***
Картотека Колледжа Ворона имела лишь одно преимущество в сравнение с душной библиотекой правого берега, где Кора убила два года собственной жизни: здесь карточки и документы умели летать. А потому, выкидывая из старых буковых комодов, очередное личное дело — оно вовсе не терялось под пушистым гобеленом или ковром, а просто вспархивало подле. Удобно. Пока волосы Коры вновь и вновь ретиво выбивались из завязанного в тугой узел неумелого хвоста, пергамент пожелтевших бюрократических бумажек назойливо лез ей в нос, мешая найти заветное. Хотя, оказывалось легче пару раз умело отмахнуться широкой ладонью от снующих документов «Драконии» или «Даймонда», нежели справиться с ржавой гривой. Как только почтенный Господин Мозус отправился на очередную вереницу собственных чинных пар, посвященных в сей день «Истории Атлантитдского архипелага», плечи и взор Коры более не знали ни усталости, ни лени. Выполняя бестолковое, но в меру сносное поручение Трейна — «выучить все личные дела и соотнести задолженности в них с отчетами долгов за идущий семестр» — она хлипко прикасалась глазами к звучным благородным фамилиям, вроде Кингсколар, Клейтан, Аль-Асим, Фаррух, Гетайер, Шёнхайт, при этом сразу же, с жестоким захлёстом, откидывая от себя не то, и не то. Всего тут было около трёх тысяч с половиной личных дел мальчишек. Найти среди этого пёстрого разнообразия карт нужную папку документов — просто, куда проще, чем может показаться. Однако, по пути еще и выучить всех остальных ненужных и совершенно неинтересных студентов — здесь и зрела проблема. Истинная морока, с которой приходилось справляться по мере поисков. Повезло, что жизнь научила Кору наспех запоминать все казуистичные моменты чужих личностей, вроде долгов или неудовлетворительных характеристик, какие она цепко ловила глазами. Например, «Леона Кингсколар» — имел заоблачные оценки за полугодовые экзамены, самую отвратную посещаемость, оставался два раза на второй год, и вообще, должно быть, был местным напыщенным гусём (который ни разу в своей роскошной жизни королевского отпрыска не спас Рим). У него было около сорока пяти потерянных книг за последние пять лет обучения, и этот милый факт Кора запомнила, так же скоро, как и остальные невозвращенные экземпляры у иных представителей фауны общежития «Саванкло». К благородству местных потерянных мальчишек, стоило сказать, что набиралось не так уж и много грешников, которые теряли или просрочивали книги. В какой-то момент, когда особо яркие представители шальной жизни кончились, и в личных делах начинали мелькать безупречные характеристики — Кора начала зевать от скуки и сонливости. Благо, чем ближе она оказывалась к каллиграфически безупречно выведенной на разделителях литере «S», тем меньше в ней оставалась хандры. Мистер Шрауд был обладателем презентабельно толстой папки с личным делом. Как только беспринципные пальцы Коры прикоснулись к золоченым лентам, скрепляющим воедино всю судьбу Шрауда в этом колледже, она с приглушенным дыханием заметила, как притихли летающие вокруг выброшенные листы чужих дел. Она и сама стала немного безмолвнее, хотя и так молчала всё то время, что являлась незваным гостем среди темноте изумрудных огней картотеки. У Идии было чудесное личное дело. Держать в руках столь интимную информацию было почти приятно, и гадкое «почти» оказывалось среди мыслей лишь потому, что Коре было чертовски мало тех незначительных, но метких деталей, что находились в портфолио. Звучали подобные мысли с отзвуками сталкерского танго — но иных слов Коре было трудно подобрать. Идии Шрауду было восемнадцать лет. Его имя было прекрасным и дарило возвышенный восторг. Только странная подпись «тот самый Шрауд» под инициалами опускала с мечтательных эфирных высот олимпа на землю. Разве можно было помыслить, что Идия был именно «тем», лишь взглянув на его переливчатую лазурь? Каким «тем» — не важно. Очевидно, что всеобъемлющем «всем». Восемнадцать лет — и столь обширная история научных работ и иных интеллектуальных заслуг. Его подшитая дважды папка личного дела не умещалась и в двух ладонях, так, что, не думая вовсе, Кора опустила листы на пол, усаживаясь у подножья комода в гордую позу. Рост — сто восемьдесят три: он всего на десять сантиметров выше неё самой; а казалось на пару миль — Идия был похож на атланта, вздымающегося в небо. День появления на бренный свет — восемнадцатое декабря, под самый конец утекающего года и в самом начале вереницы бездыханных зимних месяцов. В те дни, когда Персефона покидала свою мать, он вошел в мир в качестве утешения Деметре, должно быть. Если еще вспомнить старый недобрый гороскоп, вроде бы, его знак был Стрелец, что вполне подходило юноше, чей гений был сравним с гением Хирона. Ведущая левая рука — здесь Кора бы смела спорить. Разве не очевидно, что Идия, чьи работы о цифрах, матрицах и нейролингвистике в онлайн переводчиках оказывались совершенны; Идия, чьи награды были обильнее звезд на небосклоне, мог быть каким-то «левшой»? У него слишком слаженно работают оба полушария гениального мозга. Он явно амбидекстр. Кора бы побилась об заклад. Родина — Острова скорби. О, ему это столь подходило. Кора с щемящей грудью вспоминала его безусловно очаровательную панику, в которой ощущалось вязкое презрение, которое потом раскрылось сиреневатым бутоном недоверчивой заинтересованности. Скорбь — слово, что выгорало в его пламенных волосах. Ведь скорбь — на самом деле такое эгоистичное и топкое чувство. В данных о семье указывались имена родителей и отчего-то — бабушки. Причем, имя ее причудливо выводило старое прозвание огня: Айдане. Учился в классе B, шел предпоследний год его обучения — а значит времени у Коры были не так уж много перед тем, как он должен был бы отправиться в путь дальний. А именно — на обязательную профессиональную стажировку четвертого года учёбы за пределами надоевшей школы. Клуб настольных игр звучал для неё менее захватывающе, чем иные слова об Идии, но запомнить тонкую деталь было не лишним. Стоило выяснить, где находилось это поистине азартное заведение. Идущие далее данные паспорта, регистрации и страховки Кора прочла не менее вожделенно, чем идущие выше строки. Ворох бумаг его дела Кора листала с влюбленной осторожностью. Листки перелистывала с самозабвенной аккуратностью, какой не имела даже при игре на проклятом пианино. Ей было искренне интересно всё — а значит речи не могло идти о том, дабы резким порывом рук раскидывать повсюду лепестки бумаг с нескончаемым перечнем его научных заслуг перед паршивой, но богатой школой. Мало что было ясно из тех терминов, какими он называл свои возвышенные труды: Кора всегда была плоха в вычислениях и подсчетах, а уж заглавия о цифровом мастерстве повергли её в легкое уныние и полное непонимание, о чем же он писал. Но. Было приятно увидеть, что ровно пять работ Мистера Шрауда оказывались посвящены Гомеру, Гигину и Аристофану. Кора тоже любила «Лягушки». Бумага шелестела нежно, дарила покой и была почти музыкой. Изумрудные огоньки картотеки скрипели в своих лампадах, и кое-где хрустел очередной гранитный камин. Разнились картотека и уже знакомый читальный зал лишь тем, что тут было немного холоднее и мрак казался более терпким — но оно и к лучшему. Так Коре было проще вспоминать встречу трехдневной давности. Так было проще вспомнить его лицо, когда он рассказывал о музыке. Жаль, что квадрат небольшой фотографии дела совсем не передавал того стылого шарма, каким обладал Идия Шрауд. Той истерзанной муки в линии его тонких губ, тех всполохов синего огня. Но — лучше огрызок полувыцветшего фото, чем ничего. Отрывая неровно приклеенную кем-то фотокарточку, приходится пару мгновений потратить на тяжкие раздумья — где спрятать такое сокровище? Гадёныш Кроули так и не выдал обещанного рюкзака для скудных вещей Коры, а потому просто унести в руках фото — было бы странно для Трейна, хоть и обыденно для Коры. Карманы спортивных штанов — дырявы, футболка не имеет карманов вовсе. Оттягивая спортивный лифчик, Кора хмыкает довольно, умещая фото там: Идии бы там понравилось, в этом она была уверена. Юноши в подобном возрасте крайне падки на изгибы тела, потому, Мистер Шрауд мог бы поблагодарить её за такую милость. Даже если вместо него у груди Коры было согрето пока лишь только его фото. Такой тайник сносен, незаметен, да и Мозус туда вряд ли полезет, если захочет проверить на чистоту рук свою подопечную. Фото Идии будет смыслом её бессонных ночей. Коре не нужны были на удачу зёрна граната, ей нужно было эта фотография. И Кора не погнушается забрать фото с собой. Если забрать не самого Идию — то его образ. Нормальность давно осталось у нее за спиной, потому что нормальность и мораль — главные враги размеренной жизни, где у тебя нет господ. Даже ты сам себе не господин — ты себе соратник, а не тиран. И если Коре хотелось улыбаться перед сном этому фото, ибо оно было прекрасно и лазурно, то почему нет? Если тебе нравится человек — кто в праве обвинять? Предаваться романтичной рефлексии с отрицанием приязни, или размышлять — правда ли Идия ей так нравится, как кажется, было уже не по возрасту. Кора была, увы, «взрослой», она решала всю быстро и навсегда. У нее просто уже не было сил метаться между «да» или «нет». Его голос был прекрасен, его взор был мёдом. Его кожа — мрамором. Так, что, определенное да. Тем более, по меркам этого места он был вполне себе совершеннолетним, так, что… Откладывая трепетно очередной лист личного дела Идии, Кора с размарённой усмешкой отмахивается ладонью от летающего рядом дела какого-то «Гефестиона» из Игнихайд. Выучить все задолженности и проколы других бесполезных мальчиков она успеет — впереди еще часов восемь до закрытия картотеки, а если позволят тут остаться дольше — то вся тёмная, обнимающая холодом, ночь. Прекрасная у нее теперь работа.***
— Вот в этих делах опечатки в формулировках клубной деятельности, у этих восьми — потекли чернила. А у верхних двух нет фотографии. Кора вручает широким жестом Мозусу небольшую пачку бумаг, среди которой гордо возвышается имя Идии Шрауда. И величественному, старому Трейну приходится с плохо скорытым недоверием и измотанной задолбанностью покоситься на скромное подношение, которое ему без капли уважения протягивает до ужасного растрёпанная и подозрительно довольная Кора. Спустя томные мгновения, он все-таки забирает, самыми кончиками пальцев, портфолио своих ненаглядных студентов. Не совсем ясно, что вызывает у него большее раздражение: Кора в подвернутых до колена спортивках, или пожеванные папки дел, которые так долго находились в исключительном беспорядке, что из некоторых даже непонятным образом исчезли фотографии. — Вашу картотеку давно не проверяли, но тебе повезло — я расположила дела по алфавиту для каждого года и общежития, перенесла себе в блокнот долги учеников не только за текущий семестр — а за всё время, нашла тряпку и вытерла пыль, — Кора говорит чётко и по существу, стараясь не тратить в первую очередь своё время. Она справилась быстрее, чем думала — даже с учетом того, что большую часть рабочего дня посвятила детальному изучению научных изысканий Мистера Шрауда. Повезло, что справилась все-таки скоро — а потому, хотелось бы успеть на вечерню пробежку. Спорт отлично помогал ей выветрить лишние мысли и забыть. Всё забыть. — Неплохо для первого дня работы в картотеке, — сдержанно кашлянув, Трейн закатывает глаза, не находя достаточного повода отчитать вульгарную девку. Он более всех был не в восторге от представления новой сотрудницы, отметив, что неопрятность и наглость в разговорах — признак инфантильной глупости. Ошибиться оказалось для него ударом. — Еще как «неплохо». Завтра займусь возвращением задолженностей, — хмыкая триумфально, Кора руками поправляет неприлично рыжие пряди, убирая за острые уши медные нитки волос. — Немного строгости не повредит здешним ребяткам. — Ты не коллектор, — смарагдовыми глазами скользя по полуоткрытым папкам дел, Трейн говорит так, словно бы врёт. Ему, видимо, все же пришлась по возвышенному вкусу идея взыскивать книжные долги. — Но напомнить студентам об их библиотечных обязанностях — не будет лишним. Насчёт же портфолио, — вновь сипло кашляя, Мозус звучно захлопывает папку Идии, устремляя мятое лицо к Коре. — Разберись сама с этим, -возвращая элегантным движением рук портфолио, Мозус добавляет, как бы, невзначай. — Завтра можешь приступать к работе. Твоя смена… — Начинается в семь утра, обеденный перерыв с двенадцати до часу, официальное окончание смены — шесть, но задерживаюсь, если осталась работа. Я не дура — вчера это обсуждали, — Кора перебивает Трейна ловко и непринуждённо, так, что глубокая морщина на его высоком лбу складывается в серп. Следующий дале её самодовольный смех, очевидно, привёл бы его в бешенство, если бы не столетия работы в школе и учительская выдержка. — Чудно, что ты помнишь расписание. Всё — ты свободна, — с нажимом, но почти без грубого приказания, заканчивает их краткую беседу Господин Профессор Мозус Трейн, махнув на прощанье Коре рукой. По ощущениям, это скорее жест подобный тем, какими отвадят от себя питомцев. Кора бы показала любовно и с уважением средний палец этому многомудрому снобу на прощание, да не хотелось волновать Люциуса, что тёрся где-то у хозяйских ног. Да, и настроение было не столь гадкое — даже напротив. У нее под грудью было фото, в мыслях — конечно, в первую очередь Мистер Шрауд — но еще и куча грязного белья местной молодёжи (что веселило), но самое главное, что теперь у нее было — обещанная работа в библиотеке с особыми привилегиями.