love me, mister shroud

— Неплохую газировку пьешь, Мистер, — Кора усмехается не так размеренно и насмешливо, как ей бы того хотелось. Потому, что неоновый ценник за стылым стеклом автомата выгорает неутешительными цифрами бешеных мадолов. Костяшки ее пальцев ритмично стучат по прозрачной преграде меж ней и неровно разрисованной банкой со сладкой водой. На вид жестянка ощущается не так престижно, как на цену: неаккуратные разводы масляной краски с намеком на вдохновение от импрессионистов вызывают только удрученное сожаление. Итогом минутного бдения автомата с напитками становится неутешительный удар кулаком по иконке с дешевой негазированной водой. — Конечно, «не плохую», какую еще, — его голос тихо-тихо шипит, как перламутровые сахарные пузыри в банке с манговой содовой. Но Кора все равно слышит. Краем темного глаза замечает, как тонкие, словно крыло стрекозы, губы растягиваются в едком и почти безмолвном шёпоте, который он беспечно топит в новом глотке. У него подрагивает острый кадык, который клином выступает из-за ворота мятой толстовки. Кора тактично делает вид, что не слышит всего только что сказанного в полголоса. Идия высокий, но сегодня удрученно изогнутый погребальным венком. И потому, Кора смотрит с благоговейным восторгом на то, как он нервно сутулит спину и почти сводит широкие острые плечи вместе. Похоже на то, как бабочки складывают крылья, когда им дурно. Чужие бесконечно длинные пальцы судорожно прижимают к груди несчастную жестянку, и на кончиках каждого неровно подстриженного синеющего ногтя поблескивает след от пролитых приторных капель. В его бледных и широких ладонях металлическое цветастое серебро банки тонет и теряется. Красиво и завораживающе. А потому Кора совсем не пытается сделать вид, что она не смотрит на него, пока ждет, чтобы автомат исторг из себя пластиковую дешевизну минеральной воды. Такой вид пытается сделать Идия — что на него не смотрят с восхищением, что её здесь нет. Неужели ожидание в столько дней не заставило его соскучиться по Коре? Неужели он так и будет пытаться казаться мраморной скульптурой? — И… И что ты… Сегодня… тут делаешь? — бескровные губы выглядят почти бирюзовыми. Дрожат истошно, пока произносят слова. Даже немного странно снова видеть чужую панику, когда в прошлую их упоительную встречу Мистер Шрауд был так словоохотлив на беседы о девочках и их группах. Сегодня же его речь больше походила на приглушенный и обрывистый шум листвы в высоких ясеневых кронах. Но даже такого Кора ждала так долго. Она сегодня согласилась бы даже на чужое молчание. Пока деревья шепчутся, вторя чужому вопрошанию, Кора мельком думает, что немного все-таки слегка странно ставить автомат с напитками среди безлюдных аллей колледжа, под каким-то гротескным фонарным столбом. Но, кто такая Кора, чтобы спорить? Тем более. Тем более, удача для нее была в том, что не смотря на странность, среди тенистой прохлады древ все-таки возвышались этот проклятый малиновый пластик. Ведь без этого умилительного предлога в виде «желания выпить воды после пробежки из малинового автомата» «случайно натолкнуться» на Мистера Шрауда было бы трудно. Она и так выслеживала его почти вечность, изнывая. — Опять… отлыниваешь от работы? — банка скрипит ущемленно, когда Идия скребется ногтями о нелепый логотип. Мистер дополняет свой предыдущий вопрос еще одним, улучая на то время, пока Кора опускает спину, дабы достать из пасти автомата свою дешевую и гнилую на вкус бутылку с водой. Чужой хрустальный вопрос заставляет не то, чтобы удивиться, но с куда более довольным прищуром поднять наглый взор к его золотым, как кровь бессмертных, глазам. Почему-то, Кору куда больше влекли именно глаза, порхающие туда-сюда, как нервные мухи в темноте, нежели соблазнительно горящие волосы. Лазурные всполохи тусклых огней отчего-то казались чем-то привычным. Знакомым. А вот глаза — в них таилось слишком много невысказанного и цветущего. — Ты запомнил, что я делала в прошлый раз в парке? — Кора прямит спину, перебрасывая мокрую бутылку паскудной воды из руки в руку, из ладони в ладонь. По сравнению с тем нектаром божеств, что царапает в ладонях Шрауд, ее напиток — грязь из лужи. Ну, да ладно. — Я… Ну, не то, чтобы, не то… Ну, вообще да, у меня хорошая память. Вообще-то, очень хорошая, — Идия звучит на грани между мальчишечьем хвастовством и растерянностью. Его костлявые ноги мечутся и завязываются в узлы между собой, а белые кроссовки переминаются тягуче. Ему явно хочется сбежать: не нужно быть гением, дабы увидеть, как судорожно вздымается его грудь и расправляются где-то под старой тканью витые ребра. И всё же Идия еще здесь. Говорить «и всё же почему-то Идия еще здесь» Кора не хочет. Ей хочется своенравно думать, что причина его мучений из-за пребывания в парке у автомата — она сама. «Почему-то» — это рыжая Кора. Может, Мистер Шрауд вновь хочет поговорить с ней о музыке. Может быть, поговорить об ином. Но поговорить с Корой. — Нет, сегодня я не пропускала работы. То была одноразовая авантюра, — пожимая своими слишком широкими плечами, Кора не спешит сбить ребром ладони крышку и утолить эфемерную жажду. — Мне просто захотелось сегодня побегать — пробежка снимает неплохо стресс, знаешь ли. — Так ты еще из… из этих… спортивных нормис? — когда Идия вдруг столь брезгливо облизывает обветренные тонкие губы, вкус газировки на чужих губах Кора ощущает словно бы на своих. Бедный Идия дает себе слабость извергнуть из себя капризную интонацию, уголками тусклых губ чертя недовольство на своем бесцветном лице. И это ужасно зря — Кора любит капризных и дурных. Ему идет жеманный тон непостоянного величия, словно бы в один миг он вдруг начинает видеть в Коре не пугающую тень, а недостойного его внимания смертное отрепье. Что ж, Кора любит добиваться внимания. — Что за «нормис»? — Кора смотрит на Шрауда без страха и обиды за такой пренебрежительный тон. Только с интересом. Интересно, почему во всей длинной и мраморной фигуре Идии плещется запрятанная ядовитая, как сок запретных ягод, обида? Будто бы Кора неосторожно успела в чем-то провиниться, сделать что-то не так. Не угодить, не сказать вовремя, не извиниться, не найти. Вызревший яд мелкими ручьями струился в чужом взоре сегодня. И все-таки, руша любые мысли Коры, её глупые ожидания игнора или побега, Шрауд вдруг говорит. Словно бы не может оставить такой ничтожный и недозволительно тупой вопрос без ответа. – Нормис — это, ну, типа… Обычные люди. Которые не выделяются из толпы, делают там всякое… спорт, отношения. Нормальные, короче, которым интересные взаимоотношения и люди вокруг. Которые… на свидания ходят, флиртуют… — начиная звучать с жеманным отвращением через каждый короткий и хладный вздох, Идия отвечает с непередаваемым гадостным упоением. Его глаза блестят важной ухмылкой, а руки впервые за их встречу расслабляются. Кора явно успела впасть в немилость перед владыкой, маленьким богом смерти. Знать бы еще…почему. Мотая надменно рыжей гривой, так, что вездесущие волосы почти дают себе волю распустить из хвоста, Кора сдерживает себя от смеха. От язвительной издевки, от вопроса прямо в лицо — «ну, и что я успела сотворить, пока меня не было с тобой рядом?». Но, право, разве можно сейчас перестать играть в игру по правилам Мистера Шрауда? Его липкая паника, распустившаяся ныне сизой и спелой неприязнью — слишком прекрасный бутон, дабы его оборвать. — Поверь, это не обо мне, — выдыхает наигранно облегченно Кора, разводя поджарые руки в стороны, демонстрируя почти театральный жест покорности. — Я никогда не была «обычной», о чем мне всегда радушно напоминали. Так, что, можешь не беспокоиться, я не «нормис», да и отношений у меня никогда не было. Идия пронзительно придирчиво хмыкает. Отчетливо и стрекочущее, как будто жук грызет собственный лапки. Он видит в Коре лжеца — он хочет видеть в Коре лжеца. Его руки пронизывают синие вены, и пальцы выминают на банке шрамы. Чужие недоверчивые глаза утоляют жажду лучше любой воды. — Но ты выглядишь и говоришь все равно, как экстравертная нормис, — со скрипом точеных зубов, с презрением господина к рабу, Идия шёпотом тянет каждый сиплый звук. Лёгкий нервный страх не покидает его рта или фраз, но теперь он почти незрим среди неясной для Коры обиды. Идия неожиданно вдруг вальяжно закидывая одну сухую ногу на другую, тянет острый подбородок чуть выше, так, что где-то скрипит его позвоночник. В его тонкострунной фигуре вдруг начинает проскальзывать тонкая и, кажется, оправданная заносчивость оскорбленного. Намекая, он пытается выбить из Коры признание в кривой душе, но если бы она знала о чем же речь — даже если была бы невиновна — то здесь и сейчас, кланяясь, извинилась с саркастичной ухмылкой за всё. Да, Мистер Шрауд определенно любит быть боссом, как бы ловко он не прятал за вязкой тревожностью свою божественную природу, которой присуще надменное упоение чужими догадками. Погребальная маска испуга с его лица сползает неспешно, за ней Кора украдкой видит того Идию, что хочет быть выше, ожидая, что его пожелания будут исполнены, а мысли — прочтены. Подобно тому, как скрывает свежая земля тысячи родников и рек, так и Идия скрывает себя. — Ты выглядишь и говоришь, как мотылек, — Кора продолжает подкидывать куда-то к несуразному небу бутылку, пожимая уставшими плечами в такт каждому ленивому броску. Над своим ответом она даже не думает — что ни есть хорошо. Но слова капают с губ без ее ведома, вместе с дыханием исходят из горла. Но разве могла она ответить нечто иное, если чужие волосы глубокой бирюзой выкрашивают тень темной аллеи, пряча прекрасное лицо и тело, словно бы крылья мотылька прячут пыльный хоботок. Идия похож на бабочку и одновременно на чернеющего тарантула, который угрюмо выжидает очередной пойманной мушки, насмеясь над которой, сожрет её в тишине и покое. — Синий Махаон, красивый такой, — добавляет Кора, чуть напрягая мысли, чтобы ее слова выглядели не столь уж неэлегантно и чрезмерно претенциозно. Переливы цветастых крыльев мохнатого внука Аполлона и правда в чем-то напоминали чужое пламя. Кора даже успевает натянуть почти не издёвскую улыбку на лицо, пока чужие губы вновь превращаются в кривую тонкотканную ленту, а острый нос тревожно падает к низу. Жестянка с манго почти кричит о том, как ей больно быть измятой в широких белесых ладонях. — Papilio machaon?! — скорее на уровне шороха тлена произносит как-то слишком красиво Идия. Он так просто бросает ей в лицо термин — словно бы плевок. Но Кора только с наслаждением вслушивается в взвившийся к высоким нотам голос, который ломается хрипло. – П…По…почему? Ты чего… вообще называешь, почему так? — не разделяя слова, на одном протяжном выдохе, трескает слова Шрауд, так что его точеные зубы бьются друг о друга то ли злобно, то ли смущенно. Краткий миг чужого удовлетворения самим собой сменяет новый поток панической вакханалии. И приходится с сожалением думать, что все дни, которые Кора старательно тратила на поиск этой чарующе тлеющий фигуры оказались смазаны одной её неосторожной фразой. Романтические бредни никогда не ведут к чему-то ощутимому и реальному, только льют в уши и в глаза морфий. Стоит при следующей беседе сдерживать свои желания к публичному восхищению Идией. И не говорить ему, что он бабочка. — Твои волосы — лазурные и витиеватые, — указывая раскрытой доверчиво рукой на синие топкие локоны, Кора вздыхает слегка виновато. Хотя скорее виновато перед самой собой, ведь неосторожность погубила отчаянный труд выслеживания киренейской лани. Но раз начала — ни единого шага назад: отступление для трусов и мудрых людей. А она ни то, и ни другое. Когда из рук Мистера Шрауда падает банка с манговой содовой, Кора кривит бессильно губы, не желая сдержать иронично-печально взора на растраченные в пустую мадолы. Конечно, стоило ожидать от интроверта чего-то такого в миг дичайшего отвращения (а, может, и испуга) перед коротким комплиментом — но напиток, все же, жаль. — М… М… Мои волосы? Слова Идии крошатся битым мутным стеклом, опадая колкой пылью ему под ноги. Каждый звук такой напряженный, расколотый и словно бы царапающий ему глотку. Он отчаянно хватается трепещущими руками за свои путанные локоны цвета вечерней синевы, стараясь крепко замотать ими обеспокоенное лицо. — Да, твои волосы, они… — но Кора не успевает объяснить хотя бы еще пару своих неосторожных дум. Мистер Шрауд неожиданно резво перебивает ее своими надрывными речами: — Ни… Ничего… они не красивые! Ты… ты просто… Просто… Льстишь! — вместо предсмертной песни, Кора слышит крик птицы, которой подрезают крылья. Голос Шрауда гуляет вместе со стылым ветром между листвы и кустарников орешника, хлестко отвешивая ей пощечины за излишнюю самовлюбленную романтику. Идия, обычно ступающий так лениво и шатко, со скоростью юноши-марафонца скрывается где-то во мраке дорог. Попытка хотя бы в немного изящный комплимент оказалась фатальной. Обидно? Бесспорно. Прекратит ли она играть в игру найди Мистера Шрауда у автомата со сладкой газировкой? Ни за что. Из этой оборванной встречи она послушно вынесет пару уроков (может быть), и завтра наступит новый несуразный день её пребывания в каком-то иномирье. Кора шаркающее подходит к местоуу самого ребра малинового автомата с напитками, где пару минут назад вел свой с ней разговор Мистер Шрауд. Его жестяная банка за непомерные деньги лишь каким-то чудом упала на округлое дно, и остатки приторного нектара со вкусом спелого манго не расплескались недостойно по всей грязной дороге. Лишь несколько крупных капель окрасили чем-то темным и сахарно пахучим безучастный асфальт. Кора поднимает банку без брезгливых угрызений совести, начиная глотать напиток, губами игриво касаясь там, где целовал жестянку Шрауд. Недурной вяжущий вкус и много мелких кусачих пузырей — но своих денег содовая явно не стоит.

***

Сдох ли сегодня Идия Шрауд от чужой охуевшей наглости? Конечно. Очень вовремя эта бездушная рыжая девка решила появится в его полной хикканских страданий жизни, испортив ему очередной вечер. Проводя теперь каждую душную ночь в судорогах на измятой до кринжового кровати, катаясь по ней по параболе, и пытаясь при всех этих действиях не задушить любимые дакимкуры, Идия, БЕЗУСЛОВНО, совершенно не ожидал того, что Кора вдруг вспомнит о нем и заставит его охуеть. Он не ждал и не просчитывал, что Кора неожиданно в какой-то из тягучих дней прекратит игру в симулятор своей идеальной жизни жаркой библиотекарше в колледже, где каждый третий (расчет точен) дебил готов утонуть в её объятиях или груди, и вдруг благородно вспомнит про её громкое и режущие до крови уши «до встречи» — уебанская клятва. Вспомнит. Вспомнит снисходительное «до встречи», которое аналитически высчитывало в итоге единственным возможным (в нынешних условиях) условием для истерично необходимого плана по крафту ВАЖНЕЙШЕЙ инфы по устранению багов. Безусловно, Шрауд этого совсем не ожидал. Однозначно. Нет-нет-нет-нет. О каких ожиданиях речь? Идия просто гнил от вирусных изображений чужого ехидного взгляда, ничего не выжидая. Чего можно вообще требовать и «выжидать» от той, что теперь ТОЧНО мутит с Буччи? Идия не был тупым, чтобы не понять, что стоит сосредоточить силы на хоть каких-то попытках найти иной антивирус от воспоминаний о Коре, а не валятся в нытье о том, «если не вышло с библиотекой, так пусть ищет меня теперь сама! Я жду! Хожу тут и жду!». Он вовсе больше не хотел её видеть! Однако, эта долбанутая случайная встреча свершилась, будто бы по сценарию дебильного deus ex machina из дешевых многосерийников. И убила сегодня в нем любое желание играть в романтик-новеллы или эроге, хотя, он планировал сегодня так отвлечься от ненавистных образов-картинок, что мельтешили перед глазами электрой. Роковая случайность прибила его, и гладко размазала по мусорному полу собственной комнаты в ровный эллипс. Случайность — такая унизительная мелочь. Всё это — случайность. Ведь, разве можно только подумать, что не случайно он мог наткнуться на Кору около автомата, блуждая мрачным огнем среди парка? Будто бы, ТОЛЬКО БУДТО БЫ, он мог ждать в парке чего-то там? Или, что еще абсурднее, кого-то там? Все дни вирусной лихорадки, истиной мозговой чумы, Идия просто чуть дольше плелся до любимого автомата за утолением глюкозо-зависимости. Всё — никаких рассуждений об интенциях по мифическому принципу «если я вспоминаю кого-то, значит он тоже помнит обо мне». «Если я не нашел кого-то — она найдет меня». Тем не менее, отвратительнейшей деталью незапланированной встречи было то, что теперь у Идии появилась вовсе не надежда, но возможность, перебесившись, вернуться к изначальному плану по сбору сведений о боссе. Случайности — все-таки великая сила, хотя, чаще Шрауд случайности ненавидел. Таким образом, еще полночи поистерив, обкладывая Кору самыми смачными матами и обещая вытворить с её матерью то, что обещали ему каждый день малолетки из Dota, Идия потом встанет, выпьет самый ядреный энергетик с кофе и тремя ложками сахара, и… все же вернется к отсыревшему плану действий. Эго его непомерно — усмирить его будет трудоемким процессом. Эго легким модом не позволит признать, что первичный план по выискиванию у босса болевых точек через беседу с этим самым боссом был лучший среди всех других. Ведь это бы означало для системы ценностных ориентиров Идии откат к решению, на которое он ранее обиделся. Но любое эго — даже гениальное — при помощи психологических схем лингвопрограммирования можно обмануть. А обманывать сам себя Шрауд умел столь же великолепно, как находиться в платиновом топе любого кибер-чемпионата. Поэтому вырисовывался (наконец-то) четкий распорядок: до пяти утра он бьется в интровертной истерике и орет на Кору (в подушку с сакурой); потом получасовой перерыв на банку энергетика с кофе и сахаром параллельно со скроллингом мемов в MagiCam; а далее — развертывание всех файлов по взаимодействию с боссом, для нахождения противоядия от чужих мрачно-янтарных глаз; План надежный, как неоновые смарт-часы. И если ЕЩЕ ОДНА СЛУЧАЙНАЯ встреча все-таки произойдет (а вероятность этого высчитывалась в шестьдесят один процент), то Идия будет к ней чертовски готов.