Изломанное колесо

— Ты что удумал?! Лю Цингэ кажется, что он пригрел на груди змею. В самом что ни на есть прямом смысле, ибо невозможно, чтобы это шипение принадлежало человеку. — Пришёл спать, вот и спи спокойно, — не обращая внимания на недовольство свертка, в который превратился глава Цинцзин, с ног до головы завёрнутый в одеяло, с каменным лицом ответил Бог Войны. Нет, Лю Цингэ заботился не о нём, скорее о себе. Сложно противиться этому человеку, когда у него есть полная свобода действий. Весьма провокационных действий. — Лю Цингэ, ты в самом деле монах! Ни слов, ни страстей! Лю Цингэ бы дорого дал, чтобы это оказалось именно так. Но об этом позже, а пока… Пока Бог Войны прижимает покрепче к себе змея, а тот едва ли нос может показать из-под одеяла, но продолжает шипеть: — Придурошное божество… совершенно придурошное… И засыпает спокойным, радостным и ужасно злым. Впервые за множество ночей засыпает. Шэнь Цинцю лежит в собственной постели, точно труп в могиле. Жаль только, мысли в голове этого трупа уж больно живые. И что гробовую доску заколотить некому, тоже жаль. Но это пока. Вскоре желающий найдётся, прихватит ржавые гвозди и прямо в кости их вобьёт, чтобы уж наверняка от деревянного дна мертвец не оторвался. И костяные сколы заполнят давно заготовленный гроб. Вот только Шэнь Цзю ещё жив и от жизни этой, подаренной демоном, отказываться не собирается. Потому на восьмую ночь мастер Сюя задаёт вопрос, который может ему дорого стоить, но во всяком случае перестанет хоронить его заживо. — Дворняга, сколько ещё ночей ты собрался провести подле меня? Притворяться было удобно. Не замечать, что каждую ночь выродок является в бамбуковую хижину, чтобы наутро не оставить о себе и воспоминания, тоже удобно. Можно посчитать, что всё это очередной сон. Однако мастер Сюя не для того не спит по ночам, чтобы видеть кошмары наяву. И полукровку он не для того вытаскивал из этих кошмаров, чтобы сейчас стать для него одним из них. — Ло Бинхэ, — отзывается слегка насмешливой голос. Совсем не ровня тому, который привык слышать мастер Сюя. Не жалобный лепет к своему учителю, не вой от его потери и не с трудом подавляемая ненависть, с которой дворняга обычно обращался к самому Шэнь Цзю. — Теперь я ваш ученик. Привыкайте называть меня по имени. Главе Цинцзин кажется, что потолок над его головой приблизился, и теперь непонятно — он ли сдавливает грудную клетку, или же это злость на самого себя за опрометчивые слова изнутри душит. — Полагаешь, я стану выворачивать свой язык наизнанку, чтобы произнести твоё имя? — О ночах, которые я провожу подле вас, — полукровка на высокомерные речи не обратил внимания, что уязвляло. Поглядите-ка, дворняга сочла, что ответ на этот вопрос — сама собой разумеющаяся истина, не заслуживающая обсуждения. То есть он в самом деле ожидает, что мастер Сюя будет поганить свой рот его именем? — Я ведь пообещал, что если вы не будете доставлять проблем, то меня не увидите. Потому я и прихожу ночью, когда ваши глаза закрыты и их не оскверняет недостойный облик этого ученика. — Сейчас мои глаза открыты, — сквозь зубы цедит глава Цинцзин. — И разве это не означает, что вы сами захотели меня увидеть? Могли же и дальше лежать с опущенными веками и делать вид, что меня нет. Первый раз за две жизни в двух мирах мастер Сюя молчал не из-за своей непомерной гордыни, а оттого, что не нашёлся с ответом от непроходимой наглости полукровки. Он хоть сам себя слышит? То есть это из-за собственного желания Шэнь Цинцю с ним говорит, из-за собственного желания его видит, а не из-за того, что не в силах дальше терпеть демона в такой близости от себя, и потому решается на разговор. — Прекрати строить из себя невинность во плоти овечьей и скажи, чего ты от меня хочешь? — Разве не вы говорили, что я могу видеть в вас учителя? Почему теперь гоните меня? — в насмешливости проступает что-то, похожее на угрозу, и что-то, напоминающее отчаяние. Потолок придавил грудь с той же силой, с которой давила бы могильная плита. Видимо, заколачивать крышку гвоздями не понадобится. Из этого склепа Шэнь Цзю не выбраться. — Говорил, — по-прежнему не глядя на уже своего ученика, подтверждает мастер Сюя, — но ученик не приходит к учителю по ночам. Для этого есть день. — А вы захотите меня видеть днём? «Неужели ты считаешь, что ночью твой лик будет мне менее противен?», — Шэнь Цинцю и рад бы своим ядовитыми мыслями поделиться вслух, но проклятый потолок не позволяет и дышать ровно, так с чего бы мастеру Сюя тратить слова, которые и остаток воздуха выбьют? Потому своим ядом глава Цинцзин травится сам, а демон в углу сидит и потешается. — Либо говори, зачем приходишь, либо поди прочь, — зло шепчет мастер Сюя. Полукровка уходит от ответа уж слишком очевидно, чтобы этого не заметить. И теперь Шэнь Цинцю даже скрытой под тканью одежд кожей чувствует, с какой лютостью на него смотрят глаза. И от этого дышать становится заметно легче. Молчит демон недолго, но от безмолвия становится тягостно, будто мастер Сюя задал вопрос, ответ на который заставит пожалеть. Только непонятно — пожалеет ли «Ло Бинхэ», что ответил, или сам Шэнь Цзю, что спросил. — Мне кошмары снятся. Смех рвётся из сжатой груди, проходится жёлчью по гортани, обжигая голосовые связки, а после теряется в прерывистом выдохе, оставляя лишь лёгкое ехидство на уголке губ. И сейчас Шэнь Цзю не мог бы с уверенностью сказать, смешно ли ему оттого, что он не боялся пытавшего его щенка, но ныне дрожит перед этой жалкой дворнягой, или же смех вызывает его собственное сходство с этой дворнягой? Ведь восемь дней назад сам мастер Сюя так же приполз к Лю Цингэ со словами «я не могу уснуть», на деле же означающими «мне страшно». Интересно, а какой страх скрывается за этим «мне снятся кошмары»? — Страшусь того, что так сильно желаю увидеть своего учителя, что готов побитой собакой выть у ваших ног. Шэнь Цинцю замирает, понимая: вопрос он задал вслух. И получил ответ, о котором теперь жалеют оба — и сказавший, и услышавший. Мастер Сюя поднимается, не замечая, что потолок более не давит — он крошится, склеп крошится, грязной пылью страха оседая на светло-зелёных одеждах — садится на кровати, опуская босые ступни на холодный пол, и только после смотрит ненавидяще на вальяжно устроившегося в углу Повелителя демонов. А в глазах у того такая же ненависть вперемешку с чём-то уж совсем дрянным, на это смотреть нельзя. И Шэнь Цинцю быстро отворачивается, но так же быстро возвращает власть над собой — вскидывает голову и глядит своими змеиными глазами прямо, чтобы у дворняги не осталось сомнений в том, у ног какого учителя он собирается выть. — Ополоумел? — с едкой заботой интересуется мастер Сюя. — Говорить мне подобное — значит, признавать себя слабым передо мной. Не боишься, что я этим воспользуюсь? — Я буду только рад, — едва ли не по слогам тянет Ло Бинхэ, и сам тянется подобно собственным словам. К существу, лишённому жалости и человеческого лика, тянется. Встаёт Повелитель из тесного угла, коему он предпочёл трон Трёх Царств. Ровно ступает, бесшумно, и всё же не таясь, с самой первой ночи не таился, но и перед взором змеиных глаз показаться страшился. Вдруг этот учитель откажется от своих слов и от не своего ученика? Вдруг прогонит? Эти мысли изъели, подобно хвори, но хуже них только злость на самого себя. Злость за желание верить этому учителю. Подходит Ло Бинхэ так близко к шицзуню, что замечает, как смяты его одежды на спине. Наклоняется слегка и глаза на одном уровне оказываются, а руки Повелителя упираются по бокам от него. Пальцы впиваются в простыни, ещё хранящие тепло тела. Ло Бинхэ давит усмешку. Откуда в теле человека, по жилам которого течёт холодная змеиная кровь, взяться теплу? — Я буду только рад, учитель, если вы захотите этой слабостью воспользоваться, — повторяет Ло Бинхэ и склоняется ещё ближе. Длинные пряди волос ползут по его плечам, а после легко проходятся по лицу мастера Сюя, падая на его колени. — Так почему бы вам не притвориться моим шицзунем? Я дам всё, что вы пожелаете за это. Только за это, за моё желание обмануться, вы можете делать со мной, что заблагорассудится. «Он безумен», — эта мысль мелкой дрожью касается лица так же, как и волосы полукровки мгновением ранее. Полукровка знает, что даже если Шэнь Цзю захочет, то не сможет притвориться тем учителем. Знает, и всё равно говорит подобные вещи. Мастер Сюя с трудом сдерживается, чтобы не попытаться вырваться. Этот демон знает, что говорит. Стоит лишь показать свою слабость, подобную той, которую глава Цинцзин проявил, не дав ему сгинуть в тёмных водах кошмара, так он недрогнувшей рукой сломает Шэнь Цзю. Сломает и скроит себе из его обломков того учителя. Этот демон слишком расчётлив в своём безумии. — О чём ты, бесполезная дворняга? — страх прячется за цветом надменности в глазах. Не с тем ты связался, полукровка. Можешь ластиться сколько душе угодно, но на змея твои собачьи хитрости не подействуют. — Ты будешь ненавидеть меня, каким бы я хорошим для тебя не стал. Ведь спасти меня тебе сил хватило, а своего учителя — нет. Я вечное напоминание о твоей слабости. «И не только слабости физической», — повисает в воздухе. Ло Бинхэ отшатывается так быстро, точно вновь оплеуху получил. Этому человеку даже не надо касаться его, чтобы ударить, и словами на диво хорошо справляется. Напоминает лишний раз Ло Бинхэ не только о том, что ему не хватило силы, чтобы защитить своего учителя, но и том, как слабо сердце Повелителя демонов, столь сильно желающего своего шицзуня, что готов даже терпеть подделку, лишь бы иметь возможность обмануть себя. И за это Повелитель будет ненавидеть и себя, и подделку. — Ло Бинхэ. Очень советую запомнить. Шэнь Цинцю не берёт на себя труд даже усмехнуться. Тихо радуется он маленькой победе — с дворняги спесь сошла быстрее, нежели с этого мастера кожа. Хотя стоит признать, за свою змеиную кожу Шэнь Цзю ещё ни разу не цеплялся с такой силой, кусочки её под сломанными ногтями осели. Ещё бы чуть-чуть, и сошла язвительная шкура, обнажая за собой страх. Благо мастер Сюя продержался достаточно долго; полукровка не выдержал первым, отступил. Не потому ли теперь за мечом тянется? Ло Бинхэ кладёт ладонь на рукоять меча, а взгляд с учителя не сводит. Живой человек перед ним, но спина всё равно до жути прямая, будто позвонки приколочены друг к другу. — Почему вы так спокойны? И почему позволяете себе столько грубости? В прошлый раз я был несколько неучтив, — Ло Бинхэ не чувствовал угрызений совести за свой поступок в царстве Мэнмо — за то, что чуть не взял фальшивку, которую удалось продать измученному сознанию втридорога. На деле рядом с этим человеком сложно было вспомнить о совести. Казалось, что какую бы боль ты ему не причини, это будет правильно. И Ло Бинхэ подобное чувство не нравилось. — Разве моё поведение не должно было вас напугать? «Что ты из себя строишь, учитель? Боишься же меня до одури, неужели считаешь, что я этого не вижу? И всё равно, хоть и трясёшься, дрожишь, спину согнуть страшишься, а меня изводишь. Лишний раз провоцируешь». — Меня пугает твоя одержимость. От твоей паскудности мне как раз таки спокойно. Ло Бинхэ выразительно изгибает бровь. Этот человек точно не знает, когда следует остановиться. Но да дьявол с ним. — Можете не бояться. И спину свою наконец расслабить. Смотреть больно. Вреда не причиню. Всё же что бы вы ни думали о жалком демоне, а благодарным я быть умею. Вы меня спасли, я в долгу. — Мы в расчёте. Ты тоже вытащил меня из Водной тюрьмы, и от скулежа того щенка избавил, — с неприязнью говорит Шэнь Цинцю. Признавать себя обязанным демону так же невмоготу, как и признаваться себе в том, что этого демона спас по собственной воле. — Спас я вас из-за своего учителя. Так бы даже и не думал цепи ломать. Самое большее — убил бы вас, чтобы не мучились. Однако мой шицзунь не раз рисковал своей жизнью ради меня. Я должен был ему отплатить хоть бы вашей жизнью. — Отплатить? — злой смех звучит неправильно в тишине бамбуковой хижины, прерываемой негромкими фразами. Воистину, с этой дворнягой мастер Сюя научится смеяться. Когда в себя пришёл после неудачной попытки перерезать собственное горло, смеялся. Наверное, впервые в жизни. И вторым разом обязан тоже полукровке. — Ты со своим учителем не расплатишься. Он умер из-за тебя, а ты не сумел спасти. Я не он, и нечего за мой счёт пытаться избавить себя от груза вины. Неси его и не скули. Сам Шэнь Цинцю не скулил, когда на его руках умирал Лю Цингэ. Объясниться и извиниться ему тоже не дали, так с чего эта дворняга вообразила, что имеет на это право? Виноват — мучайся, а не пытайся найти лёгкий путь сумасшествия или покаяния. В безумии покоя тебе не найти, и прощать тебя некому. Киноварь расплывается в чёрных глазах Повелителя демонов. Затопляет здравый смысл, и молитвы души его тоже топит в кроваво-красном. Грешно демонам молиться. Ладонь на клинок целиком ложится. Обнажает, за лезвие хватает, боли не замечая, и рукоятью вперёд протягивает. Алые бусины из пореза вытекают, свет луны, льющийся из окна, отражают, да гладь зеркальную украшают. Шэнь Цинцю перестаёт смеяться. Смотрит неверующе и зачарованно, почти нежно. Ло Бинхэ усмехается. И с глаз его уходят дурные чувства, окрашенные в киноварь. Странный человек. Такой взгляд от него не заслужили ни грязный, но спасший его ученик, ни светлый Бог Войны. Такой взгляд он дарит лишь своему мечу. Мечу, который в его мире рассыпан осколками мирной жизни и запятнан собственной кровью, стекающей по цепям, на которых его держали. — Берите. Учитель поднимает на Ло Бинхэ взгляд едва ли не острее, чем обманчивое спокойствие Сюя. — Я не он, — повторяет шицзунь, пытаясь тем сказать, что не может владеть чужим мечом, хоть и желает того. И также этим говорит, что как его ни ряди, какие драгоценности ни подбирай, того Шэнь Цинцю с него не выйдет. А Ло Бинхэ не сможет признаться, что видеть этот меч без хозяина не в силах. Ненавидит его. Смотреть на Сюя тошно, а слышать его душу и того горше. Подумать только, душа меча пережила душу владельца. — Я его сломаю, если не примите, — с лёгкой улыбкой говорит Ло Бинхэ и не лжёт. Шэнь Цинцю быстро хватается за рукоять, боясь, что сумасшедший демон осуществит свою угрозу. Демон удовлетворённо хмыкает. И Шэнь Цзю кажется, что на сей раз счёт остался за ним. На сей раз уступил глава Цинцзин. Неприятное чувство — уступать. Ло Бинхэ смотрит на то, как клинок, на котором лежат руки и его, и этого учителя, соединяет их, и тут же выпускает лезвие. А после глядит на ладонь с порезом и вновь усмехается. Ещё одна рана, которую он получил из-за этого учителя. И от неё тоже ничего не останется, исчезнет раньше, чем высохнут капли крови, марающие Сюя. Повелитель демонов отворачивается, собираясь уходить. Этот учитель не оставил ему ни одной причины, чтобы приходить. Признавать долг Ло Бинхэ он отказался, а Сюя — последний долг перед собственной совестью — ему отдал сам Повелитель. Так для чего им теперь видеться? Острие меча замерло у шеи Ло Бинхэ раньше, чем он успел заметить движения у себя за спиной. Босые ноги бесшумно по полу движутся, а дыхание у этого человека всегда было слишком тихим. Иногда кажется, что воздух до сжатых легких не доходит. Интересно, что ему давит на грудь? Ло Бинхэ слегка поворачивает голову. Меч, вплотную касающийся его шеи, срезает несколько прядей. — Неужто учитель желает, чтобы первая кровь на вашем мече принадлежала этому ученику? — Уже принадлежит, — взглядом указывая на не высохшие капли, отвечает Шэнь Цзю, — но этого мало. Этого, может, и мало. Зато мыслей в голове у Повелителя слишком много — одна чернее другой. Не безразличие, а желание убить — уже неплохо. Большего от этого учителя ведь ждать было глупо, отчего же тогда так хочется выть? — Сразимся? Ло Бинхэ не сразу понимает смысл сказанного, а когда осознаёт, поворачивается так резко, что не убери мастер Сюя меч вовремя, и крови на нём было бы более чем достаточно, чтобы утолить любой голод. — Прекрати смотреть на меня побитой собакой, — злится Шэнь Цинцю. — Бери меч и пошли. Должен же с тебя выйти хоть какой-то толк. Ло Бинхэ онемел. И так бы и стоял дурак дураком этот Повелитель, но, испугавшись переменчивости настроения странного человека, что решил быть не его учителем, но учителем для него, натянул на лицо насмешливую улыбку. — Как скажет учитель. Шэнь Цинцю сощурил глаза, точно затрудняясь с реакцией на такой самодовольный вид, но всё же остался удовлетворён. Лучше терпеть наглость демона, чем его скулёж. Мастер Сюя подошёл к кровати, быстро надел мягкие сапоги, верхнее ханьфу он и не снимал, а после вновь обернулся к полукровке. — Долго ещё стоять собрался? Почему меч не взял? — Меч при мне, — пожал плечами он. — Синьмо — не меч. Это чудовище, из-за которого ты превращаешься в хнычущего слабака, неспособного даже из собственных снов вырваться. Оставь его и возьми другой, — Шэнь Цинцю кивнул на покоящийся в ножнах клинок, который служил ему в этом мире. — Я не оставлю Синьмо, — сквозь зубы цедит Ло Бинхэ. С лица Императора Трёх Миров сходит насмешливость быстро, уступая место ярости. Не много ли на себя берёт этот человек? Решил, что если этот Повелитель проявил слабость, придя сюда, и проявляет слабость до сих пор, не в силах уйти отсюда, то он может ему приказывать? И что приказать? Оставить Синьмо? Свой последний шанс отыскать душу своего учителя среди миров? Не бывать тому. — Ослушаешься меня? — почти с удивлением спрашивает Шэнь Цинцю, будто и в мыслях предположить подобного не мог. — Я не прогнал тебя только по одной причине — ты теперь мой ученик. Так как ты смеешь перечить своему учителю? Ло Бинхэ опускает взгляд, взвешивает, решение принимает. Но разве он уже его не принял? Не сказал, что у этого человека ныне есть право приказывать? У этого человека есть все права на этого Повелителя, так о чём теперь говорить? К тому же в удивлении, с которым учитель сейчас говорит, Ло Бинхэ находит отраду. Этот человек признал его. Этот человек не отвернулся от него. Протягивает Ло Бинхэ Синьмо, а взгляд так же не поднимает. Боится, что чувства по нему учитель прочтёт. А сам Ло Бинхэ сейчас не мог бы сказать, чего у него в душе больше — злости на шицзуня или благодарности к нему. Не только не отворачивается мастер Сюя, но и по-своему защищает. Оказывается, защищать тоже умеет. Синьмо сожрёт своего владельца, если он слаб разумом или сердцем. Ло Бинхэ это и сам прекрасно знал, но готов был рискнуть собой. Теперь учитель не позволяет своему и не своему ученику рисковать. *** Ло Бинхэ чувствует холод земли. На сей раз действительно чувствует, а не думает, что земля должна быть холодной. Явь. И в этой яви он прижимается лопатками к сырой траве. Ханьфу пропитывается каплями быстро, и холод росы встречается с жаром тела. — Так не сражаются, — то ли рассерженно, то ли поражённо выдыхает Ло Бинхэ, поднимая взгляд от острия Сюя, упирающегося ему чуть выше сердца, аккурат там, где дугой главный сосуд от него отходящий извивается. Взгляд скользит по клинку, очерчивает рукоять, а после на искривлённых пальцах замирает. Дальше не идёт. — Так не сражаются? — мастер Сюя с любопытством склоняет голову вбок. Где-то он уже это слышал, причём совсем недавно. — А как сражаются? Сражаются не так и не эдак, а чтобы победить. Ты проиграл — значит, это ты «не так» сражался. — Мой шицзунь такому не учил, — прежде чем Ло Бинхэ успел прикусить язык, по-детски обиженные слова всё-таки вырвались из его рта. Он не приучен проигрывать. И уж тем более не ожидал проиграть этому человеку. — И где твой учитель теперь? — подделка… нет, учитель даже не старается скрыть злорадство. Ло Бинхэ корёжит. — Возможно, если бы твой учитель взял на себя труд быть менее благородным, то ты бы сейчас не остался один. Ло Бинхэ нечего на это возразить. Нечего, потому что он и сам так думает и с трудом может не сквернить память учителя своими гнусными обвинениями. — Вы… — беспомощно и зло рычит он. А подняться всё равно не может, клинок с груди никто не убрал, а до паразитов в крови Ло Бинхэ опускаться не желает. — Вам следует следить за своим языком. — А тебе следует с такой силой побеждать, а не валяться в ногах у человека, который не может следить за своим языком. — И снова ухмылка. А этому человеку действительно больше подходило висеть на цепях, да поближе к тёмным водам, в которых его можно было умыть. — Без Синьмо ты ни на что не способен, дворняга Ло Бинхэ. Злость во взгляде Повелителя демонов тает быстрее, чем Сюя отнимается от его тела. И Император не может не посмеяться над собой. Как же мало ему, оказывается, надо, чтобы стерпеть унижения. Всего-то имя своё услышать. *** Ло Бинхэ никогда не интересовался настольными играми, слишком скучно, пресно, предсказуемо. Однако его нынешний учитель — Ло Бинхэ часто повторял «учитель» — даже чаще, чем прежде; привыкал вкладывать в это слово другие чувства — заставил по-иному взглянуть на доску для вэйци. Та же война. А на войны, битвы и кровь этот шицзунь был падок. Повелителю же на подобное было тоскливо смотреть, а вот проводить время с учителем ему нравилось. Так почему бы не поиграть в войну? К тому же Шэнь Цинцю умел воевать. Как он отстоял своего ученика у всего совета Цанцюн. Ло Бинхэ от самодовольного счастья только что не светился. Забавно было смотреть на лица глав Цанцюн, когда Шэнь Цинцю лаконично и властно заявил, что Ло Бинхэ остаётся. Все со своих мест повскакивали словно ошпаренные курицы, а лекарь Му за подозрительную настоечку схватился раньше, чем за сердце. Шишу Лю тоже не преминул вставить своё весомое слово. Вот только одного взгляда учителя хватило, чтобы каменное лицо гордеца стало красным настолько, что Ци Цинци решила, будто у него искажение ци, и на пару с лекарем Му стала суетиться вокруг главы Байчжань. — Что вы с ним сделали? — не сдержав любопытства, спрашивает Ло Бинхэ. Улыбка на губах учителя змеится такая, что Ло Бинхэ чувствует нечто похожее на жалость к Богу Войны. Видимо, шишу Лю этому человеку тоже проигрывает. — Когда ты так краснеешь, Лю Цингэ, хочется сжимать тебя ещё сильнее. — Ты!… Что ты говоришь?! Как можно быть таким бесстыдным?! — Бесстыдным? — Шэнь Цинцю пробует слово на вкус точно так же, как и пробовал самого Бога Войны мгновением ранее, а после склоняется ниже, делясь вкусом с человеком под собой. — Лю Цингэ, ты сейчас во мне, что может быть бесстыднее этого? Бог Войны задохнулся, Шэнь Цинцю, видя, что ему нечем дышать, из вредного наслаждения только усугубил. Опустился он к губам своего Бога, вбирая в себя остатки воздуха из его лёгких. Лю Цингэ хотел было воспротивиться, но вовремя понял, что когда язык змея занят подобным образом, то у него нет возможности нести непотребства. О том, что прямо сейчас этот язык занимается иными непотребствами, Лю Цингэ предпочёл не думать. — Не твоё дело, — ожидаемо отвечает учитель на вопрос Повелителя. Ло Бинхэ усмехается, за камень чёрный берётся и к клетке его тянет. И так непозволительно долго думал. Ещё и не о том, о чем следовало. — Только посмей поставить камень на эту клетку и, клянусь, ты лишишься пальцев, — с холодной яростью шипит Шэнь Цинцю. — Я ведь как раз собирался, — Ло Бинхэ растерянно хлопает глазами. — Этим ходом ты дал бы мне шанс выиграть. — Я не заметил, — неуклюже встрепенув волосы, пробормотал Ло Бинхэ, в стыде своём опуская взор. Как он мог сразу не увидеть? Неловко Повелителю, и язык, как на грех, подводит. Этот учитель ненавидит глупость, а он как ученик его снова чуть не разочаровал. Шэнь Цинцю резко встаёт и одним движением смахивает камни с доски. Те с громким стуком падают на пол, слегка подпрыгивая. Несколько отскочили и задели Ло Бинхэ. Повелитель демонов застывает, и кончиком пальца пошевелить не может. Ему кажется, что ещё немного, и доска, всё ещё лежащая на столе, оказалась бы сломана о его голову. Этот учитель не отличается ни терпением, ни сдержанностью. — Лжёшь, — холод в словах Шэнь Цинцю исчезает, стоит ему лишь увидеть, как пресловутая шкурка овцы трещит по швам на волке, а после рвётся на лоскуты. Ло Бинхэ щерится: — Лгу. — Ты даже не представляешь, как мне опостылело смотреть на твой униженный вид ещё в годы твоей юности. Лжец из тебя паршивый, — Шэнь Цинцю недовольно хмурится, вспоминая, что смотрел вовсе не на эту дворнягу. Хотя какая разница? Суть-то одна. — А я думал, вам по душе моя покорность, — Ло Бинхэ откидывает голову назад, что придаёт ему слегка игривый, и в то же время бесовской вид. — Покорность — да. Поддавки терпеть не могу. Униженный и подхалимский твой вид тоже. Ещё раз уступишь мне — и будешь забавляться со своим мёртвым учителем в иллюзиях. Улыбка с лица Ло Бинхэ не сходит. Он уже знает, что этот человек и в битве на мечах, и на словах не гнушается бить по больному. И всё же… к такому не привыкнуть, лицо удержать можно, а привыкнуть — нет. Как и к навязчивому желанию содрать с этого человека кожу живьём. — Если я буду постоянно у вас выигрывать, то разве вы станете со мной играть? — Непременно, — точно неразумному ребёнку объясняет Шэнь Цинцю, — я буду играть до тех пор, пока не выиграю. — В таком случае вы будете играть со мной до конца жизни, — улыбается Ло Бинхэ. Странно улыбается, удовлетворённо улыбается. Нравится ему, что учитель так поставил свой ответ. — Так и есть, — без намёка на шутливость подтверждает Шэнь Цинцю, не отрывая взгляда цвета надменности. — А если умру, так и не выиграв, то очень надеюсь, что ты спустишься ко мне в могилу за следующей партией. — Спущусь, — улыбка на губах Ло Бинхэ становится шире. О таком его просить не нужно. — Не сомневайтесь. *** — В голове не укладывается, — с кислым видом озвучивает эти самые «не укладывающиеся» мысли Шэнь Цинцю. — Глава пика Цинцзин, на котором воспитывают заклинателей, славящихся своим умом и культурой, проигрывает в этом самом уме демону на доске, зато легко побеждает его в сражении. — А вы сами часом не демон? — Ло Бинхэ также эта ситуация совершенно не радует. Осознавать, что без Синьмо он перед этим учителем ни на что не способен, весьма болезненно. Гораздо более болезненно, нежели получать раны от его руки. Всё равно заживут. К сожалению, единственный человек, который мог уложить эти мысли в головах и учителя, и ученика, такого делать не собирался. Да и кто бы поверил Шан Цинхуа, если бы он сказал, что на этого Шэнь Цинцю, пришедшего из другого мира, не распространяется аура неуязвимости главного героя. — Сражаетесь уж слишком не по-людски, — продолжает пестовать свою гордость Повелитель. — Я хотя бы сражаюсь, а ты чем занимаешься? Кто твой учитель … — Шэнь Цинцю едва не подавился, вспомнив, что в какой-то мере его учитель именно мастер Сюя, и кого волнует, что это другой мастер Сюя? Ло Бинхэ, уже успевший почти смириться с тем, что постоянно оказывается распростертым на земле, выразительно приподнял бровь, намекая на одного конкретного учителя. Шэнь Цинцю сделал вид, что не заметил взгляда уже своего ученика, и продолжил распекать его: — Можно подумать, ты до этого бился только с непроходимыми глупцами, привыкшими переть напролом. Ло Бинхэ ещё более выразительно приподнял бровь. Шэнь Цинцю растерянно посмотрел на сии действия, а после задумчиво перевёл взгляд на стоявшего поодаль Бога Войны, который, будто бы почувствовав, что его поминают добрым словом, угрожающе скрестил руки. — Да быть не может… — процедил Шэнь Цинцю, в уме уже признавший, что, скорее всего, именно так оно и было. Уж больно стиль Ло Бинхэ — имя всё ещё болью отзывается в голове, точно опухоль какая-то, право слово — идти напролом, не пользуясь разумом, походил на стиль одного Бога. — Ну не то чтобы только с ним, — насмешливо утешил уже своего учителя Ло Бинхэ и тут же рассмеялся, словив гневный взгляд шицзуня. Сейчас, лёжа на тренировочной площадке пика Байчжань — после последней битвы пострадал бамбуковый лес, и теперь свои поединки учитель и ученик проводят исключительно на Байчжань, тут портить уже нечего — Ло Бинхэ в который раз чувствует, что явь ему не противна. И смотрит на человека, что стал для него этой явью. Взгляд же самого Шэнь Цинцю занимают белые одежды Бога Войны. Ло Бинхэ криво улыбается. Возможно, он сможет смириться с тем, что для этого человека сам Повелитель демонов явью никогда не будет. Лишь ночным кошмаром. И всё же… — Чего разлёгся? — зло тревожит его размышления Шэнь Цинцю. — Немедленно вставай и не позорь меня. Ещё подумают, что моего ученика так легко сбить с ног. Моего. И всё же этот учитель согласен время от времени видеть кошмары. *** К синеве неба не дотянуться зелени бамбука, стебли, как ни стараются, коснуться небес не могут, потому у самых верхушек подгибаются, сдаются, к земли клонятся. А синь небес освещает золото солнца, греет её и зелень не подпускает, негоже земному созданию выше своей головы помышлять взобраться. Чистая синь небес и грязная зелень земли вместе? Не бывать тому. Пора бы и Повелителю это понять. — Я больше не увижу тебя, — наконец сдаётся он. Всё же сдаётся. — Я не могу сломать это колесо. — Это потому, что ты слабак, — раздаётся вкрадчивый голос над ухом Ло Бинхэ. Повелитель резко оборачивается, глядя на своего/не своего учителя. Ло Бинхэ даже не заметил, как он подошёл. И теперь стоит рядом, плечом к плечу. И не брезгует. Этому человеку не нужны небеса, он своё получил на земле. И он не отворачивается от жалкого Повелителя, который помышлял запятнать небо. — С чего ты решил, что кому-то вроде тебя удастся сломать колесо перерождения? — усмехается Шэнь Цинцю, и за веером не таится. Прежний учитель любые эмоции за ним скрывал, этот же не гнушается показывать самые злые из них. — Откуда вы знаете? — и больно Ло Бинхэ, и гневно от речей учителя. — Ты столько раз стонал об этом в своих снах, сложно было не узнать. В который раз взгляд Повелителя темнеет, желая видеть смерть этого учителя гораздо больше, чем его усмешку. — А вот прежнему твоему учителю уже не привыкать это делать, — продолжил Шэнь Цинцю. — Что? — Ло Бинхэ ощутимо теряется от этих слов. Из глаз всякое желание пропадает, кроме одного — схватиться за речи этого учителя, как за последнюю соломинку. — Ты ведь был в стольких мирах и нигде не нашёл его. Его там изначально не могло быть. Кем бы ни был твой учитель, он не «Шэнь Цинцю», — точно не замечая нетерпения своего ученика, продолжает мастер Сюя. Намеренно издевается над ним. — А потому, возможно, он уже однажды сломал колесо, чтобы встретить тебя в этом мире и в этой жизни. Что ему стоит сделать это ещё раз? Соломинка эта тонкая, ветхая, непохожая на сильные стволы бамбука, но, быть может, именно ей — лёгкой, не связанной корнями с землёй — удастся гонимой ветром коснуться синевы небес. Повелитель не отрывает взгляд от человека, давшего ему эту соломинку. И по щекам его течёт соль, перемешанная с его воспоминаниями. Он всё это время пытался сломать уже изломанное колесо. Учитель даже это сделал за своего никчёмного ученика. И учитель обязательно вернётся к нему. Ло Бинхэ нужно лишь подождать. Пять лет, десять, да хоть сотню — он дождётся. Он обязательно дождётся. А пока всё, что может сделать Повелитель, это сказать тихое «спасибо» вслед уходящему от него человеку, которое тот, конечно, не услышит, и всё же обернётся, посмотрит своими немыслимыми глазами цвета надменности и недовольно прошипит: — Приведи себя в порядок. Не хватало, чтобы моего ученика видели в подобном жалком состоянии. — Да, учитель. И взгляд цвета понимания надменности встретится с благодарной насмешливой улыбкой Повелителя демонов. Изломанное колесо жизни и смерти продолжит вращаться. *** «Система?» [С возвращением, дорогой Пользователь!] А человек, сломавший колесо однажды, непременно изломает по-новой каждую спицу, чтобы вернуться к своему Ло Бинхэ.