***
Вытеснить из мыслей перепуганный взгляд Карен Кенни не мог, хотя, казалось бы, в унитаз перед его позеленевшим лицом выливалось все дерьмо, которое скопилось. Бывало, он напивался до беспамятства (утром узнавал, что творил, от друзей и от… пострадавших), но отчего-то, блять, не в этот раз. О, он прекрасно помнил, что сделал ночью, вернувшись домой. Неуправляемый! Разве можно целовать сестру так, как целовал он? Свою младшую сестренку, которую сам себе пообещал беречь, впервые увидев сморщенное розовое личико среди пеленок и одеял на руках мамы. Когда маленький Кенни, вставая на цыпочки, раскачивал ее сколоченную отцом кроватку, она умилительно сопела и кряхтела, пытаясь смеяться в ответ, а теперь дышит рвано от его неосторожных прикосновений; еще немного — застонет… Он мог бы сказать ей, что любит, ограничиться словами, которые в их семье звучат только из его уст только в ее адрес. Но пьяному уроду показалось мало! А в следующий раз ему и этого не хватит, да? Сын своего отца, ребенок своей матери, заложник их испорченной крови, их истершейся морали — болезни своей семьи. Кенни лбом припал к холодному ободку унитаза в тот же миг, когда из гостиной донесся раздраженный голос матери: — Я не собираюсь часами обсасывать твой хер, чтобы он постоял две минуты! Что-то загремело, ударившись о стену. Пульт от телека или отцовский мобильник. Что ж, иронично: долбить стены у Стюарта выходит лучше, чем жену. — Если сейчас же не заткнешься, не досчитаешься зубов! — Убери руки! — сдавленно прорычала Кэрол. Хлопок. Видимо, залепила пощечину, смахнув с лица чужие пальцы. — Займи их бесполезной херней, болтающейся у тебя между ног! Тошно смотреть! — Тошно тебе? — гаркнул Стюарт. — Да рядом с тобой скукожится даже у самого озабоченного подростка! Ты себя видела, уродина?! — Аполлон, блять! Не смей обвинять меня в том, что больше не мужик! Кенни зажмурился. — Господи… — простонал он. Несколько лет назад его порядком бесила принципиальная развязность родителей: они могли начать ласкать друг друга при детях, во время просмотра телевизора всей семьей (Кенни и Кевину, которого вскоре происходящее заебало, приходилось уводить Карен, наверняка успевающую разглядеть гениталии папы и мамы). Теперь же на потенции Стюарта сказалось бесконтрольное употребление алкоголя, наркоты или же постарел — почти каждая попытка Маккормиков заняться сексом заканчивается крахом и скандалом, соответственно. Стюарт и прежде бывал опасным, а мужчина, чувствующий собственную несостоятельность, — дикарь. К слову Кенни иногда доставалось просто за то, что у него мог стоять. Как в мире животных, блять: старый самец старательно притесняет более молодого и сильного. Убого. Кенни сжал майку в том месте, где предположительно находился его исторгающий сам себя желудок и повел коленями, чтобы обрести хотя бы подобие равновесия и встать. Голова гудела нестерпимо, но загудела еще нестерпимее, когда телефон, заелозив по кафелю где-то там, куда его швырнул Кенни, издал протяжную трель. — Да блять! — хмурясь, выплюнул он. Избавился от горькой слюны и поднял мобильник, дребезжащий возле пыльного ершика. Зачем этот предмет здесь? Чтобы быть в дерьме, как и толчок? Он ответил не глядя — все равно не прочел бы имя звонящего сквозь слезы, выступившие из-за рвоты. — Привет, Кен, — зазвучал женский голос, и Кенни, что парадоксально, прямо-таки ощутил запах дыма, который выдохнула Генриетта. — Чего тебе? Не слишком дружелюбно, о чем она, собственно, любезно сообщила ему. Кенни насрать: Грета никогда не была его подругой, они относились друг к другу с уважением и порой находили, о чем поговорить в те моменты, когда прогуливали школу вдвоем, но не более. Плюс, у нее и других готов всегда были сигареты. Кенни давно бросил курить, но сейчас, как по привычке, организм потребовал дозу никотина. — Я думаю, ты в курсе, что твоя сестра сегодня тусуется с вампирами в баре, но все же решила удостовериться, что ты готов забрать ее, если… если что. — Биггл затянулась. Послышались пьяные голоса других курильщиков, вывалившихся на улицу. Кенни хватило здравомыслия на то, чтобы сообразить, что Генриетта находится в том же баре, где и Карен. — Если — что? — раздраженно буркнул он. Попытавшись встать, повалился на ягодицы и, предпочтя остаться в положении, которое принял, чтобы не заблевать самого себя, подтянул колени, уперся в них локтями. — Карен — взрослая девочка. Сама решает, что ей делать и с кем. Собственная желчь, выплеснувшаяся вместе со словами, ободрала горло и язык. — А тебя не напрягает ее… — помедлила, — ее поведение? Она не слишком осторожничает, знаешь ли. Кенни прикрыл глаза, чтобы потереть зудящую переносицу, — откинув голову, затылком ударился о стену и в возникшей белой вспышке различил привидевшийся ему силуэт сестры. Вот она опрокидывает шот за шотом, начинает танцевать, и ее свободное платье вздергивается снова и снова в такт прыжкам, оголяя стройные бедра. Его передернуло. — Могу я попросить тебя написать мне, если увидишь, что она нарывается на неприятности? — Узнаю Кеннета Маккормика, — тепло улыбнулась Грета, но быстро вернула себе извечную серьезность. — Я не нянька, конечно, но ради ее блага пригляжу: не чужой человек все же. — Спасибо. На связи… если что. Мысленно взмолился: пусть «если что» не наступит, пусть сегодня ничего не случится ни с ней, ни с ним. Кенни рассудил, что Карен достаточно умна, поэтому не станет напиваться до невменяемого состояния. В конце концов, она же видела, какими бывают родители… Правда, Кенни видел их тоже — видел чаще, чем она, и все равно, заперевшись в сортире, блюет после пьянки. Когда он позволил обессилившим рукам упасть, мама закричала. Типичное явление, сопровождающее происходящее в стенах этого дома, но внутренности Кенни перевернулись. Истошный вопль матери пробудил давно позабытый им страх: так он боялся в детстве, когда еще не отличал реальную опасность от регулярных нервных срывов (очень мягкое определение) Маккормиков. Кенни вскочил с места, мгновенно протрезвев. Настежь распахнул дверь, бросился в коридор, полнящийся душераздирающими визгами. Ворвался в гостиную, следом — в кухню. На миг врос голыми стопами в пол. Миг, которого ему хватило, чтобы осознать, что все еще ребенок, на плечи которого взвалили неподъемный груз, и испугаться. Миг, которого хватило, чтобы увидеть лицо матери цвета слоновой кости, как заляпанная жиром дверца сдвинувшегося холодильника, в который она вжималась; ее глаза, совсем темные, округлившиеся настолько, что вот-вот выкатятся из глазниц. Не решаясь даже моргать, она стискивала пальцами сочащееся кровью предплечье, неотрывно смотря на мужчину, возвышающегося над ней. — Я тебя прирежу, дрянь! — грохочущим рыком сотрясло стены. В конвульсивно дрожащей руке сжимая кухонный нож, Стюарт двинулся на Кэрол. Схватил за раненую руку, грубо дернул на себя, чтобы отлепить от закачавшегося холодильника. Она не закричала — захрипела от боли, теряя всякие силы. Ее колени подкосились, грязной половой тряпкой она повисла на мужской руке. Мир, заволоченный колючей дымкой, сузился до размеров кухни. Кенни не понял, что произошло. Мозг попросту отказал. Его, дрожащего, как при лихорадке, толкнула вперед неукротимая ярость. Всем весом он налетел на отца. Сквозь стук крови в ушах расслышал звон (нож выпал из руки того) и нечленораздельное рычание зверя, с которым схлестнулся. Перед глазами — собственные пальцы, мнущие скособоченную рубашку, покрытую светлыми волосами кожу на крепкой груди. А чужие впились в плечи. Ебать! В руках старшего Маккормика чудовищная мощь, каждая мышца — каменная. Они пихнули друг друга, но и притянули друг к другу тут же. Завязалась возня, преимущественно состоящая из толчков и щипков. — Сосунок! — взревел Стюарт. Показалось, щелкнул выключатель — пропустив тяжелый удар, Кенни утратил равновесие. Заваливаясь, он ухватился за заскрипевший под его весом табурет… В следующую секунду этот табурет встретился с головой Стюарта, деревянные ножки надломились, обрушившись на его вздувшуюся шею, напряженные плечи. Разглядев перед собой искаженное оскалом багровое лицо пополам согнувшегося отца, Кенни, оглушаемый истеричным выкриком матери, ударил его. Костяшки вспыхнули — он завыл. — Остановитесь! Заскрипела рвущаяся одежда, лопающаяся плоть. Захлюпала кровь. Оседлав взбешенного борова, Кенни продолжил, отбиваясь, бить. То сознательно, ощущая боль повсюду: под расковыривающими чужую кожу ногтями, в мышцах рук, сдавливаемых тисками — пальцами отца; кожей головы, лишающейся волос, в отбиваемом отцовскими коленями крестце. То наотмашь, потому что должен — просто, блять, должен. Отдаваясь охватывающему безумию… За все! За все, блять! С исступленностью и каким-то извращенным смаком. — Остановитесь же! В нескончаемом потоке болезненных прикосновений кулаков отца к немеющей под ударами коже, одно показалось другим. Прикосновение матери… — Кенни, хватит! — Кэрол обхватила его торс и потянула на себя. — Хватит! — прямо в ухо, в воспаленный мозг. — Я, блять, копов вызову! Хватит! — Крупная дрожь, бьющая прижавшееся к лопаткам женское тело, ошарашила; потеряв концентрацию или же наконец обессилев, Кенни рухнул на спину. Мама взвизгнула и, толкнув сына оказавшимися под ним коленями, спихнула его с себя. Кое-как встав (на четвереньки, как животное), Кенни пальцем указал на отца, пятящуюся фигуру которого все еще размазывал гнев. — Пусть убирается! — рявкнул он. Дико, не своим голосом. — Пусть убирается! — повторил, заводясь по новой. И еще раз, будто заклинание. — Завали ебальник! — булькнуло в разбитом рту Стюарта. — Оба на хуй пойдете сейчас! — заходясь стонами, проорала Кэрол. Кенни обернулся, взглянул на мать — упертую дуру. Кровь растерлась по одежде Кэрол, несколько капель, упавших на пол, смешалось с мутной лужей, растекшейся под ней. Злость отпустила, потяжелела голова, будто бы наполнившись разумностью, когда Кенни заметил темное пятно на ее трикотажных штанах. Описалась… — Уроды, — прорычала Кэрол, силясь подняться. Обретая подобие самоконтроля, Кенни решился оценить результат своего помешательства. Зрелище жуткое: планомерно распухающему лицу Стюарта Маккормика досталось изрядно (правда, Кенни не смог вспомнить, бил ли по кровоточащему теперь носу отца, по его заплывающим глазам); ребра под разошедшейся по швам рубашкой, судя по всему, болели: он сжимал их разбитыми пальцами, натужно дыша ртом, в котором снова и снова скапливалась кровь. Цепляясь за стену израненными руками, пытался встать, но ноги дрожали. Кенни понял, что и его колотит неслабо, но постарался подняться тоже: отец не сдастся, попытается добить сейчас или же сделает это, набравшись сил. — Пизда тебе, говнюк, — выговорил Стюарт, выпрямившись настолько, насколько смог, и сплюнул на пол. Прикрыв лицо рукой, он, оставляя на мебели, за которую хватался, следы пальцев, двинулся к выходу. — Мало не покажется, уж поверь, — прокряхтел, задержавшись на пороге. — Разумеется, па, — процедил Кенни, смерив вздымающуюся спину того наполняющимся злобой взглядом. — Угомонись! — Кэрол толкнула его, и, глянув на воспаляющуюся рану, она, нарочно задев сына плечом, направилась к раковине, повернула кран и сунула руку под струю. Под шипение Кэрол на покоящуюся там посуду потекла розовая вода. Взгляд Кенни прилип к ее промокшим бедрам, с которых навязчивыми хлопками она пыталась смахнуть пятно, но тщетно. — Мам… — Вали, Кенни! — рыкнула Кэрол и всхлипнула. Вытащив одной рукой другую, она схватила ближайшее полотенце и принялась обматывать порез. — Он бы прикончил тебя! — выпалил юноша. Захотел приблизиться к матери, но, шагнув вперед, наступил на щепки и дотекшую до его ног мочу. — Почему ты, блять, терпишь? — Не умничай, — шикнула та, сморщив наполнившийся влагой нос. — Почему ты терпишь его? — продолжил Кенни. — Почему заставляешь своих детей терпеть его? Подумай же о нас! Подумай о Карен! — Упоминание сестры всколыхнуло страх вновь: если бы не она, Кенни плюнул бы на все (хоть поубивайте тут друг друга), свалил бы, как когда-то Кевин, нашел бы пристанище в каком-нибудь притоне и сторчался бы — поебать. Но Карен… Карен нуждается в брате, потому что родителей у нее, можно сказать, нет. — А чем ты лучше?! — вдруг повысила голос Кэрол. Прижав руку к груди, она, будто бы только осознав, что с ней случилось, без сил упала на ближайший стул. — Посмотри на себя, Кенни! — бросила с омерзением и опустила взгляд на мокрые штаны. — В этом доме стало вдвойне страшно находиться… — Да пошла ты! — Кенни поежился, услышав отца, говорящего его голосом, ощутив отца под собственной кожей… Но, решительно проигнорировав это, оставил мать наедине с ее бредовыми умозаключениями.***
Карен завороженно смотрела на свой бокал, неумолимо наполняющийся слоями спиртного, пахнущего так терпко, что слезятся глаза. Нездоровое нетерпение заставляло ее ерзать. Она пинала коленями сидящего рядом Майка до тех пор, пока его рука, легшая на бедро, не угомонила. Секундная растерянность сменилась жаждой раздавить себя прежнюю, смущающуюся собственной неопытности, и взять все, что может дать этот вечер. Карен положила свою ладонь на костяшки Майка, чуть сжала его пальцы своими, усилием воли вынудила себя не заулыбаться во все зубы, мельком взглянув на его самодовольное лицо. Ему нравится, когда она такая… — Готова? — нависшая над бокалом подруги Энни Бартлетт, похожая на огонек, хищно оскалилась, вооружившись зажигалкой. О, по правде, Карен не готова, но голова слишком легкая после пары лонгов — она кивнула случайно. Дальнейшие слова вампирши заглушила грохочущая музыка. Электронный голос, периодически срывающийся на крик, просил не смотреть на то, как его хоронят снова и снова. Находящиеся на танцполе разноцветные пятна двигались под задорный бит и визжали вместе с ним: Don't wanna go home Stay up, stay up Карен безотчетно обхватила губами протянутую ей коктейльную трубочку, склонилась, приготовившись слушать указания Энни. — Это — «Поцелуй со Смертью», — на ухо прошептал Майк, отодвинув несколько прядей ее волос. Карен мотнула головой. О чем он, понять не успела: бокал перед ней вспыхнул, синее пламя расползлось по дребезжащему от шума содержимому. — Пей! — выкрикнула Энни, ударив ладонями по столу. — Пей! — принялись скандировать остальные. — Пей! Пей! — Гул их голосов стал густыми, заволок уши. Конец трубочки погрузился на дно, по горлу Карен разлилась горечь, резко сменившаяся приторностью, — и обратно. От ее дыхания всколыхнувшееся пламя обдало жаром румяное лицо, ослепило. Только Маккормик и пылающая бездна перед ней, завлекающая, как свет — мотылька. Карен ощутила ласковое прикосновение Майка к ее виску, он сдул с фиолетовых кончиков озорные искорки, поползшие по волосам. Случившийся небольшой пожар встревожил, но ликование пересилило: дно бокала совсем близко! Резко запрокинув голову, она проглотила остатки и, замотав ею из стороны в сторону, завизжала под раздавшиеся аплодисменты и радостный рев. — Иди сюда… — Захлестнувшая исступленность еще не иссякла, когда Майк бесшумно позвал ее и коснулся пальцем кончика своего языка. Взгляд Карен привлекла оставшаяся во рту Маковски яркая… наклейка. Крошечный клочок бумаги с изображенным на нем вопросительным знаком зеленого цвета. Марка? — Это же… — Она едва успела осознать, что хочет сказать, — поцелуй увлек ее. Развязный, оставляющий горький привкус на плененном языке. По коже, как по проводам, пронесся ток, забрался под нее. Дрожью отдающийся трепет оказался таким же сильным, как и впервые. Что ж, первый поцелуй переоценен — мужские губы способны будоражить каждый раз. Майк отстранился, растянув этот миг настолько, что его едва ощутимые прикосновения губами к губам стали болезненными. А после еще пары поцелуев, секундных, но диких, царапающих нежную кожу, язык Карен утратил чувствительность. Время рвануло. Она обожгла рот несколькими шотами, выпитыми залпом, но не больно. Утонула в очередном протяжном засосе, а, вдохнув, нырнула в очередной бокал. Вибрирующий мир расцветили ослепительно яркие краски, оглушительно громкие звуки. От такого могла бы разболеться голова, но черепная коробка опустела, будто шею Карен венчал воздушный шарик, а держащий его ребенок случайно разжал пальчики. Шарик взмыл к потолку, и она подняла взгляд, чтобы проводить его. «Шарик…» Это слово показалось ей совершенно необыкновенным. Согласитесь, что это так: шарик. Шааарик. Твой язык словно бы погружается в гелий. В теле Карен, кстати, есть углубление, распираемое этим легким газом, — там тоже воздушный шарик. Нет, не шарик — шааарик. Если разжать пальцы, крепко держащие стол, то он поднимется по лабиринту из кишок к желудку, заскользит по пищеводу, по горлу и вылетит из открытого рта. Карен стиснула зубы на всякий случай. — Карен! Эй, Карен! — Кровавая Мэри! Она подняла веки, потяжелевшие из-за количества косметики. — Гляньте, откликается на прозвище. Смешно! — Она же отныне одна из нас… Жарко до желания раздеться, но ледяной пот, стекающий по спине, сочащийся по ребрам и даже по внутренней стороне бедер заставляет дрожать от холода. Заболела, может? Или… Или та самая марка, пропитанная каким-то галлюциногенным веществом, подействовала. Эта догадка ускорила сердечный ритм, к горлу Карен подступил ком, грозящий удушить, — мучительнейшая смерть. Она испугалась, вдруг осознав, что не может контролировать ни вспотевшее тело, ни вязкие мысли. От стремительно разносящейся по венам дряни захотелось во что бы то ни стало избавиться, выскрести ее, чтобы действие поскорее прекратилось, чтобы страх поскорее отступил. — Майк, что ты дал мне? — Она повернулась к сидящему рядом юноше, уставилась на него. Прошла вечность, прежде чем тот разомкнул розовые губы, пошевелил покоящимся во рту языком (похож на угря, выбравшегося из укрытия, где спал). — Кое-что веселое. — Что?! — Почудилось, что станет лучше, если чужая кожа впитает хоть немного ее ужаса. В отчаянии, наползающем волнами, Карен принялась искать юношеские ладони. — Скажи, — взмолилась она. — Я чувствую себя странно… — Она на измене что ли? — дежурно коснувшись лба девушки, полюбопытствовала Кэти. — Смеешься? Она, считай, не приняла. — Смахнув густые волосы с лица, Майк откинулся на спинку дивана: ему ломота в теле, перетекающая в истому, нравится. — Напилась и разнервничалась, — озвучил он. — Бывает. — Ленивым прикосновением к щеке Карен, мягкой, как пластилин, приподнял уголок ее губ и с удовольствием оглядел получившуюся маску. Мысли, которые возникли, ускользнули от Карен. Оказывается, у Маковски очень чистая кожа — прямо-таки лист бумаги. А вот на коже Карен множество изъянов: россыпь прыщиков, рельеф которых не может скрыть тональник, и родинки, похожие на брызги краски, — ее нарисовал не очень аккуратный художник. Сейчас Майку, когда он так близко, наверняка видны все эти ее несовершенства… Подобравшись, Карен спешно отвернулась, опустила взгляд на ноги, которые, оказалось, покоятся на его. А платье задралось настолько, что виден шов на колготках, сквозь которые просвечивают дурацкие трусики — в цветочек, очень по-вампирски. Остервенело вцепившись в юбку, Карен потянула ее к коленям, чтобы прикрыться. — Тебе нужно подвигаться! — прозвучало возле уха, после чего Кэти поднялась, дернула подругу за руку. Из ниоткуда возникшая Энни взялась за вторую и потянула. Безвольное тело девушки вампирши погрузили в качающуюся, как весельная лодка на штормовых волнах, толпу, парой настойчивых движений расшевелили ее закостеневшие конечности. Дальше — сама. Жизнь действительно начала возвращаться в ослабшее тело: в каждую до предела напрягающуюся мышцу, в каждый сустав, в каждую набухшую венку. По ногам, топчущим танцпол, по бедрам, выписывающим соблазнительные восьмерки, к рукам, которые вскидывали, сжимая, девчонки, подпрыгивающие, в экстаз приходя от особенно грохочущих нот; к животу и груди, по которым блуждали их или чьи-то еще ладони. Когда даже волосы, мельтешащие перед глазами, стали казаться подвластными, Карен расслабилась полностью. Ее тело давно хотело извиваться так, будто его берут… — Карен, детка… — Чьи-то увенчанные длинными ногтями, густо покрытыми черным лаком, пальцы легли на ее локоть. Обернувшись, Маккормик не сразу сфокусировалась на преувеличенно бесстрастном лице Генриетты, на фоне динамичной толпы выглядящей, как черная дыра, засасывающая все веселье. — Побеседуем? — О чем? — принципиально продолжая шататься в такт музыки, громко спросила Карен, поднявшись на носках, чтобы добраться до уха девушки. — Я написала твоему брату — он едет сюда, — сухо процедила та, ничуть не повысив голос, который, однако, прогрохотал, как гром. — Что сделала? — Карен остолбенела. Проигнорировав ее замешательство, Генриетта двинулась к столику в углу, который занимали готы. — Что сделала?! — повторила Карен, бросившись следом. Генриетта ответила только тогда, когда заняла свое место среди друзей, встретивших запыхавшуюся Маккормик смутившим ее равнодушием. Я призрак, что ли? Почему не смотрят? — Ты пьяна, — оповестила Биггл, постучав ногтями по счету, который к ней, не замечая «гостью», пододвинул Пит. — Скоро тебе захочется спать — будет лучше, если Кенни отведет тебя домой. — Не взглянув на собеседницу, она расположила на коленях клатч и увлеклась рассматриванием его содержимого. — Какого черта, Грета? — возмутившись, Карен бессильно всплеснула руками. — Я веселюсь! — Вижу, — спокойно ответила та. Достала несколько купюр, чтобы расплатиться. Взгляд Карен зацепился за кошелек, легкомысленно оставленный Генриеттой открытым. Двадцатка… Двадцать, мать их, баксов! Перед ней ровно столько, сколько нужно. Все тревоги останутся в прошлом, если всего-то протянуть руку... — Собирайся, — скомандовала Биггл (Карен выдернуло из тягучих размышлений, она смогла поднять глаза) и кивнула сидящему напротив Фирклу. Тот вышел из-за стола и приблизился к взъерошенной однокласснице. Оказалось, он уже обнаружил ее куртку среди множества других, висящих у выхода. — Боже! — раздраженно фыркнула Карен и выхватила ее из рук Фиркла, принялась нещадно комкать, но умерила пыл, вспомнив, что находится в одном из карманов. Беспечная дура: оставила деньги без присмотра! Кто угодно мог взять их… К слову, деньги Генриетты тоже может взять кто угодно. — Слушай, может договоримся? — смягчившись, спросила она и, шагнув к столу, села рядом с бывшей подругой. Ненавязчиво придвинулась к ее клатчу, теряя способность мыслить адекватно и… кажется, совесть. — Если заплатишь мне, я свалю отсюда. Хоть с Кенни, хоть с тобой, хоть с любым из них, — небрежным кивком указала на готов. — Без разницы. Впервые лицо Генриетты выразило изумление. Она повернулась к Карен и какое-то время посвятила рассматриванию голубых радужек той, почти полностью затянувшихся черным зрачком. — Милая, кто сказал тебе, что мир работает так? — Ее предельная серьезность смутила, но Маккормик нашлась с ответом. — Хочешь сказать, что обязательно сосаться или сосать, чтобы получить желаемое? — циничный вопрос заставил выразительные глаза Генриетты округлиться, и Карен с удовольствием отметила, что черты девушки напротив привлекательны: у нее магически длинные ресницы, аккуратный носик, идеальной формы и толщины губы — она с легкостью, какой не было прежде, могла бы коснуться их своими. — Ты так беспокоишься обо мне… — промурлыкала Карен, пододвигаясь к Генриетте. Она и не знала, что умеет шептать настолько томно. — Я начинаю думать, что нравлюсь тебе, и дело далеко не в дружбе. — Чуть приподнявшись, поравнялось с той. Решительно опустив руку на обтянутое кожаным платьем широкое бедро, выдохнула в чужие губы: — Мне любопытно, не будешь ли ты против… Соприкоснулись. Под ставшими неестественно чувствительными пальцами Карен мышцы Генриетты, дрогнув, напряглись, а под горячими девчачьими губами затрепетали ее губы. Сладострастно замычав, Карен разлепила их и коснулась теплого языка — мокрый и беспредельно нежный. Как легко оказалось покорить неприступную скалу. Поцелуй стал глубже, но это не взбудоражило слишком сильно: то ли ей все же больше нравятся мальчики, несмотря на то, что женские губы и язык, оказывается, куда ласковее и отзывчивее — до головокружения; то ли отвлекли оказавшиеся под ладонью свободной руки деньги. Следует отпустить их, выбраться из чужого кошелька, но пальцы Карен поневоле скомкали купюры. — Глупая, — прошептала Генриетта, когда Карен разорвала поцелуй и, продолжая гипнотизировать невинным взглядом, жадно вдохнула ее вздох. — Глупая и очень самонадеянная, — повторила увереннее, сбрасывая с себя руку Маккормик. — Ты поплатишься за это рано или поздно, милая. Та отстранилась, порывисто встала и спрятала горящий кулак в складках куртки. — За мной. Тебе нужно подышать. — Генриетта поднялась следом, взяла клатч. — Я хочу в туалет, — пролепетала Карен, опасливо отступая от тучной фигуры, выросшей перед ней. Если Генриетта обнаружит, что Карен обворовала ее, мало не покажется: сомнет одним лишь своим тяжелым взглядом, им же выдавит всю дурь из головы. — Быстро, — распорядилась она. Расположиться над унитазом так, чтобы не потянуло блевать, — невыполнимая задача, но кое-как Карен справилась. Не касаясь бортиков. Как учила мама. Впрочем, ей и самой понятно, что садиться на чужую ссанину, идея так себе — мама не нужна. Между тем, ее моча разбрызгалась тоже — пришлось наклониться и опустить голову, чтобы не промахиваться. Спустя несколько минут блаженства, натягиваемые на бедра колготы заскрежетали, разрываясь сильнее. От них уже и не осталось ничего толком. Может, снять? Почему-то мысли о случившемся ранее не посещали, а от любых воспоминаний Карен виртуозно отмахивалась. Наверняка то же испытывают ее родители, когда после громкой ссоры принимаются как ни в чем не бывало ужинать, садясь за один стол. Удобно: Маккормики закрывают глаза на самое поганое, что есть в их жизни, — на самих себя. Непослушные пальцы запутались в перекручивающимся капроне. Выругавшись, Карен отшатнулась от унитаза, прислонилась к стене. Перво-наперво должна снять обувь — это несложно. Наступив на свои пятки, скинула ботинки, не развязывая, и опустила стопы на ледяной пол. Вяло обрадовалась тому, что уборные здесь не похожи на школьные: не кабинка, в которой не развернуться, а просторное помещение, оснащенное всем самым необходимым. Беззастенчиво задрав платье, Карен подбородком прижала его низ к груди и, взявшись за колготки, постаралась выбраться из них. Никакой изящности — лишь нелепые попытки совладать с упрямо теряющим равновесие телом. Ей удалось высвободить одну ногу из плена капроновых нитей, ставших вдруг крепкими, будто золотые, когда хлипкая дверь сотряслась от стуков. — Карен?! Она узнала голос Кенни, и почему-то стало тоскливо до желания расплакаться. Кенни, который учил ее быть леди и относился к ней так, словно перед ним — принцем — его принцесса… А она взяла в рот за деньги, обворовала подругу и… порвала гребаные колготки! Всхлипнув, Карен уставилась на свою куртку, брошенную ею в раковину. Вон деньги — сотня баксов, которую она потратит на красивую вечеринку, где почувствует себя той, кем была рядом с братом. Вот же ж ничтожество, не заслуживающее быть частью даже своего ублюдского семейства… Тряхнув головой, Карен оттолкнулась от стены, перешагнула через валяющиеся на полу сапоги и, глубоко вдохнув, отодвинула задвижку: Кенни вышибет дверь, если захочет, — нет смысла прятаться от него. Зажмурившись, представила разгневанное лицо брата, но все оказалось хуже, когда возросший шум известил о том, что дверь открылась, и она подняла веки. Сначала отметила его взгляд: встревоженность мучительно медленно сменялась стыдящей ее разочарованностью. Кенни, ну пожалуйста, не смотри на меня так… В глаза бросилось синеватое пятно над рассеченной бровью, под ней — припухшее веко, разбитые губы увеличились тоже. На его светлом лице следы неблагополучия выглядели ужасающе. Ей захотелось спросить, что случилось, но Кенни не позволил заговорить. — Господи, Карен… — закрывая дверь, выдохнул он устало, вложив в одно ее имя все чувства, какие только мог испытывать: от презрительной жалости до умоисступленного обожания. — Ты правда сделала это? Что именно? Карен смутилась из-за вопроса, который задала самой себе. Не должно было в памяти всплыть столько свершенного ею, за что брат мог бы осудить. — Возможно, произошла путаница, — двинувшись вглубь, протараторил Кенни. Нервничает. — Генриетта сказала, что ты взяла у нее… Он замер перед раковиной, и в отражении зеркала перед ним, возникло неузнаваемо белое лицо кого-то, кто был любимым братом Карен. Смятые купюры лежали аккурат там, выглядывали из кармана ее куртки, будто насмехающиеся зрители развернувшейся драмы. Карен скукожилась. Отшагнула, уперлась в стену. Пройти бы сквозь нее и скрыться, пока он не посмотрел на нее. Не смотри! Только не смотри! Кенни не сказал ничего. Приблизившись к раковине, он склонился над ней, извлек двадцатку, убрал в карман и с осторожностью оглядел остальное. — Откуда? — почти беззвучно прошептал он — Карен прочла по губам. — Заработала, — бросила в ответ. От самой себя затошнило: не думала, что правда прозвучит так мерзостно и безысходно. Моргнув, Кенни поднял глаза, бегло изучил осунувшееся лицо сестры, перепачканное растекшейся от пота косметикой, скособоченное платье на судорожно подрагивающих плечах, ее ноги: плотно сдвинутые бедра, красные коленки, щиколотки, опутанные колготками. — Приведи себя в порядок, ладно? — выдавливая из себя мягкость, проговорил он и вгляделся в деньги — заработанные деньги. Карен кивнула (пожалуй, ей хочется убраться из этого места, из этого дня), прислонилась поясницей к стене, наклонилась, чтобы наконец стянуть ненавистную деталь одежды. Будет некомфортно, но Кенни не даст замерзнуть. Может, возьмет на руки, прижмет всю ее к теплой груди, а она обнимет его шею, носом уткнется в пахнущие цветочным медом волосы и, наверное, поцелует. Точно поцелует! Его мягкую щеку, мочку уха — так, что он засмеется, шею — так, как делал это он. Отчего-то оказаться в руках Кенни захотелось настолько сильно, что сердце ускорилось, стремясь приблизить дивный миг. Карен посмотрела на брата в ту секунду, когда он, мрачный, как грозовая туча, застыв возле унитаза, поднял сжимающую доллары кисть и разжал пальцы. — Нет! Кенни, нет! — взревела Карен. Рванула вперед. Слыша звук журчащей воды, споткнулась, запутавшись в колготках, ударилась коленями о пол. Их больно ужалило, но наплевать! Поползла… Впившись пальцами в ободок, она нависла над белым дном. Вода, не способная очистить от грязи тающие деньги, завертелась перед глазами Карен, унося ее надежду на то, что кошмар закончился, под землю — в ад, с которым соседствует ее жизнь. — Что ты наделал?! — крикнула в глубину и сунула руку внутрь. Кенни замутило. Блять, сколь жалкая… — Встань! — несдержанно рявкнул он. — Противно смотреть. — Как ты мог?! — прохрипела Карен. Ее омытые водоворотом пальцы уперлись в опустевшее дно. Она в бессилии ударила по воде кулаком — холодные брызги укололи ее лицо. — Блять! — Кенни, морщась, наклонился к ней, подхватил под мышки и рывком поднял на ноги. Сразу же ощутил удар в грудь. Слабый, но более болезненный, чем отцовские, оставившие синяки и звездочки кровоподтеков на теле. — Ты все испортил! — скалясь, завизжала Карен, в истерике замотав головой, будто силясь исторгнуть из памяти этот миг, избавиться от всепоглощающей обреченности. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Чувствуя боль от ее слов, Кенни терпел безумие сестры, пока агония не захлестнула и его. Грубо схватив за плечи, он тряхнул Карен так, что шумно клацнули ее сомкнувшиеся челюсти. — Даже знать не хочу! — проорал он в скривленное беззвучным плачем лицо. — Даже знать не хочу, как, Карен! Он представил… О, как красочно он представил самый легкий способ получить такую сумму быстро. В ее возрасте он и сам думал об этом, но гордость и наличие члена между ног уберегли от перспективы стать подстилкой для спидозных извращенцев. Он отчетливо представил чужака, безжалостно имеющего ее совсем юное нетронутое никем тело, впихивающего свой уродливый хрен в ее маленький рот для начала, в тугую дырку, в узкую задницу — туда можно кончить без презерватива… Свернуть бы шею тому, кто это делал! В приступе ярости он поклялся себе, что так и поступит — срать ему на последствия! Если нужно, отсидит. Если нужно, сам подохнет. Теряя контроль над эмоциями — над в клочья кромсающей разум злостью, он оттолкнул сестру от себя, не в силах находиться рядом. Отшатнулся от нее, закусив до боли кулак, и взвыл, как раненый зверь. Лопатки Карен врезалась в стену, и она, резко выдохнув, обмякла, зажмуривая проливающиеся на мертвецки белые щеки черными слезами глаза. Ее безмолвие отрезвило. Кенни метнулся к сестре почти сразу же, прижал к себе в каком-то сумасшедшем порыве, стиснул ее плечи — нет, всю ее… Она ударила его несколько раз. Еле-еле — силы оставили. Зубами вгрызшись в его куртку, заныла. Протяжно, обреченно. Кенни пригладил ее взъерошенные волосы, озвучил длинное «чш», раскачивая, как безутешного младенца, вопль которого стих только для того, чтобы зазвучать в тишине вновь. Их трясло. — Что же с нами стало? — в ее макушку проговорил он. Усталость накатила на обоих. Эти больные объятия, не дающие ни одному упасть, продлились несколько минут, полнящихся стенаниями и секундами мучительной тишины — голой болью. Кенни решился шевельнуться, когда частые выдохи Карен перестали обжигать сквозь одежду. Еще дрожащими руками, ноющими после стычки с отцом, он отодвинул ее от своей груди, мельком глянул на ее заплаканное лицо и опустил взгляд на ту же точку на полу, куда безжизненными глазами смотрела она. Не проронив ни слова, Кенни отпустил ее и опустился на одно колено. На второе. Он почувствовал, что Карен смотрит на него, но на своего палача в ответ не посмотрел: мама была права — страшно. Доли секунды хватит: до того просто лишиться родных в их семье. Набрав воздуха в еще распираемую невысказанностью грудь, коснулся ее холодной лодыжки, взялся за остатки капрона и потянул вниз. Карен, притихнув, ухватилась за плечи брата, когда пришлось приподнять ногу, чтобы выбрать из злосчастных колготок. Тяжесть ее тела навалилась на его спину — дыхание перехватило. — Кенни… Он, вытянув свободную руку, подтащил к себе ее обувь. Со всей бережностью, на которую был способен, словно бы перед ним бесценный артефакт, погрузил в старенький сапог маленькую стопу, которую до сих пор продолжал придерживать ладонью, чтобы не дать наступить в грязь. Карен пошатнулась, крепче сжала плечи брата — не упала. — Кенни, ты прав: я делала неправильные вещи, — тихо-тихо произнесла она, позволяя ему поднять ее вторую ногу. — А думаю о куда более неправильных вещах, и мне очень стыдно. Внутренности все замерли, будто время остановилось, но сам он, лишь нахмурившись, продолжил методично обувать сестру. Это важнее всего остального, да? — Неудивительно, ведь ты растешь, Карен. — Господи, почему же эти слова так нестерпимо больно выталкивать из горла?! Карен замотала головой. Ее руки на его плечах стали невесомыми: она убрала их, почувствовав опору под ногами. — Я думаю о неправильных вещах с тобой. Кенни поднял взгляд, встретился с ее глазами лишь на долю секунды — ту самую долю секунды. Неловкость заставила обоих отвернуться, найти что-то более интересное в слушающих их стенах. — Мы какая-то больная семья, да? — сказала и скривилась. Кенни поспешно убрал руки от ног сестры, заметив, что ее кожа слишком нежная. Медленно выпрямляясь, скользнул взглядом по ее коленям, по бедрам, едва прикрытым измятым платьем, по торсу, по тяжело вздымающейся груди. — Прости меня. — Кенни вырос перед ней, посмотрел на опущенные ресницы, которые Карен принялась тереть кулаками, ощутив его осуждающий взгляд. Однако он осуждал только самого себя. — Я не должен был приходить к тебе вчера, не должен был делать то, что делал, думать о том, о чем думал. Прости. Запястьем оттянув воспалившуюся кожу у внешнего уголка глаза, Карен судорожно вдохнула, шмыгнув носом. Ее сведенные руки так и замерли у мокрых щек, она подняла лицо. — Ты хочешь меня? Мир вокруг, показалось, вспыхнул от взрыва, случившегося в груди Кенни. Но вдруг стало так спокойно, и смотреть на обращенное к нему лицо сестры почему-то уже не постыдно. Она же умопомрачительно прекрасна даже сейчас: заплаканная, с раскрасневшимися глазами и дрожащими искусанными губами. Ответ очевиден. — Карен, я… — Да или нет? — Карен умилительно насупилась, как будто весь их разговор — пустяк. — Потому что, если спросишь, я… — не перестала преданно смотреть в лазурные глаза напротив, — я — да. Несмело подавшись вперед, она встала на цыпочки, подтянулась, положив ладони на грудь брата, и коснулась губами губ. Так же невинно, как касалась в детстве его щек, век, щекочущих пушистыми ресницами. В те мгновения Кенни улыбался, но сейчас его лицо не выражает ничего — легкую взволнованность выдают лишь глаза, нервно мечущиеся между ее бездонными зрачками, от одного к другому. — Да, — ответил он, разомкнув губы, обжигаемые холодными губами сестры, и поцеловал сам. Совсем не так, как она… Рассудок истеричным выкриком пронзил голову, но мораль, нравственность — все то, что Кенни старательно воспитывал в себе сам, растворилось на языке Карен, до которого удалось дотронуться своим. Он обхватил ее лицо дрожащими ладонями, путающимися в липких от пота и спиртного волосах, приподнял, захватил ее рот губами, чувствуя разрастающуюся боль от того, что делает, что хочет сделать. А она покорная такая, как будто не понимает… Отдается с упрямой смелостью, не желая сопротивляться. Прижимается всем телом, за одежду цепляется и целует, целует, целует, не стесняясь. Правда, глаза зажмурены, чтобы было темно, чтобы не видеть… Напор Кенни, оттеснивший Карен к стене, и собственная слабость сделали ее внутренности тяжелыми. Он возбужден тоже: не дышит почти, чтобы не выдать себя, старательно избегает тех участков ее тела, которые может случайно задеть пахом. Сдерживая один за одним порывы, Кенни все же позволил себе вольность и сразу же укорил. Правда, голос рассудка предательски умолк, как только мягкая грудь Карен оказалась под ладонью. Лицемер! Ее платье и бюстгальтер совсем тонкие — нащупав, надавил кончиками пальцев на затвердевший сосок, оторвался от ее губ, припал к родинке на подбородке, к следующей — на шее. Наизусть знает расположение каждой, а те, которые не видел, обязательно обнаружит. Дыхание Карен безвозвратно сбилось, когда ее платье, остервенело сжимаемое братом, нетерпеливо поползло вверх. Боже… Почему так быстро? Но безудержность Кенни порабощала, впитываясь в особенно нежные участки кожи, прикосновения чужих губ к которым делали Карен беззащитной. Она что-то сказать попыталась, ощутив пугающую уязвимость, но смогла лишь шумно выдохнуть. А последующий вдох Кенни скрал поцелуем. Его согретые ее жаром губы стали мокрее и требовательнее — не остановить. Когда он нащупал ее трусы, она не оттормозила его, а сам не смог… Устав бороться, лбом припал ко лбу Карен, дал ей и себе вдохнуть, закрыл глаза и решительно сместил руку на ее горячий пах. Она, затрепетав, пошатнулась, чуть не упала. Возбуждение стало до боли сильным (упирающийся в ширинку член призывно ныл), хоть Кенни и не коснулся еще ничего, кроме хлопковой ткани, обтягивающей гладкий лобок. Все же коснулся. Оттянул тугую резинку, и его рука оказалась на теплой покрытой мурашками коже. Зной, встретивший его, заволок сознание. Карен сказала что-то — он не расслышал: все его рецепторы сконцентрировались на кончиках пальцев, по влажным складкам двинувшимся дальше, еще чуть-чуть — и вглубь. Карен ощутимо вздрогнула, сомкнув губы, замычала; ноги подкосились. От головокружения чуть не теряя сознание тоже, Кенни погрузился в нее, узкую, мгновенно засочившуюся по его руке. Тугие стенки пленили фаланги, а ее истомленные вздохи низвергли самообладание. Продолжая исследовать обволакивающее мягкостью углубление, Кенни, пошарив, расстегнул ширинку джинсов. Он всего лишь расположит член удобнее — головка перестанет упираться в жесткую ткань… Но еще до того, как взялся за него, понял, что не ограничится этим. Чувствуя взгляд Карен, высвободил, несколько раз робко сдвинул кожу к концу, затем — к основанию и ускорился, когда ее интерес взбудоражил настолько, что на смущение не осталось выдержки. Да и намокла… Такая пылкая, как он и представлял. Пламенеющий воздух между ними наполнился вздохами, редкими поцелуями, нужными, чтобы не потерять друг друга в приступе безумия. Пальцы Кенни проникали все глубже, надавливали на точки, о существовании которых Карен не знала, и ей становилось лучше, распирало пах, грудь — все тело. Она бы коснулась его члена: ей интересно, ей хочется, но мешает концентрироваться хоть на чем-то, кроме ощущений между ног, становящееся все отчетливее желание испытать близящееся наслаждение. Задрожав, Карен сомкнула бедра. По сдавленным рваной пульсацией пальцам Кенни потекли крупные теплые капли. Он расслышал стон, непроизвольно сорвавшийся с ее приоткрытых губ, ощутил чужой оргазм выступившими на коже мурашками и тяжесть навалившегося на его грудь тела. Кончила… От его прикосновений, с ним — осознание чуть не свалило с ног, чуть не расплескало копящийся восторг. Вот только вдруг Карен стала дочерью его матери, стала сестрой… Остановив происходящее в штанах, Кенни с осторожностью извлек похолодевшую руку из нее, из ее белья, несмотря на исступленное желание оказаться как можно дальше, поскорее спрятать от нее свой неуемный член. Это ненормально… Ненормально! Сестренка, которую он должен был отвести домой, не должна была сейчас восстанавливать дыхание, виском прижимаясь к его плечу после того, как он вынудил ее испытать то, что предназначалось не ему — точно не ему. Кенни стало плохо. Затошнило. Ему захотелось извергнуть всего себя, как рвоту, и смыть следом. Там, на дне канализации, среди говна, ему самое место… Превозмогая парализующий стыд, он посмотрел на Карен. О, сколько сладострастия в ее осоловелом взгляде. Он мог бы любоваться этим вечно, приводя ее в экстаз снова и снова всеми известными способами, в каждом уголке их дома. Больной, блять! Раскрошить бы черепную коробку, вмещающую больной мозг, о ближайшую стену — тогда не будет мыслей, так и не оставляющих его, возбуждающих даже сейчас. — Я хочу домой, — сонно пролепетала Карен. Нет, нельзя ей домой. Дома стена отделит их друг от друга лишь на время. Кенни не справится… Посягнет на нее, когда зайдет проведать. Он и сейчас бы это сделал — нужно только убедиться, что Карен хочет тоже. — Разрешишь мне лечь с тобой? Кенни закрыл лицо руками, провалился в беспросветную тьму. Теперь нет ни одной комнаты в их доме, где Карен была бы в безопасности. Теперь рядом с ним она не в безопасности. — Нет, — выговорил он, усилием воли заставив себя терпеть. — Переночуешь у друзей. Карен вяло хмыкнула. — У меня нет никого, кроме тебя. — Есть.