодный камень падают верхние одежды полукровки, слегка касаясь тела того мастера Сюя. Он сбрасывает ханьфу. Демон резко оборачивается, зло сверкая глазами на своего учителя, вот только почему его глаза сейчас смотрят на Шэнь Цзю? Мастер Сюя взгляд не отводит, и даже не старается скрыть отвращение за веером. Пусть полукровка вдоволь налюбуется и прекращает этот жалкий спектакль. Слишком долго, вновь думает Шэнь Цинцю, и неприятное онемение бежит по кончикам пальцев. Неужели дворняга не видит, что перед ним подделка? Почему продолжает глядеть? И что хочет увидеть? Шэнь Цинцю не нравилось, когда на него так смотрели. Точно душу хотят отыскать за костями. Напрасный труд. У Шэнь Цзю нет души. И демон будто своим взглядом стремится о том напомнить. А ведь Лю Цингэ так же смотрит. Душу ему подавай. Шэнь Цинцю фыркает. Один слеп, другой глуп. Вот только глупый Бог Войны сказал, что ему неважно — сгнила ли душа мастера Сюя или ещё гниет. Он останется рядом. А слепой демон готов каждый слой плоти с Шэнь Цинцю сорвать, чтобы отыскать то, чего нет. Мастер Сюя не выдерживает первым. Терпение — это действительно не самая сильная его добродетель. Глава делает резкий шаг в сторону и тут же его хватают за запястье. Шэнь Цинцю разворачивается, глаза демона кроваво-красные. Точно такого цвета, каким должна была быть залита хижина в тот момент, когда полукровка из неё выходил. — Учитель?.. Он смотрит на зажатую в его ладони руку недоверчиво, подозрительно и безумно счастливо. Рука не рассыпается. Он может прикоснуться. — Я не твой учит… — Шэнь Цинцю давится собственными словами, которые ему в глотку проталкивает язык демона, так им ненавидимого. Глоток воздуха он делает, только когда оказывается распростёртым на земле. Сверху на него смотрят такие же красные глаза. «Они не красные, — онемение бежит от пальцев дальше, змеёй извивается и на сердце ложится, — они безумные». — Отпусти, — тихо шипит Шэнь Цинцю. Горло сдавливает что-то похожее на страх. Шэнь Цинцю слишком давно не испытывал этого чувства, чтобы узнать сразу. Неужели он вновь боится эту дворнягу? Да что он может с ним сделать такого, что не делал щенок из мира Шэнь Цзю? Прокусанные губы дают слишком чёткий ответ. — Отпусти, — повторяет мастер Сюя уже громче. Но даже если бы он кричал, то Ло Бинхэ не услышал. Он медленно, скользя пальцами по шёлку тканей, отводит ворот, обнажая шею. Раньше Повелитель непозволительно спешил, желал быстрее обладать учителем, целиком, без остатка. Но позже его добрый, терпеливый и очень глупый учитель со стиснутыми зубами выносивший боль, лишь бы его ученик «не плакал», научил терпению и жадного демона. Чем дольше успокаиваешь, тем больше удовольствия получит человек под тобой. А Ло Бинхэ давно перестал быть эгоистом, заботящимся лишь о себе. Хотя также верно будет и то, что его эгоизм перешёл человеческие пределы. Он проявлял терпение к учителю потому, что потерянное, безумно смущённое и такое доверчивое, будто у ребёнка, лицо щицзуня лишь больше распаляло. Боги, если бы рот Ло Бинхэ сейчас не был занят холодными, онемевшими пальцами, всё ещё не согретыми горячей влагой, Повелитель бы наверняка рассмеялся. Его учитель всегда боялся близости, ему достаточно было лишь покоящейся на его коленях головы ученика, и всё равно позволял делать с собой такие невозможные вещи. А ведь боль наставник выносить не мог. В отличие от этого. Ло Бинхэ смотрит на человека под собой, а голову лезут чужие мысли. Этот физическую боль вытерпит. С ним не нужно сдерживаться. Голова раскалывается, мысли в ней, точно разорванные сухожилия, не имеют цельности, оттого не подчиняются воле. Повелитель демонов прикрывает глаза. И всё равно видит, даже за опущенными веками видит своего шицзуня. Его учитель так бесконечно доверял своему ученику, сжимался, хмурил брови, закусывал губу, но охотно подставлялся ласкам. Знал ведь, уверен был, что ничего плохо Ло Бинхэ ему не сделает. Удивительно. Даже сам Ло Бинхэ, когда видел своего наставника обнажённым, без слоёв одежды, что придавали ему такой мрачный, гордый вид недостижимого божества, когда видел под тканью лишь хрупкого человека, был не уверен, что не причинит ему боль. Не сломает. Уж слишком тяжело было сдерживаться. Но Повелитель сдерживался. Сдерживался, потому что не мог подвести учителя, обмануть его доверия. Забавно, столько раз ведь обманывал. Выпускал длинные слёзы, притворялся неумехой в бою, натягивал на себя мягкую, всё ещё хранящую тепло жизни шкуру овцы и изображал слабака. Ведь учитель должен быть привязан к нему, а разве можно привязать человека лучше, чем внушить ему ответственность? Учитель не любил его, по крайней мере, не так, как сам Ло Бинхэ. Он не сгорал от страсти и ревности, его не мучили кошмары, в которых Ло Бинхэ покидает его. Учитель был бы не против, если бы Ло Бинхэ нашёл себе жену и завёл детей. Учитель не любил его, он был привязан к нему. Был в ответе. Да, учитель был в ответе за своего ученика и этот ответ собирался держать до своего последнего вдоха. И этот последний вдох он отдал за своего ученика. И что хорошего сделал?! Ло Бинхэ зло дернул ворот. Ткань поддалась, с треском разрываясь. Если бы его учитель был сейчас жив, этот Повелитель самолично бы его убил. «Как ты смел, Шэнь Цинцю? Как ты смел оставить меня?! Я от твоего Цанцюн даже земли не оставлю! Целиком в Бездну спущу!» Ло Бинхэ судорожно открывает глаза, веки до сих подрагивают. О чём он думает? Почему в его мыслях учитель покидает своего ученика? Шицзунь ведь здесь, прямо в его руках. Но почему этот учитель улыбается? Почему, видя желание убить на лице своего (?) ученика, он улыбается? Ло Бинхэ ведь помнит, как хотел взять своего учителя силой, и тогда в его глазах читалось такое разочарование, будто ему больно не оттого, что Ло Бинхэ сжимает до синих пятен его запястья, а лишь потому, что человек, сжимающий их, его ученик. А значит, все ошибки Ло Бинхэ — это ошибки и его учителя. В глазах же учителя, лежащего под этим Повелителем сейчас, читается торжество. Словно он наконец получил подтверждение своим мыслям. Жалкий демон так долго притворялся добрым, и наконец обнажил свою истинную личину. В шкуре овцы молодому волку давно тесно. — Теперь я понимаю, — змеиный шёпот ядом льётся в уши, отравляет не сердце, но мысли, — почему твой учитель так скоропостижно скончался. Должно быть, не выдержал подобных проявлений ученической любви и удавился. Ещё бы! Можно жить без ног и без рук, но без гордости никак. Скончался? О чём говорит этот человек? И кто он? — Помнишь, демон, я спрашивал, что ты с ним сделал? Теперь я могу ответить за тебя. Ты унизил своего учителя. Слова — злые, безобразные, уродливые, совсем как улыбка этого человека — вытесняют мысли. Мысли, подхваченные в сотни мирах от существ, носящих с Ло Бинхэ одно лицо, чужие мысли, что трупными червями вгрызались в сознание этого Повелителя, наконец отступили. И наконец этот Повелитель видит, кого он держит в руках. Живая подделка его мёртвого учителя. И эта подделка сейчас радуется, смотрит, как Ло Бинхэ уподобляется ничтожествам, недостойными носить титул Повелителя демонов, и радуется. Ло Бинхэ не позволит этого. Он не станет оправдывать ожидания фальшивки. Не станет тем, кем видит его этот учитель. Ло Бинхэ хватает рукой плечо подделки, кости в его ладони трещат. Хрупкие, труда не составит раскрошить. И так хочется. Но вместо этого Ло Бинхэ отшвыривает докучливую подделку от себя. А сам упирается руками в холодный камень. Только он думает, что камень должен быть холодным, но не чувствует холода. «Сон, — понимает Ло Бинхэ. — Как давно я в этом сне? И почему не могу проснуться?» Камень под его руками трескается, точно так, как одежда фальшивки. И между трещинами проступают подобные кислоте воды тёмного озера, окружающие тюрьму. А Ло Бинхэ не отнимает рук. Он хочет проснуться так же сильно, как и сгинуть в этом кошмаре. Шэнь Цинцю поднимается, кое-как оправляет изодранные верхние одежды, а после смотрит на дворнягу. Снова смотрит. Вот только мастер Сюя видит, а полукровка лишь думает, что видит. Демон уже давно ослеп. Давно не может отличить, заперт ли он в очередном кошмаре или скитается по мирам, в которых не найдёт своего учителя. Шэнь Цинцю отворачивается, противно ему. По крайней мере, он надеется, что дрожит от отвращения, а не от страха перед тем, что с ним могли сделать. «Ну надо же, какое лицемерие», — смеётся над собой мастер Сюя, вспоминая мерзкие руки молодого господина Цю. И такое с ним делал Цю Цзяньло, и много чего другого делал, и что теперь беглый раб Шэнь Цзю из себя строит? Чего дрожит, будто невинная дева? Ну конечно же, тогда ведь марал раб только себя, а сейчас вот, боится, что белые одежды Лю Цингэ запятнает своей грязью. Чёртов Бог Войны. Как сложно отличить, ненавидишь ли его или… Шэнь Цинцю бросает взгляд через плечо и видит, как проклятая вода подбирается к полукровке. …или хочешь вернуться к нему? Ухмылка становится шире. «Да пропади ты пропадом, Лю Цингэ! Неужели из-за тебя придётся помочь этому отребью?! Пусть сгинет здесь, окончательно теряя остатки своего разрушенного сознания! И плевать, если без него мне отсюда не выбраться!» И на то, что это не тот щенок, который истязал тело Шэнь Цинцю в Водной тюрьме, тоже плевать. Какая разница? У этой дворняги и того щенка все равно одна суть. Шэнь Цинцю со злостью прикусывает и без того кровоточащую губу, вспоминая, как на него смотрел этот демон. Алчно, грязно, беспомощно и умоляюще. Дворняга готова ослепнуть, лишь бы не видеть яви без своего учителя. Разве сам Шэнь Цзю не желал так же вырвать собственные глаза, лишь бы не видеть, как Лю Цингэ отворачивается от него? «Будь ты проклят, Бог Войны, — с ненавистью думает мастер Сюя, быстро приближаясь к стоящему на коленях демону, — потому что я навеки проклят тобой». Шэнь Цинцю стоит так близко к не своему ученику, что воды тёмного озера касаются его стоп. — Пошёл вон, — не поднимая головы, говорит ему отребье. И Шэнь Цинцю впервые за всё время присутствия в этом дрянном сне улыбается почти искренне. Надо же, у дворняги осталась гордость. Не хочет падать ещё ниже. Хотя куда ещё? Они оба сейчас на самом дне, глубже только Бездна. Но, вот беда, крохи уважения, мелькнувшие в сознании мастера Сюя, не добавляют ему терпения. Утешать дворнягу он не станет: — Поднимайся, — бросает мастер Сюя. И от его тона человек, стоящий на коленях, вздрагивает, а после зло смеётся. Столько лет прошло, а этот Повелитель до сих пор не избавился от страха перед тем наставником, который вылил на него чай. И вот сейчас почти что тот же человек приказывает ему. Приказывает так, будто имеет на то право. — Ты оглох? — демон поднимает взгляд, и глаза его смотрят пытливо. — Я приказал тебе убираться. Иначе твоё перекошенное улыбкой лицо окажется в этих водах раньше, чем руки этого Повелителя. — Разве не ты мне говорил прекратить блуждать во снах? — не оскорбляясь, напротив, даже забавляясь словами демона, спрашивает Шэнь Цинцю. — Неужели только языком трепаться горазд? А у самого нет ни силы, ни храбрости, чтобы жить в яви дальше. — Не сравнивай меня с собой, — глядя на то, как разъедается кожа, соприкоснувшись с проклятым водами, отвечает Ло Бинхэ. Шипит мерзко, пузырями исходит, а после мышцы обнажает. — Для тебя явь — это благо. Для меня — хуже кошмара. — Потому ты согласен жить во сне, где видишь своего учителя с перерезанной глоткой? Согласен заменить один кошмар другим? — Что ты понимаешь, фальшивка? — рука с оголёнными красными мышцами, всё ещё рефлекторно сокращающимися от боли, хватает рукав ханьфу и тянет мастера Сюя на себя до тех пор, пока тот тоже не оказывается на коленях. — Здесь я хотя бы его вижу. Шэнь Цинцю чувствует, как вода сжигает его одежды. Цанцюн больше не горит. Теперь сгорает сам мастер Сюя. — Тогда смотри на меня, — кривая улыбка, которую так хотелось погрузить в проклятые воды тюрьмы, никуда не уходит. — Неужто так отличаюсь? — Что ты несёшь? — на мгновение Ло Бинхэ кажется, что он ослышался. Не может же подделка снова попытаться измерить границы терпения этого Повелителя. Шэнь Цинцю хватает искривлёнными пальцами руку не своего ученика с мелко подрагивающими алыми мышцами. Скоро они станут дряблыми и посиневшими, но пока ещё живые, пока способны чувствовать боль своего хозяина. — Ты так долго обманывался сном, не лучше ли солгать себе явью? Я не смогу стать тем твоим учителем, но у меня получится стать просто учителем для тебя, — глаза цвета надменности смотрят абсолютно бесстыдно. В них ни капли страха и ни капли доброты. Предложение и сделка. Не более. Но разве этого мало? Разве этого недостаточно для человека, который так стремился обмануться? Учитель выпускает израненную руку, поднимается, и черниль его волос задевает оголенные мышцы, причиняя боль сердцу. — Я не стану защищать тебя. И не пожертвую жизнью ради тебя, — говорит этот невозможный человек. — И потому никогда тебя не оставлю. Первым не уйду. И рука с переломанными, неправильно сросшимися пальцами тянется к Ло Бинхэ, но больше не хватает. Ждёт. — Почему? — только и может спросить этот Повелитель, жадно глядя на руку. На руку не своего учителя. Обратится ли она раскрошенными костями, если он прикоснётся? — Я не ради тебя стараюсь, — ответ властный, высокомерный. И тот же тон. Будто право имеет так разговаривать с этим Повелителем. — Различай милость и эгоизм. Вот тебе и первый урок от меня. — Вы опоздали, — говорит Ло Бинхэ, думая о том, как прикрывал собственный эгоизм к своему учителю терпением. — Этот урок я уже усвоил сам. И берёт протянутую ему руку с искривлёнными пальцами. Теперь этот человек имеет на Ло Бинхэ все права. *** Повелитель демонов просыпается в собственной постели. Ему отчего-то хочется плакать, но он не может. Ведь единственная причина, из-за которой с его глаз могли сорваться никчёмные соленые капли, исчезла. Потому Ло Бинхэ лишь улыбнётся. Улыбнётся, вспоминая протянутую ему руку не своего учителя, тем не менее снизошедшего до того, чтобы преподать слепому демону урок. *** Шэнь Цинцю открывает глаза резко с тяжёлым, разрывающим грудь вдохом. Вокруг стены его бамбуковой хижины. Ни Водной тюрьмы, ни разорванных одежд, ни проклятого демона. Так почему трясёт? Откуда эта дрожь? Шэнь Цинцю выходит наружу, прихватывая с собой меч, чтобы через пару мгновений оказаться перед закрытой дверью на пике Байчжань. Закрытой дверью, что для него откроется изнутри. — Лю Цингэ, — Шэнь Цинцю смотрит и смотрит на белые одежды, и только спустя несколько безумно долгих мгновений находит в себе силы поднять глаза выше. На лице Бога Войны раздражения так много, что только глупец заметит за ним обеспокоенность. Как хорошо, что этот мастер успел перенять глупость от дурака по фамилии Лю. И теперь этой глупости хватает, чтобы прийти к его покоям ночью, чтобы сказать… сказать что? «Мне страшно. Пока он блуждал в своих снах, я знал, что он не придёт за мной. Теперь я сам его оттуда вытащил. Я мог уйти, Лю Цингэ. Мог уйти один, но позвал его за собой. Зачем? Я не хочу быть его учителем снова. Ведь став им, я закончу так же, как и в своём мире. Закончу плотью, висящей на цепях в Водной тюрьме. И это всё не имеет значения. Значимо лишь то, что я не желаю тебя отпускать». Мастер Сюя смотрит на Лю Цингэ и молчит. Ни слова не срывается с его губ. Но Бог Войны не торопит, ждёт. Его терпения и на двоих хватит. Так же, как и слов главы Цинцзин хватит на них обоих. А слов этих действительно много. Особенно несказанных. В которых желание не отпускать Бога Войны переплетается с нежеланием видеть в полукровке себя. Шэнь Цинцю действительно не хочет, чтобы в этом мире был кто-то ещё подобный ему. Со сгнившей душой. Потому он и позвал демона за собой. Не мог позволить ему стать плотью, презирающей жизнь. И наверняка за это ещё поплатится. — Лю Цингэ… …мне страшно. …я не могу уснуть, — наконец произносит мастер Сюя. Бог Войны смотрит внимательно. Его глаза видят душу, которая, оказывается, всё ещё есть. Глава Цинцзин об этом, конечно, не знает. Ведь он очередной слепец, уверяющий окружающих, что зряч. Но Лю Цингэ действительно видит — в глазах цвета надменности видит душу, которую ему не позволяли защищать. До этой ночи не позволяли. Бог Войны слегка отступает в сторону, освобождая проход. Шэнь Цинцю заходит внутрь. Этой ночью он впервые за долгое время позволяет себе уснуть.