Изломанное колесо

Ци Цинци без покоя наблюдала за цедящим уже восьмую чашку чая лекарем. Железная дева даже проверила содержимое чайника. А потом ещё одного и ещё. Ни капли алкоголя, так почему вид этого лекаря такой пришибленный?  — Му Цинфан, — не сдерживается она. — Что с тобой не так? — Тихо. — Ты что, мне рот закрываешь? — от взгляда железной девы хоть вновь в вуаль рядись да надейся, что схорониться за ней удастся, но лекаря ныне тем не пронять. — На Байчжань тихо. Слишком тихо, — для пущего эффекта повторяет он. — Уже восьмой день пойдёт, а ученики только выписываются, и нет новых раненых. И на Цинцзин тоже. Где это видано, чтобы Ло Бинхэ навестил своего учителя, а они за восемь дней только один раз сразились? Беда близится, Ци Цинци. Беда, — вновь веса в слова добавляя, припечатывает он. Ци Цинци вновь проверяет содержимое чайника. — Му Цинфан, ты когда в последний раз в медитацию уходил? Лекарь на сей вопрос залпом чашку в себя опрокидывает. Ци Цинци и чашку проверила. А после на Цюндин отправилась. Непьющий лекарь — это уже страшно. — Глава Юэ, — низко кланяется железная дева. Юэ Цинъюань единственный, пред кем она спину гнёт. — Пришла просить вас отправить лекаря в медитацию, совсем измучили его тревоги врачевания. Боюсь, не справится. — Его помощь может вскоре понадобиться, — отказывает глава Юэ. — Ныне всё спокойно, — неуверенно замечает Ци Цинци. Рядом с Юэ Цинъюанем она всё время неуверенность чувствует. В добродетели его да в улыбке ко всем благосклонной есть что-то естеству противное. Пугает подобное. — В этом и беда. Место, только что казавшееся бурной рекой, ныне слывёт мирным озером. Разве не заподозришь ты обман? Ци Цинци крепко задумалась, но не над высокопарными речами главы. Их смысл ясен. Она пыталась понять, что стало их причиной, и внезапная догадка показалась ей столь нелепой, что дай она себе на размышления ещё несколько мгновений, так постеснялась бы выдать столь глупое: — Неужто и вы переживаете, что дикарь с Байчжань внезапно утих? — Скорее я переживаю, что учёный с Цинцзин не торопится учения вместе со шрамами вырезать на коже своего ученика, — всё с той же добродетелью отвечает глава. — Неспроста это. Негоже отпускать лекаря в такое время. Ци Цинци абсурдом была возмущена без меры. Так больше продолжаться не может. Ну в самом деле, весь Цанцюн что ли, должен с бубном вокруг этих двоих плясать? То одному в ножки кланяться, лишь бы подлючий-гадючий его характер усмирить, то при другом тише воды, ниже подошв божественных быть, чтоб не гневить. А не слишком ли эти двое много на себя берут? *** — Смотрите-ка, — не мёдом, но патокой льются слова изо рта демона, и улыбка вторит им. — В одежде чистой наконец. А то ходили не пойми как. Упрямились, точно мальчишка. — Ты что, совсем страху не ведаешь? — Шэнь Цзю в отвращении ржавыми гвоздями гнётся. — В уме ли подобное мне говорить? — Как заслужили, так и говорю, — улыбается Ло Бинхэ. Его ситуация в целом почти забавляет. Не терпит этот человек грязи, сам ей подобен. И тем не менее брезговал рукам своего ученика доверить одежды на себе сменить. Его бинты с ранами уже срослись, и всё одно к себе не подпускал. А боль какая должна быть от их снятия? А ему хоть бы что. Хоть поморщился бы, нет же. Выдрал вместе с плотью, когда сил набрался, и был таков. А ведь всех этих жертв можно было избежать, позволь он Ло Бинхэ менять повязки. Ну куда уж там? Демону ли касаться тела этого мастера? Отнюдь. Сия привилегия лишь для Бога. И где же этот Бог? — Ртом своим и умом не смей судить, что заслужил я, а что нет, — даже не трудится слова выбирать. Хотя это и радует, какое-то нездоровое удовлетворение приносит. Остальных он унижает, кутая насмешки в золотую шаль. А с Ло Бинхэ в открытую. Обнажает свою дурную суть. — Есть идите. И это не просьба. Сейчас удавится, смеётся про себя Ло Бинхэ. Точно удавится. Ему приказывают. Ему. Вид такой, что в гроб краше кладут. Вот же змея своенравная. А ничего, привыкнешь и ползать, нечего артачиться так. Этого Повелителя совесть тоже скребёт, да будет твой гнилой душе известно. Так истощил себя из-за нелюбимого ученика. И помощь ещё не хочет принимать. Ну-ну. Хватит с тебя твоей жертвенности и твоей паскудности. — Ешьте. Не травил, а коли бы и травил, так с вашей жёлчью ни один яд не сравнится. А вот теперь удавит. Сейчас немного окрепнет и за эти слова шкурку-то волчью явно он поистрепает. И ладно, лишь бы хоть немного лучше выглядел. И так только шантажом с него чего-нибудь путного добиться удаётся. Пообещал, что Му Цинфану расскажет, если учитель не будет хотя бы еду в положенные часы принимать. — Право слово, — цедит любимый шицзунь, рассматривая полный стол еды, — в пыточной было лучше. Уголок губ Ло Бинхэ дёргается. Несносный человек. Приготовленное этим Повелителем и императорского стола достойно, и ни один правитель подобного не вкусил, а он нос воротит. Ну и Бог с тобой. Хотя почему Бог? С тобой сейчас демон, вот и греши, а не молись. Вкушай еду, приготовленную нечестивым созданием. — Шэнь Цинцю! Ло Бинхэ недовольно морщится, а учитель прямо-таки счастлив, избавили от мучений, пытку прервали. И едва ли в благодарностях не распинается, глядя на свою спасительницу. — Шэнь Цинцю, сделай с ним что-нибудь! Ни сладу нет, ни покоя. Мрачнеет мастера Сюя раньше, чем гневливую речь до конца дослушивает. Слишком хорошо понимает, о ком разговор ведётся. А он ничего слышать не желает. — Этому мастеру нет дела до того, сколько крови собственных учеников впитала земля Байчжань и скольким безумием её главы отравлен воздух. — Шэнь Цинцю, ни капли крови не пролилось на землю. Как и безумия лютующего Бога видно не было. — И что ты предлагаешь этому мастеру? Лично кровь пролить на Байчжань? Али собственными силами глупость его главы исцелить? Много на это слов находит Ци Цинци, и с каждым из них Ло Бинхэ только злее становится. Его учитель костей собрать не в силах был эти семь дней, и его просят отправиться к единственному человеку, способному боль ему причинить. И чего ради? — Учитель не может сейчас тратить время на шишу Лю… — Закрой рот, — обрывает Шэнь Цзю. И Повелитель понять не может: рассержен ли учитель тем, что волей-неволей состояние его чуть не выдал Ло Бинхэ, или зол, что помешали ему о Боге Войны весточку услышать. Ци Цинци уходит. Не разберёт Ло Бинхэ, зачем она приходила, только воду мутит своими упрёками. Её-то как происходящее касается? Спокойно на Байчжань, так пусть этим спокойствием наслаждаются. Невдомёк Повелителю, что и железной деве есть о ком беспокоиться. Да только нет права это беспокойство показывать. Шэнь Цинцю встаёт, спину свою не гнёт ни от боли, ни от унижения, что ему предстоит. Не научен он шаги навстречу делать. И отступать привычки не имеет. Первое для него сродни унижению, второе слабости. Потому и то, и другое он оставляет на милость Бога Войны. Тот первым уходит, тому первому и возвращаться. Единожды это правило нарушил гордый змей. И глазами своими увидел улыбку, не ему дарованную, да музыку услышал, не его пальцами созданную. И вот теперь снова себе хребет сломать хочет ради немого Бога. Ло Бинхэ от гнева деть себя не знает куда. — Куда вы собрались? — Прочь с дороги. — Ни объяснений, ни взгляда лишнего. Точно и не заслужил этот Повелитель хоть слова. О доверии этого человека и помыслить грешно. — Ты никуда не пойдёшь. Учитель, ты на ногах стоишь лишь с помощью божьей. И помощью не того Бога, которому ты свою душу и своё тело отдаёшь. Секунда, растянутая на не одну жизнь, и звереет лик прекрасный, и человека не остаётся. Даже змея нет за этой красотой. Чудовище, пощады не знающее. Ни к окружающим, ни к себе самому. И Сюя вскрывает рану, которую его мастер лечил лишь семь дней назад. Порез ровнёхонько тянется, предплечье распарывая. — Одна победа, — и в голосе даже слов не разобрать, шипение одно, — не даёт тебе права приказывать мне. А одна моя слабость, тобой за терпение принятая, не даёт тебе власти надо мной. Ло Бинхэ раненую руку прижимает скорее рефлекторно, хотя кровью истечь не боится. Слабость. Так этот человек назвал доброту, что проявил. Один раз всего лишь. Один раз, и сразу начал думать, что Ло Бинхэ тем воспользоваться попытается. А ведь этот Повелитель благодарен был. Из благодарности и заботился. И в этой заботе учитель злой умысел найти исхитрился. — Хочешь терзать себя из-за него — твоя воля, — отвечает Повелитель. — Не я тебя слабым делаю. Не мне и владеть тобой. Но скажи, каково тебе каждый раз, смотря на него, сомневаться, тебя ли он видит или моего учителя? Взгляд этого человека пить можно, настолько осязаем он. Да только жажду утоляя, внутренности разъедать будет. Но плевать на то Повелителю. Умирающему без капли воды и яд сгодится. — Мне хоть сомнения дарованы, тебе же только уверенность остаётся. Уверенность в том, что сколько бы ты ко мне ни ластился, тем учителем я не стану. Ло Бинхэ стоит, точно кожа от него лишь одна осталась. Вытравил этот человек всё остальное, саму суть Повелителя с небытием смешал. И тем больнее осознавать, что собственную суть он сейчас на поклон мечнику отдаст. Не бывать тому. — Не смей, Шэнь Цинцю. Ты мой учитель пред богами и людьми. Ты принял меня. Потому не смей унижать себя, меня тем самым позоря. Кто такой этот мечник, чтобы ты по первому его зову нёсся? И улыбку, гордыней осквернённую, те слова вызывают. Этот человек улыбается, потому как дворняга, лающая сейчас о унижении, по первому зову не своего учителя унизиться готов. И наглости хватает поучать этого мастера? Ло Бинхэ шаг в сторону делает, препятствовать не смея. Прав учитель. Одна его милость не должна была голову этому Повелителю задурить. Место своё знать надо. Иначе и то потеряешь. Вот только… Шэнь Цзю и десятка шагов не успевает сделать, как в гневе оборачивается. И страх чувствует. По пятам, на пядь земли не отставая, за ним демон идёт. — Ты… — шипит Шэнь Цзю. И меры не знает его злоба. — Я, — подтверждает Повелитель. — Я самый почтительный ученик. Спорить с учителем и перечить ему не смею. Вот только как почтительный ученик может отпустить своего учителя одного в таком состоянии? Не беспокойся, учитель, я лишь прослежу, чтобы ты, унижая свою душу, не унизил тело. Не в том оно состоянии. «Молитвы читать Богу своему ты можешь, Шэнь Цинцю, а вот позволять ему тебя брать — не в этот раз. Этот ученик слишком долго твоё тело выхаживал, чтобы ты сейчас его в неотесанные руки этого дикаря отдавал». И намёк грязный, и слов не найти в ответ. Шэнь Цзю же как на грех еле стоит. Не противник он сейчас своему ученику. Так бы эти слова на его поганой шкуре выжег. — За это поплатишься. Улыбка расцветает на лице Повелителя. Вполне искренняя и по-детски светлая. И оттого ещё страшнее. — В другой раз. Вот только место этого Повелителя подле его учителя. И кто посмеет супротив этого хоть слово сказать? *** Шэнь Юань не считал злость своим пороком. Ложь и трусость — быть может, но не злость. И тем не менее каждый день с тех пор, как он увидел главу Цинцзин, он свою злость точно пса приблудного кормит. Помнится, судьба этого человека вызвала у Шэнь Юаня сострадание. Вот только сострадать проще, покуда знаешь лишь судьбу человека, а не его самого. И вот последние капли жалости иссохли, стоило читателю увидеть, во что превратился его ученик. Ло Бинхэ мира в сердце хотел, рядом же с этим учителем он познал только войну. Сгнивший насквозь человек чернит лотоса белую суть и в том успокоением находит. И не оправдать его ни свершившимся прошлым, ни миновавшим будущим. Последние семь дней же Шэнь Юань и вовсе покоя не знает. Застал он Лю Цингэ в искажении ци. И помочь был едва ли в силах. Тело столь слабое ему досталось, столь необученное, что малейшее повреждение ломает его. Лю Цингэ справлялся сам, а Шэнь Юань даже на помощь позвать не мог. Некого было, слишком далеко покои главы Байчжань от людских глаз. Остальные дни в лихорадке провалялся. И, конечно, виной тому мастер Сюя. Всё, к чему прикасается, отравляет. — Вам бы быстрее шишу Му показаться. И не о вас я пекусь. Шишу Му уже извёлся весь, не зная, чего ожидать от затишья на Байчжань, — половина правды. Желает Шэнь Юань двух лисиц одним махом совратить. И лекарскую душу успокоить, и удостовериться, что всё в порядке с его «учителем». Лю Цингэ бросает на него взгляд, в котором и толики раздражения нет. Смех один. Шэнь Юань с трудом сдерживается, чтоб не фыркнуть. За столько дней, вместе проведённых, он своему «учителю» как только кости не перемыл. А тот воспринимает слова ученика лишь забавой. Шэнь Юань к такому не привык. Но, справедливости ради, Лю Цингэ тоже не научен терпеть вокруг себя заботливую старушку в теле юноши. А Шэнь Юань его выхаживал, возражения не слушая. Глупый Бог даже рану перевязать не в состоянии. И как дожил до своих лет? — В следующий раз, когда умереть захотите, предупреждайте заранее, — ворчит Шэнь Юань. — Саван подготовлю. Лю Цингэ на секунду замирает, а после уж не только глазами смеётся — губы растягивает в улыбке. Чтобы в следующее мгновение их опустить в маске посмертной. Шэнь Юань оборачивается резко. И за спиной своей видит человека, в вину которому происходящее ставит. Мастер Сюя с лицом, жалости не ведавшим, за ними наблюдает. И взгляд его, металлу подобный, кости ломает. *** Ло Бинхэ близко не подходит, со стороны смотрит, почти удовлетворённо смотрит. Заслужил его учитель подобную участь. Помчался сюда, как умалишённый, ради Бога. А тому неверующий змей без надобности. Слушает он молитвы кролика и улыбается им. А змей ядом травится. Ну разве не потешно? Ничуть. Как смеет жалкий мечник учителю этого Повелителя боль причинять? Как смеет счастливым выглядеть, когда шицзунь этого Повелителя стоит с трудом? — А я-то думаю, что ж Бог небеса не покидает, да простых смертных своим присутствием почтить отказывается, — трещат кости от голоса мастера Сюя, ломаются изнутри, осколками рассыпаются, да мышцы рвут. — А он, оказывается, и на земле неплохо устроился. А что же без гуциня на сей раз? Али голосом своим этот юноша тебя развлекает не хуже, чем игрой? Или есть ещё чем развлечь? Глава Байчжань совсем белым становится, не то чтобы до этого хоть кровинку в лице имел, теперь же и вовсе на труп походит. Зато мальчишка подле него от гнева весь красный. Ло Бинхэ голову набок клонит, наблюдает. За прошлые слова этого юнца Повелитель обиду держит. О своём щицзуне император вспомнил, а ведь так долго запрещал себе и мыслью касаться его. Только тем разум и спасался. Не только разум. Мир лишь забытьём этого Повелителя спасался. Каждый рассвет, что встречает он без своего учителя, насмешке подобен. Ещё немного, и спустит он солнце в Бездну вместе с землёй, по которой ноги его учителя ныне не ступают. Ло Бинхэ кривится, точно мышцы его кожи лишили да кислотой омыли. Глазами быстро находит нынешнего учителя. «Тогда смотри на меня. Неужто так отличаюсь?» Успокаивается дурное сердце. Вспоминает, как билось чужой ци питаемое. Вспоминает, как лишь плоть отделяла его от другого. Спина к спине сидели. Пусть и в разном ритме сердца их бились. И чай вспоминает, изломанными пальцами заваренный. И вспоминает, как собственными ладонями эти пальцы сжимал, дыханием лица надменного касаясь. И никогда так сильно не желал Повелитель этого человека. По-другому, нежели своего учителя, но желал. А ведь обмануться нельзя было, отличия разительны. Именно его желал, его заботы искорёженной, его взгляда, теплоты лишенного, но сдержался Ло Бинхэ. Этот шицзунь не потерпит в учениках слабака, что собственному безумию волю даёт. Щенка, от боли потери воющего, не потерпит. «Плохо же тебя обучил твой шицзунь. Иначе ты бы знал, что любому учителю больно видеть раны своего ученика». Проклятый юнец, и как мог своим гнусным ртом такие слова найти? Будто и в самом деле знал того учителя. Гневается Повелитель, и в гневе отрывает взгляд от шицзуня, и останавливает его на лице странного ученика. И более прекратить смотреть не может. Ведь чувствами на том лице обмануться легко. — И как? — продолжается яд по чашам разливать мастер Сюя. — Его пальцы везде так умелы, как в игре на гуцине? Небось и губы флейтой владеть обучены. — Вы в своём уме?! — голос подаёт юноша раньше, чем Лю Цингэ хоть вдох сделать успевает. — Явились на Байчжань и оскорбляете его главу. Лицо у Шэнь Цицню страшным становится, покуда улыбка дрянная шире ползёт, трещиной на маске обманчиво-участливой лицо рвёт. Лю Цингэ поневоле пару шагов вперёд делает, защитить своего «ученика» стремясь. Да только то лишь ярит змея. Шэнь Юань же внимания не обращает ни на «учителя» своего, ни на этого мастера Сюя. Молчал он более чем достаточно. — В сутках двадцать четыре часа, и если бы вы уделили хоть один из них, чтобы поинтересоваться, почему учитель не покидал своих комнат более седмицы, то узнали бы, что он едва не умер от искажения ци. «В году триста шестьдесят пять дней, и если бы он уделял хоть один из них на воспитание этих сорванцов, они не устраивали бы подобное безобразие». — Но вам недосуг. Вы сидите в своей норе, и, должно быть, только и беспокоитесь о том, где побывали пальцы этого ученика и на какой флейте играл его рот! Много после этого слов льётся. Мастер Сюя убить за каждое из них готов. Но Ло Бинхэ уже не слушает. Лишь смотрит. И только после неуверенно, в надежде глупой, болезненной, зовёт: — Учитель? — Что?! Шэнь Цзю оборачивается резко. В злости себя не помня. Не вовремя дворняга голос подал, всегда лает не вовремя, но сейчас и язык ему вырвать будет мало. Вот только смотрит демон вовсе не на главу Цинцзин, и выражение, что носит его взгляд, не даёт Шэнь Цзю и слова вымолвить. Одержимость. — Учитель! Ло Бинхэ с места срывается быстро, и каждый шаг осознание приносит. На это его «учитель» откликнулись двое. Шэнь Цзю медленно поворачивается и видит, что гнев, искажающий красивые черты юноши, сменяется беспомощностью и радостью невинной, в тихий выдох переходящей: — Бинхэ.