Окурок

Пятница началась обычно. Спортивную рубрику по ZDF и французские карты можно было объединить под названием «Нет новостей», после следовала утренняя доза сигарет. Джина курила и думала, размышления были невеселы. В реальной жизни ничего не происходило, разве Роман подкинул ей ещё один сайт «www.Sven-Hannawald.de». Оставался ещё шестичасовой «heute-sport», но в случае монтажа «Mittagsmagazin» на ZDF, как это и происходило всю неделю, он лишь дублировал ранний обзор. Джина с удивлением вспоминала, как исправно она смотрела телевизор полгода назад, как строго была расписана её жизнь, даже не включая в себя Ханни. Музыкальный обзор восьмидесятых по «Vh 1», «Вести», огрызок от «Jukebox», «Время», итог дня по «EuroNews», итог спортивного дня по «EuroSport 2», документальные фильмы, «Clip Rock» по «Magic.tv»… Всего и не упомнишь, а куда это всё подевалось после 5 августа — и неизвестно. Редко она теперь набредёт на что-нибудь, равнодушно выключит минут через десять и снова схватится за сигарету. Пусть мир крутится без неё, до начала зимнего сезона два месяца. Если не отключат каналы, если сохранят трансляции. если он захочет комментировать… Как всё это сложить в положительный итог, если сам он сказал «не знаю»? А если всё сложится, то как она будет жить восемь месяцев после? Что дадут ей краткие считанные минуты? Что оставалось от них в конце прошлого декабря, в марте? Что осталось от её любви — всё перевёрнуто вверх дном и запутано так, что уже и не понять, где кончалась его вина и начинались её прегрешения, где завершалось её самоопределение и открывалась его власть, где была граница между её и его волей и желанием. Она разрешала эту задачу на каком-то крохотном отрезке, как с e-mail’ами, а душа-то её была несравненно больше! Она может возложить свои руки на фотографию и пожелать ему всяческих бед. Если воля её ничего не значит, бог накажет её за дерзость и не явит ей его образ на соревнованиях в декабре, а, наоборот, поведёт его под венец и натворит ещё кучу ужасов, которые Джина, обливаясь слезами, будет исправно записывать на видео (если Логинск не окажется в это время в эпицентре грозы, если не испортится аппаратура, если не отключат свет, если Джина доживёт, если…). Если её воля что-то может, то, желая ему горестей, не ведёт ли она Ханни к отсутствию работы, а себя — к тому же самому печальному итогу, его отсутствию на экране? И с одной стороны, и с другой выходило плохо. В начале года она желала ему счастья. Без определённой цели, она ведь не знала, что он хочет вернуться. Был ли он счастлив надеждой или, напротив, убеждался в недостижимости желаемого, погрязал в сомнениях, психовал? И этого она не знала, дефицит информации топил её в сознании бесполезности каких-либо действий. Бог или она сама зачем-то велел ей поступать сначала от хорошего, потом — от худого. Насыщала она так хотя бы свою жизнь, спасавшись от пустоты и дурных предчувствий, или обедняла уяснением своего бессилия? Была ли в её поступках какая-либо последовательность, или они являлись просто метаниями деморализованного создания? Ни на что не находилось ответа, Джина не могла разрешить даже того, что напрямую относилось к ней, что же она рвалась в запредельные дали на западном фронте? Хорошо, попробуем допустить, что последовательность была, и провидению были угодны её выходки. В начале года положительное в собственной жизни её не интересовало, она коротала время у телевизора, надеявшись без особых потрясений дотащиться до чемпионата мира по футболу, от которого будет уже не так далеко до начала августа. Если начало августа не принесёт ей никаких видеокадров, как и в 2004 году, она просмотрит соревнования, замирая от упоминания его фамилии, перекинется на начало чемпионата Германии по футболу, жеребьёвку с предстоящей Лиги чемпионов и так далее, и так далее она добредёт до конца ноября, потом всё повторится сначала. Никакого смысла не было, но смысла в её жизни не было давно, это её уже не страшило. Позитива не было, смысла не было, что же хорошего пыталась она наскрести ему от себя? Благо незнания — тогда она не считала незнание благом. Веру и, как следствие, возможность продолжения, пускай и в очень отдалённом будущем, пускай и в той жизни? Вера была её надеждой, игра воображения — богатством, неведение — благом. Э’то она хотела через медитацию донести ему от себя. Связь не сработала, всё рассы’палось. Даже если бы она сработала, положительное оказалось бы смехотворно крохотным, его бы не хватило. После этого она связалась с e-mail’ами и прошла через ещё одни поверженные упования. Она действительно не ждала ответа, ей нужна была раскрутка на экране, и на сайт его она не пробовала выйти, и первое послание отправила Горану. Если исключить из происшедшего и адресата, и результат, останется её импульс. Он нужен был Джине для того, чтобы после 5 августа, когда ей стало по-настоящему невыносимо тяжело, востребовать назад свою же энергию. Таким образом всё получало разумную составляющую, но исключало из себя и Ханнавальда, и достижение цели, работало лишь на неё саму. Следовательно, и её нынешнее замкнётся на ней же. Она излучала то, что ей же самой предстояло поглощать, всё, выплёскиваемое ею, возвращалось к ней же, она не входила в единое информационно-энергетическое пространство активно его формировавшей, она не влияла ни на что вне её. Когда-то это отвечало её мировоззрению, её замкнутости, она всегда была индивидуалисткой, но теперь без Ханни она чувствовала себя изгоем, вдобавок к тому, что он сам бессознательно изгнал её уже более года тому назад. Только бегство к телевизору было возможностью не думать об этом, и она снова включила его, уставясь в ожидании «heute-sport» на прогноз погоды по «EuroNews». Её не интересовало, почему из месяца в месяц этот прогноз стабильно выдавал те же самые градусы в Ростове, что и в Москве, при сорока семи градусах жары в Баку печатал 33, и при минус сорока в Поволжье показывал -15; враньё в погоде было не самой последней гнусностью, которой занималось западное телевидение. Надо переключить каналы, в 18.00, время местное, по ZDF четырёхминутный краткий обзор новостей, после — спортивный блок. Джина потянулась к пульту, «EuroNews» предварял содержание очередного выпуска. В Грузии задержаны российские военнослужащие, предъявлено обвинение в шпионаже. Что ж, сегодня можно посмотреть «Вести», если «можно» доживёт до девяти часов вечера и не вылетит из головы. По ZDF снова ничего. Взята очередная сигарета, что-то не так. Ах да, чай кончился. Джина поднялась с постели, зацепила чашку и спустилась вниз. Мать просматривала пакет очередных предписаний.    — На Западном фронте без перемен?    — Само собой, открывается Южный. Тебе нравится жирное рыло говнюка Саакашвили?    — Нет, естественно. По твоим суждениям, чересчур развитая нижняя часть лица говорит о преобладании низменного в человеке, умом, во всяком случае, он не блещет, здесь я с тобой согласна.    — Он может утешиться тем, что в табели об уродстве занимает не первое место, уже несколько лет прочно удерживаемое Рональдо. Мог бы пластическую операцию себе сделать, хотя дебильность вряд ли удаляется ножом.    — Ты никак ему не можешь простить, что он поехал в Косово играть в футбол с маленькими гадёнышами.    — Не оскорбляй животных.    — А что натворил Саакашвили?    — Задержал четырёх военных из России.    — По какому поводу?    — По шпионскому.    — Болван. И это тебя развлечёт? По-моему, освобождение неминуемо.    — Иванова интересно послушать, у него классные ремарки. А вот я зашла в тупик. Сдаётся мне, я формирую энергетику в радиусе пятидесяти сантиметров от местонахождения своей головы.    — Увеличь до пяти метров. Я всегда нервничаю, когда ты излагаешь свой очередной духовный кризис.    — Я ощущаю себя привязанной к гигантской металлической паутине, опутывающей землю, намертво, без всякой возможности влияния на кого-либо, кроме как на себя саму.    — Ты уже излагала что-то подобное. Дескать, могла бы влиять на расстоянии — для проверки убила бы подонка Буша.    — Много чести. Его даже союзнички называют неотёсанным идиотом. Если бы эта сила существовала на самом деле, её давно взяли бы на вооружение другие люди и стали бы убирать ключевые фигуры на политической арене.    — Так как этого до сих пор не произошло, возможность — фикция…    — Да, и продавец в ближайшем супермаркете, и наша соседка в Москве, и Зоя, и Алекс не вольны в судьбе Свена Ханнавальда. Правда, за меня говорит моя любовь. Я и не могу понять — как её, такой огромной, недостаточно?    — Сама же вывела ничтожность свободной воли человека по сравнению с рукой бога…    — А ничтожность и обречённость всегда толкали рабов на восстания, и иногда они удавались.    — На время, а потом подавлялись. Кстати, жёстко. Признаки рабовладельческого строя остались и поныне. Торговля проститутками, негры, убирающие мусор, нелегальные тысячные потоки в Европу. Надеюсь, твой духовный кризис не лишил тебя желания сыграть в нарды.    — У доброго доктора Тотти сердечная рана… Раскрывай.    Последнее слово Джина произнесла глухо. Она прижала ладони к лицу, сблизив их и совместив кончики пальцев с корнями волос, провела ими вниз по лицу, подняла наверх и опустила снова, ведя их уже полукругом, не по щекам и крыльям носа, а от середины лба к вискам и дальше к подбородку. Но движение не завершилось, пальцы не дошли до шеи, так и остановившись под висками; Джина сжала голову в руках и остановила взгляд на фрагменте плинтуса между диваном и тумбой телевизора. Этот-то взгляд и поймала мать, потянувшись за нардами. Осознавая его содержание, она ощущала нараставшую дурноту, с каждой волной захватывавшую её всё глубже и уверенней, и эта тошнота рассудка совпадала по смыслу с гаммой чувств, сменявших друг друга во взгляде дочери. Образы, полонившие Джину, и печальные выводы иногда прозревавшего ума рождали в сердце матери тождественное по степени отчаяния видение Джины, стоявшей на крохотном островке, которому суждено было скоро исчезнуть, затонув в приливе, или над пропастью во время землетрясения, скалывавшего кусок за куском землю, на которой ещё можно было находиться, не падая в пропасть, и всё уже очерчивавшего оставшуюся. Об отчаянии кричал её разум, внимавший сердцу, говорившему о невозможности найти выход; чувства и мысли взаимно поменяли место обитания, и душа, уставшая от этих плутаний, почти равнодушно взирала на готовившуюся ей участь. Изумление при виде той пустыни, куда её загнала её же любовь, растерянность при сознании того, во что эта любовь её перемолола, незнание того, кто в этом повинен, ужас от количества кругов, которые предстояло замкнуть в бесцельных блужданиях, — всё это теснилось, громоздилось одно на другое и выплёскивалось во взгляде. Потом не осталось ничего, кроме мольбы о помощи. «Помоги мне, пожалуйста», — обращались глаза, к кому — неизвестно. «Никто не в состоянии это сделать, я знаю. Меня нельзя защитить: если бы можно было, бог отвёл бы меня от этого уже давно. Кому-то зачем-то нужны моя боль и безвыходность ситуации. Я обречена». Ни вопроса о том, когда всё закончится, ни отчаяния, ни просьбы о помощи теперь не было. Ни о пощаде, ни о снисхождении — глаза молили только о жалости. Джина не обращалась к той единственной, которая могла эту жалость испытывать. Не из гордости она молчала. Не от никчемности сострадания шло её безмолвие. Не будущего окончательного распада своей сущности в потоках жалости боялась она. Не сознания своей убогости стыдилась. Джина могла приглашать мать к психологическому разбору, но предъявить самому близкому человеку требование или просьбу о необходимости сострадать своим чувствам, переживать их, переваривать в себе ей не приходило в голову, даже больше: было неосознанно, на каком-то инстинктивном уровне, заказано. Отвлёкши мать на поверхностное, преходящее, временное, вопреки своей воле Джина отдалась основному, обуревавшему её, и это выливалось на кусок дерева. Дочь встрепенулась от звонка в дверь, испуганно посмотрела на мать, проверяя, не подловила ли она немой призыв, и, потерев себя по скулам, донельзя обрадовалась вошедшему Алексу.    — Рановато. До основных новостей куча времени, но раньше половины одиннадцатого мы вас не отпустим. Итак, тема №1… Впрочем, перенумеруем. Лолита, давай чай, у меня полчаса чашка пуста.    — Какой чай? Семь скоро, обедать пора.    — Как это мило с вашей стороны. Я голоден как волк.    — А, так вы к обеду. Я-то думала — предложить мне раздобыть автоматы и отправится в Грузию бить неверных.    — Твои неверные здесь не пройдут. Они же всё-таки христиане.    — Ну и что? Лермонтов и французов называл басурманами. Кроме того, неверные бывают не только по религии, но и по смыслу.    — Объясните, наконец, что случилось. Джина, вы даже порозовели от возбуждения.    — А вы от чего?    — Я полдня провалялся на пляже.    — В конце сентября. Ничего себе.    Джина боролась за беззаботность матери, топив в бытовой суете и потоке телеинформации свой невольный промах.    — Алекс, вы помните их премьер-министра, который угорел в прошлом году со своим любовником? Он являлся своеобразной сдерживающей силой, предостерегая жирную чавку от глупых выкидонов. Вот вам и довод в защиту гомосексуализма.    — Хорошенький довод. Жил бы он со своей женой — и дожил бы до глубокой старости. Вот вам и аргумент в пользу супружеской верности в гетеросексуальных отношениях.    — Гм, 1: 1. Вы не предрасположены к расизму? Жаль, мы бы с вами столковались, — и, коря Алекса за инфантильность, Джина даже потрепала его по голове. Наталья Леонидовна тонко улыбалась: заботы дочери о безмятежности матери ей льстили. Как знать: может, эта толстая морда и отвлечёт Джину на время. Она обезьяна, она легко перескакивает. Тянулось бы это подольше.    — Вы похожи на Диану-охотницу. Не хватает только колчана со стрелами, — говорил Алекс, уписывая обед за обе щеки и с не меньшим удовольствием пожирая взглядом бёдра Джины, в отличие от него, уделявшей мало внимания тарелке с ложкой. Джина постоянно вскакивала из-за стола, включая телевизор к очередному выпуску новостей.    — Терпеть не могу охоту, хоть по паспорту и прописана Дианой. Лучше бы сравнили бы меня с Афиной. Афина Паллада. Тоже пять букв в имени. Кстати, почему у меня её образ ассоциируется с войной? Кажется, Афина — богиня мудрости, наук и искусств, а бог войны у греков — Арей. А у римлян — Марс, я родилась под знаком этой планеты, моя стихия — война. Надо дождаться «Вестей», они лучше это расписывают. Ма, ты помнишь, как они вещали про Югославию? И только в «Вестях» показали Анджело Милошевича. То был воскресный выпуск, в понедельник должны были передавать повтор, но, как и все понедельники, он мне подгадил: пришёлся на День независимости, выпуск не повторили, и я не смогла записать этого красавчика. Вы не представляете, Алекс, как он похож на Горана, но я его любила больше. Он хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю Метохии сербам отдать.    — А что такое Метохия?    — Позор… Сербская земля, только более детальное разграничение. Между прочим, когда Югославия была единой, хорваты преспокойно оттяпали у Италии Далмацию, и никто не пикнул.    — А что такое Далмация?    — О, боже… Побережье Ядранска моря.    — А что такое Ядранско море?    — Да Адриатика, чёрт возьми, на сербском. Фиг бы сейчас они её оттяпали. А ещё раньше, в Vlll веке, когда мерзкие болгары напали на сербов, хорватский король Томислав с сербами объединился, и они разгромили ублюдков, так им и надо. Вот тогда это были хорваты, красота! Или это было в lХ веке? Кажется, в IХ, надо посмотреть, у меня записано.    — Неужели на видео?    — Не на видео, а в тетради. Я же изучала историю Югославии, в отличие от всяких несознательных, отдавших предпочтение шатанию по Англии. Предположим худший вариант. Косово приобретает независимость, тогда Россия присоединяет к себе Абхазию, Южную Осетию, Приднестровье, а в перспективе — и Крым, достаточно парочку провокаций против русских там устроить, да и это необязательно. Сказал же Иванов: пересмотр договора смерти подобен — пусть сами делают вывод. Так, Абхазия и Осетия в России, а в Армении наши войска стоят, надо вкинуть идейку: пусть армяне отдают Карабах Азербайджану, а вместо этого получают исторически свои территории в Турции. Ссорим Турцию с Азербайджаном, в это время пускаем через Грецию трубопроводы, а затем и канал через Болгарию и Грецию прорубаем, тогда заткнутся поганые со своим Босфором, а заодно и с Дарданеллами, они потеряют своё значение, кстати, это территория Византийской империи, то есть по наследству — греческая. Одновременно курды поднимают голову и требуют создания своего государства, раз прецедент уже имеется, а арабы вспоминают, что часть Турции разлеглась на той земле, которая звалась раньше Ассирийской империей, и заявляют свои права, наши военные пока в Ливане только мосты строят, но это пока… Вам нравится Ассирийская империя? Это первая империя в мире, она древнее, чем Римская, и сады Семирамиды, одно из семи чудес света…    — О, господи, какие они красивые, — простонала Наталья Леонидовна. — А что насчёт Аляски и Польши?    — Всему своё время.    — Сдаётся мне, вы изучали не только историю Югославии. Я запамятовал, кем вас дипломировали по окончании института?    — Инженером-химиком-технологом.    — А специальность?    — Химическая технология переработки нефти и газа.    — Да, сады Семирамиды имеют к этому самое непосредственное отношение. Одно плохо: ваши грандиозные замыслы, вернее, их претворение в жизнь, не только моя бабушка, не только ваша мама, но и мы с вами будем наблюдать с гораздо более высоких позиций, причём тогда, когда Россия будет тратить полтриллиона долларов в год на оборону, то есть на нападение.    — Я могу прямо сейчас ассигновать сто евро. А оттуда обзор лучше, — и Джина ткнула пальцем вверх, как не раз это делала в последнее время. — Теперь возьмём лучший вариант. Косово остаётся в составе Сербии. Европа наш газ жрёт? Жрёт. От нас зависит? Зависит. Эта зависимость с каждым годом увеличивается? Увеличивается. А за зависимость надо платить жертвой своих интересов во имя чужих, мы не зря трубопроводы ведём и на запад, и на восток, гнать шиптаров поганых с сербской земли, а заодно и Албанию подпалить, напалмом выжечь, перепахать и присоединить то, что останется, к Сербии.    — Джина, вы авантюристка. Что было бы, если бы у вас в руках оказалась самая главная кнопка?    — Не в руках, а под пальцем. Ни одна ракета по Белграду пущена не была бы — вот что было бы. Кстати, шиптары не только в Сербии не ко двору. Как-то раз их в Германии околачивалось чересчур много, так вот, немцы их загрузили в самолёты и спокойненько отправили туда, откуда они явились. Эти ублюдки плодятся, как тараканы, даже в тракторах рожают, и помёт при этом не дохнет. Каждая тварь плодит за свою жизнь до десяти писюков, стерилизовать их надо — чем раньше, тем лучше. Ма, ты помнишь, как один подонок говорил: «Когда я вырасту, буду убивать сербов?» Дуло ему в глотку и спуск, сволочи, или опутать колючей проволокой, резать по маленьким кусочкам и жечь их у него на глазах. А сербы ещё их баб трахали. Зачем кидать жемчуг в навоз — слишком легкомысленно.    — А за что вы ненавидите Турцию?    — Они увозили мальчиков из Боснии в свою мерзкую страну, у самих-то генофонд убогий. Вы не представляете, какое дерьмовое образование в их школах.    — Это было так давно.    — Я ничего не забыла. Вообще, мне многие чертовски задолжали.    — А Сербию вы любите больше, чем Россию?    — Да: я её не предала бы даже из-за Санта Круса.    Это было второй половиной того изречения, когда Джина в порыве самозабвения орала, что предала бы Россию из-за Ханни. Сейчас бы она сначала хорошенько подумала… Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Через несколько недель парочку мерзавчиков отправят в мир иной вовсе не те, кого они предали, а те, к кому они перебежали за сладким пирожком. Так и Джину размазал по стене её драгоценный Свен Ханнавальд, а не её родина, которую она некогда могла предать из-за него.