Изломанное колесо

— Подлость, и чего ещё от тебя было ожидать? Каждое слово стекает с губ вместе с кровью, что ручейком бежит, на шею переходит, за зелёным воротом теряется, пятнами красными проступает, пока его не прерывает резкое движение руки. Утирает учитель позор проигрыша рукавом ханьфу, на меч, точно на трость опирается, прямо стоять не может. — От меня можете ждать лишь то, чему обучил меня мой шицзунь, — прямо стоит Повелитель демонов, кривой улыбкой усмехается, покуда человек с ним рядом в три погибели согнут, держать свою спину не может, и кровь в жилах удержать тоже не может. Не ему она принадлежит. — Я не учил тебя побеждать, используя свою гнилую кровь, — выплёвывает Шэнь Цинцю. Слова выплёвывает, и кровь, то ли ему, то ли «его» ученику принадлежащую. — Позорище. — Мой учитель считает, что позорищем в сражении можно стать лишь одним способом, — тени опущенных ресниц ложатся на горящим алым взор, чернотой его калечат. — Проиграв. Так кто из нас позорище, учитель? Шэнь Цинцю стоять на ногах не в силах, органы его местами будто поменяли, сосудами криво спаяли, да выжали прямиком в нутро. Шэнь Цинцю дышать от боли и злости толком не в силах, покуда видит, как над ним демоново отродье возвышается, сверху вниз глядит, насмехается. Шэнь Цинцю и слова вымолвить не в силах так, чтобы очередную порцию крови ни выплюнуть. И Шэнь Цинцю смеётся. Восхищён он и доволен своим учеником. Наконец бесполезной дворняге и без Синьмо удалось победить своего учителя. Ло Бинхэ смотрит на своего учителя, и гордости в Повелителе от его безмолвной похвалы и боли равное количество. Шицзунь доволен им, и шицзуню больно. Ло Бинхэ не может сказать, когда ему стало не наплевать на боль этого человека. Зато Ло Бинхэ известно наверняка: если сейчас он поможет ему, если заживит раны, собственной рукой нанесённые, то учитель скорее всю кровь с себя выцедит, чем стерпит подобное. Не примет он помощь. Боль принимать умеет, помощь — нет. Ло Бинхэ очарован и Ло Бинхэ ненавидит. В этом человеке так мало от… — …Шэнь Юань, — каждый звук в имени выделяя, цедит Бог Войны. — Чем я сказал тебе заниматься? — Учителю Лю лучше обратиться на пик Сяньшу, ежели он желает усладить свой взор и слух игрой на гуцине, — поклонился. Ровно так поклонился, выверено, точно по линейке измерено, и спиной посмел повернуться. Лю Цингэ нянькой быть не желает. Лю Цингэ сейчас снимет шкуру с этого мальца да Му Цинфану её преподнесёт. Быть может, способен лекарь и из этого безрукого бедствия скроить нормального мечника. И с любым другим своим учеником Лю Цингэ бы так и поступил, а с этим ни рука не поднимается, ни голос. Вот и церемонится с ним неотёсанный Бог. — И на это не годен? — Да ещё как церемонится! Пытается Шэнь Цинцю подражать. Насмехаться пытается. За эти годы яда напился, и поделиться с этим юнцом может. — И почему я не удивлён? Не спрашивает, без эмоций истину обозначает. И уходит. И чувствует, как в спину ему взгляд раздражённый бросают да звуки, слуху приятные. Лю Цингэ поворачивается, смотрит на лицо смиренно-высокомерное. И как такое лицо ему только удаётся? А пальцы ловко перебирают струны, гораздо ловче, нежели держат меч. — Довольны? — ворчит почти что. Будто это Лю Цингэ тут проблемный ученик, а он умудрённый учитель. — Буду, — не обращая внимания на непочтительный тон, кивает Лю Цингэ, — как только и другие ученики хоть узнают, как выглядит гуцинь. — Что?.. — не понял ученик. Не понял, удивлён, почти что раздражён, а лицо не теряет. Точно приклеено. — Глава Юэ сказал, что мой пик отстаёт в обучении, клеймо необразованных ставит. Хоть в музыке их поднатаскаешь. — Я?! Лю Цингэ не сдерживает улыбку. Лицо таки потеряло это бедствие. И вот возвышенное и одухотворённое выражение сменяется физиономией обиженного лиса, которого перехитрил глупый кролик. — Я же сказал: меч в руки тебе не отдам, пока не докажешь, что заслужил. Но неужто ты решил, что я тебе применения не найду? — Ты… То есть вы… я… Лю Цингэ дослушивать не стал. Откровенно плевать ему и на музыку, и на культуру своих учеников. В первом он ничего не смыслит, а второе само по себе смысла не имеет. Главное, что это бедствие прекратит доставлять проблемы, и глава Байчжань сможет выдохнуть нормально. Трудно Ло Бинхэ дышать, когда видит, что этот человек, лёгкие свои чуть ли не выплёвывая, чужие вдохи считает. Учитель весь в крови после боя, побоища после, изначально проигранного, а цепляет взгляд его белые одежды Лю Цингэ, и смех стихает резко, злость красивые черты перекашивает. А глаза змеиные против воли вдохи Бога Войны считают, и только Ло Бинхэ знает: что Бог этот частенько вдохи рядом с учителем пропускает, о воздухе забывает. Но что с того толку, если сказать немой Бог о том не может? И гордец не подходит, смотрит на истекающего кровью учителя лишь мгновение и отворачивается. Не приучен Бог Войны унижать помощью. А учитель не приучен помощь принимать. Вот боль ему принимать сподручнее. Ло Бинхэ едва удерживается от гадкой выходки. Он из органов своего учителя чуть ли требуху не сделал, а Богу Войны понадобилось лишь отвернуться, чтобы узловатые пальцы, сомкнутые на рукояти Сюя, затряслись, будто в кипяток их окунули. Больно шицзуню. — Пойдёмте, — отрывисто бросает Повелитель демонов, — не хочу, чтобы моего учителя видели в подобном жалком состоянии. Во взгляде Шэнь Цинцю злости так много, что только безумный способен увидеть за ней благодарность. Лю Цингэ удивлен. Его ученики (его!) сидят себе смирно, слушают вкрадчивый голос бедствия, и звуки, что гуцинь ломают, слушают. Очарованы они. А Шэнь Юань улыбается спокойно, объясняет что-то, его понимают. Действительно понимают, но просят продолжить. Болваны неотёсанные, своему учителю под стать, просят поиграть им. Научить. Лю Цингэ похвалил бы себя за находчивость (таки удалось ему смирить это бедствие), но некогда этому Богу. В кои-то веки на пике спокойно, и разделить это спокойствие глупый Бог желает с Шэнь Цинцю. Лю Цингэ поворачивается, уйти намереваясь, но точно в награду или в насмешку приковывает его к земле взгляд того, кому спокойствие неведомо, сколько этим спокойствием с ним ни делись. И рад бы Лю Цингэ улыбнуться, но уголки губ замирают карикатурой безобразной. Шэнь Цинцю ненавидит его. В одно мгновение, спокойствия неразделенного, стал ненавидеть. — Что с тобой, учитель? Почему смотришь ты не змеёй на Бога Войны, но волком? — Когда захочу, чтобы ты открыл свой гнилой рот, то я удавлюсь, — в словах своих ничуть не сомневаясь, ответ даёт и от ответа уходит Шэнь Цзю. Ло Бинхэ беззвучно смеётся. Этот человек в своём безумии границы терпения мерить не боится, этот человек когда-нибудь доиграется. А пока … — …позвольте хоть еды вам приготовлю, или предпочтёте кусочками собственного желудка давиться? Труд ответить даже не берёт, крамоле не внимает этот учитель. Этот учитель вновь спину прямо держит, в лице ни кровинки не имея. Глаза прикрывает, показывая, что разговор окончен. Ло Бинхэ считает, что за два месяца заслужил чуть более, чем два проигрыша учителя подряд. На доске вновь уступил ему Шэнь Цинцю, и в сражении проиграл. Но мало того Повелителю. Слов он желает. — Шэнь-шисюн, я… — Му Цинфан входит, как всегда уважительно голову склонив, а когда её поднимает, слова свои прерывает. Торопливо к учителю подходит, раны внутренние осмотреть пытается. — Ты здесь откуда? — отмахивается Шэнь Цинцю от его забот. — Пришёл попросить тебя что-то сделать с лютующим Богом, — вмиг в беспокойстве своём о вежливости забывая, отвечает Му Цинфан. — А оказывается, это его нужно просить что-то сделать с тобой. — Сделал уже, — гневливо выплёвывает Шэнь Цинцю. — И на том ему спасибо. Му Цинфан дальше не копается, рад он, что отвлечь учителя сумел и доступ получил к лечению. Ло Бинхэ из комнаты уходит, пока тяжёлые одежды с учителя лекарские руки снимают. И Ло Бинхэ едва ли не смеётся. Его учитель в гневе был час назад, ему бы гнев выплеснуть на нелюбимом ученике, а он, раны этого ученика щадя, вэйци предложил. И только после разрешил меч в руки взять и виду же не подал, что заботится. Лю Цингэ же, видя, в каком состоянии учитель, лишь гордый взор от него отвернул и ушёл. А минутами позже в бамбуковую хижину заходит лекарь Му. Один ненавидит, но помогает, потому что ответственность несёт, другой боготворит, но отворачивается, чтобы помощью не унизить. Ло Бинхэ прячет улыбку за рукавом ханьфу. Искренне считает этот Повелитель, что ему на Цанцюн нужно почаще наведываться. Здесь спектакли куда забавно-трогательнее, нежели те, что разыгрывают умелые актёры. Лю Цингэ молчит и слова вымолвить не может, хотя последнее его мало удивляет. — Как интересно. С тем мальчишкой слова ты, значит, находишь, а со мной будто язык проглотил. С тем «мальчишкой» говорить легко. С ним не боишься сказать что-то не то, не боишься рассердить или огорчить. Того мальчишку надо защищать и только. Более от Лю Цингэ не требуется. Шэнь Цинцю же требует слишком много. Шэнь Цинцю требует от Лю Цингэ терпеть каждый свой поединок с выродком, после которого едва живым остаётся. Шэнь Цинцю требует каждый свой разговор с ублюдком терпеть. Войны обсуждает он с демоном с большим интересом, нежели обучение учеников с главой Байчжань. Войны и смерть Шэнь Цинцю милы, мир и спокойствие не ценит он. Лю Цингэ терпит это, и слова не скажет. И это ему в упрёк ставят. Шэнь Цинцю много требует, больше чем Лю Цингэ в состоянии терпеть. — А гуцинь? Давно ли ты стал так искушён в музыке? Давно ценителем стал? В жизни подобного не слушал, а там будто обмер. На инструмент ли глядел или на юного музыканта? Лю Цингэ и на это сказать нечего. Правда это. Дела ему не было до инструмента, и до музыки тоже. Смотрел он исключительно на своего ученика. Радовался, что тот наконец не раненым ходит, радовался, что хоть минуту может передохнуть. Радовался, что эту минуту мог бы провести со змеем с пика Цинцзин, что кольцами своими шею сейчас стягивает. Ещё чуть-чуть, и задохнётся Бог Войны. Звонкий удар раздаётся. Лю Цингэ не ощущает, как жжёт его щеку и не понимает того. Он бы и не понял, он никогда не понимал. Не понимал привязанностей людей и их мотивов не понимал. Недосуг ему копаться в чужих сердцах. Эгоистичен Бог Войны. Желает он, чтобы Шэнь Цинцю ему всё прямо говорил, а сам ответить ему не может. Рот открыть не может. Потому в молчании уходит. Да и что ему сказать? Что малейшим прихотям Шэнь Цинцю потакать будет, но взгляд от этого ученика не отведёт, даже если Шэнь Цинцю каждую кость в теле Бога Войны переломает. Защищать Шэнь Юаня такая же потребность, как молчаливо сносить ненависть змея с горы Цинцзин. — Шишу Му, — окликает Ло Бинхэ выходящего Му Цинфана. Тот заметно напрягается, Ло Бинхэ в ответ вежливо улыбается. — На Байчжань снова беда какая-то? Этот вопрос застаёт бедного лекаря врасплох. Он ожидал расспросов о состоянии Шэнь Цинцю, о котором тот запретил говорить. А тут тему наболевшую поднимают. — На Байчжань всё время беда. Каждый день почти, — откликается лекарь. А сам подальше от бамбуковой хижины отходит. Шисюну сейчас покой нужен, ни к чему ему слышать лишние разговоры. — Пока что ранеными отделываются, ещё немного и до убитых дойдёт. — Что же Бог беснуется? На учителя гневается? — мягко спрашивает Ло Бинхэ, лекаря провожая. — На твоего учителя он не может гневаться, — спустя долгое молчание отвечает Му Цинфан. Отвечает со вздохом вымученным. — Он только способен смиренно гнев твоего учителя принимать. Новый ученик всё изводит Лю Цингэ. Ло Бинхэ возвращается в бамбуковую хижину, тихо заходит, бесшумно почти. От учителя поднаторел в этом искусстве. От учителя, что сейчас пальцами дрожащими, пальцами непослушными, уродливыми пытается струн гуциня коснуться. И соскальзывают костяшки кривые, обтянутые иссохшей, мозолями покрытой кожей. И звук, что струны травит, уродливый. Пальцам этим под стать. Учитель, бинтами, точно саваном обтянутый, учитель едва кровь в жилах удержать способный, минуты своего отдыха тратит на то, чтобы совладать с инструментом, что звуком мерзким смеётся над ним. И смех тот мастер Сюя не выносит. Отшвыривает от себя взору противный инструмент, разбивает о стену. Да только неспособны осколки музыки унять гнев змея завистливого. Как и неспособны они унять дрожь в его пальцах. Он и палочки-то держит с трудом, предпочитает есть в одиночестве, лишь бы никто не увидел, что он точно калека. Так как же с такими руками ему на нежном гуцине играть? — Ученик, значит, изводит Бога, — дурно скалится Ло Бинхэ. И дурную кровь по сосудам своим и своего наставника гонит. В глотке комком она скапливается. Как посмел этот Бог о каком-то ученике заботиться, когда шицзунь этого Повелителя от гнева и боли задыхается?! За то поплатится и глупый Бог, и ученик его.