***
Что делает людей жестокими? Воспитание? Может быть детство? Или другие люди? Так или иначе это все можно обобщить одним словом - обстоятельства. Обстоятельства бывают разными. Но что заставляет человека, который ощущал на себе жестокость, прийти к ней же? Стать тем безжалостным человеком, которого все бояться? Можно понять, если она направленна к твоим обидчикам. Но если от неё страдают и абсолютно невинные люди? А безразличие? Безразличие является проявлением жестокости? Или жестокость является ее следствием? Важное уточнение, речь идёт о неоправданной жестокости. Например, детей. Почему нет? Почему именно дети, в своей непосредственности, являются самыми жестокими? Как объяснить ребёнку что хорошо, а что плохо? И почему именно так и никак иначе? А что делать, если он не понимает? А что делать, если это вообще некому объяснить? Нет человека, который бы разложил по полочкам детям такие элементарные вещи. Что делать в таком случае? Опираться исключительно на прожитый опыт? Почему есть дети, которые сами приходят к тому, что является плохим, в общественном сознании, и есть дети, которые сами к этому придти, увы, не смогут? Попав в детский дом, Чонин часто задавался этими вопросами. Пока его детская наивность с треском не разбилась о чудовищную действительность. Первые месяцы семилетнего Яна прошли более сносно, чем все последующие. Поначалу он пытался завести дружбу с ребятами, но те начали его избегать, и он бросил эту затею, оставшись один. Так уж вышло, что Чонин оказался одним из немногих кому «повезло» знать своих родителей. Большинство воспитанников попали сюда либо сразу после роддома, либо еще в младенчестве. То есть помнить ощущение родительской ласки они не могли. А Ян оказался тут в сознательном возрасте, поэтому остальные дети ему завидовали, из-за чего и сторонилось. Но после, ему исполнилось восемь и его перевели в средний корпус, что был совмещен со старшим. Если в младшем его просто обходили стороной, из-за чего он чувствовал себя одиноко, то здесь вся его дальнейшая жизнь была тесно переплетена с детской безжалостностью. Все светлые моменты, что существовали до попадания в детдом, были спрятаны в ящик и наглухо закрыты где-то в глубине воспоминаний. Некоторые из них и вовсе забыты. Дети считали несправедливым, что кто-то был не таким как они. Брошенными, никому ненужными, лишенными детства и счастья. Поэтому стремились выместить всю свою детскую злобу на том, кому «повезло». Воспитатели благополучно закрывали глаза на творившееся безобразие. Одни списывали это на детские игры и вмешиваться не считали нужным, другие просто наплевали на происходящее. После перевода в другой корпус он не пытался ни с кем познакомиться. Наученный горьким опытом, он старался довольствоваться одиночеством. В этом были свои плюсы. Вместо того, чтоб сидеть в углу и обижаться на детей, проклиная всю несправедливость мира, он, сидя в одиночестве, наблюдал. Наблюдал за поведением, настроением и повадками, из чего мог делать выводы, почему именно эти дети образовали группу, кто в ней лидер, а кто просто подстраивается. Но из одиночества, особенно детского, вытекают и минусы. Так как товарищей у него не было, а необходимость выговориться была, он, стараясь не быть услышанным, просто начинал говорить вслух. Иногда из-за эмоций шёпот перерастал в хорошо слышимые возмущения. Замечая подобное, он себя одёргивал, продолжая тихо говорить. Но однажды он так увлёкся собственными размышлениями, что и не заметил в пустой комнате, стоящего в дверях ровесника, который, как только на него обратили внимание, убежал. Чонин, не зная чего ожидать, до вечера просидел как на иголках, шугаясь от каждого шороха. Но ничего так и не произошло. Вплоть до отбоя. Закончив с ужином в числе последних, он дождался позднего часа и, убедившись, что большинство уже в кроватях, направился в душевую, которая представляла из себя небольшую комнату разделённую на две части: в одной находились раковины, в другой - несколько кабинок по обе стены, огороженные друг от друга лишь бетонными перегородками, которые были отделаны плиткой, что местами обвалилась, а местами откололась. Это был проверенный способ ни на кого не нарваться и побыть одному. Однако с этого дня он дал сбой. Стоя в последней кабинке под тёплыми струями воды, негромко напевая какую-то песенку, он совсем не заметил чужого присутствия и, выйдя из неё уже одетым, он не на шутку испугался. Перед ним стояли трое ребят по старше и тот самый ровесник, что сегодня застал его за разговором с самим с собой. Они о чём-то тихо переговаривались, пока не заметили его. Подкативший к горлу липкий комок страха, заставил Чонина тяжело сглотнуть, этим самым заставив старших ехидно усмехнуться и двинуться на него, вынуждая пятиться назад. — Ну что, — обратился к нему один из троицы, закинув руку на шею, немного сдавив, — как поживает твой друг? — с наигранной заинтересованностью спросил тот, продолжая сдавливать шею в локте. — Я… не понимаю… — задушевно пролепетал Ян, пытаясь скинуть руку. — Может быть ты разговаривал с родителями? — участливо спросил второй, склонив голову на бок и жутко улыбнувшись, погладив Яна по волосам. Чонин, с испугом в глазах, лишь недоуменно смотрел на него. Они думают, что он с кем-то общался? Но с кем? Он просто размышлял в слух. Он не понимал, что в этом такого и что от него хотят. — Больной, — сплюнув ему под ноги, произнёс третий и ударил в живот. Вскрикнув, Ян хотел схватиться за живот, но его крепко держал первый, поэтому прикрыться от ударов он не мог. Сколько их пришлось и куда, он не помнит, лишь боль, которая пульсировала по всему телу, что от бессилия рухнуло на пол, служила напоминаем. Проведя половину ночи на холодном кафеле, шмыгая красным носом от еле прекративших литься слез, он попытался подняться, но каждый раз ноги подгибались и он падал обратно, больно ударявшись коленями. Наконец встав, он медленно поплёлся в комнату. Приоткрыв двери, пропустив узкую полосу света из коридора, он оглядел детей, что уже наверняка видели десятый сон, и прошёл к своей кровати, что стояла в углу у батареи. Опускаясь на кровать, он громко всхлипнул от пронзившей тело боли, но тут же закрыл рот руками, боясь кого-то разбудить. Той ночью уснуть ему так и не удалось. На утро голова дико раскалывалась, тело ныло. Пришлось приложить немало усилий, чтоб подняться с кровати и, шатаясь, пройти в столовую. Спать хотелось невыносимо, глаза буквально закрывались на ходу, из-за чего он спотыкался или задевал других, которые в свою очередь отталкивали его или пихали локтями, попадая по больным местам. Сегодня завтрак у них был. Скудный, но все же. Взяв поднос с булкой и какао, он хотел пройти к своему столику, за которым по обыкновению сидел один, но оказался на полу. Кто-то подставил ему подножку и он упал больно ударившись подбородком и уронив поднос, отчего стакан с какао разбился, а булка куда-то укатилась. Грянул смех. На шум сбежались преподаватели и под их грозными взглядами дети утихли. Увидев причину веселья в виде маленького мальчика, что разлил какао и сейчас с испуганными глазами наблюдал за ними, один из воспитателей подошёл к нему с тряпкой. — Убирай, — приказным тоном произнёс тот, кинув ему в лицо тряпку, чем вызвал смешки, которые быстро прекратились, стоило воспитателю обвести столовую взглядом. Виновато опустив голову, он руками собрал осколки и начал вытирать пол, стараясь не обращать внимание на стоящего над душой преподавателя. Подняв на него глаза и заметив искривлённое лицо, которому очевидно не очень понравились навыки воспитанника в уборке, тот, грубо схватив его за руку, потащил вон из столовой. Чонин еле поспевал передвигать ноги, пока они спускались по лестнице. И вот они останавливаются в тёмном длинном коридоре, где горит единственная лампочка, перед дверью в подвал, куда его грубо впихнул воспитатель. — Посиди, подумай, — сказал он, перед тем как закрыть дверь на ключ, оставив его в полной темноте. Обхватив себя руками, он, дрожа, опустился на пол возле двери, из под которой пробивался тусклый свет. Ему было очень страшно. Но ещё страшнее было кричать и умолять преподавателя не оставлять его одного. Нельзя показывать им таких эмоций. К проявлению подобной слабости они относились ещё хуже. Только, когда шаги стихли, он позволил себе тихо заплакать. Не только от страха, но и от боли. Ведь тело продолжало ныть от побоев, к тому же ночь, проведённая без сна, тоже начала сказываться на воспалённом детском сознании, рисуя всяких чудищ, что норовят схватить его за ноги и утащить в свою обитель. Но вот шорох и последовавший за ним крысиный писк оказался более реальным. Вздрогнув, он ещё больше сжался, крепко зажмурившись. Клонило в сон. Каждый раз, когда глаза сами закрывались, разомкнуть налитые свинцом веки было все тяжелее и тяжелее. Он пытался не засыпать, но осознавал поражение всякий раз, когда голова соскальзывала с руки и он, не заметив как задремал, просыпался. Он, стараясь отвлечься, в темноте выводил пальцем на стене одному ему известные узоры, загоняя под ноготь облупившуюся краску, считал минуты, тихо напевая песенку, которую любил ещё до того, как попал в детский дом. Спустя несколько долгих часов, он все же сдался, позволив провалиться сознанию в сон. Ему приснилась компания парней, трое из которых куда-то торопились, а остальные сидели в тишине под гнетом давящей атмосферы исходившей от другого парня, что не мог усидеть на месте, видимо от испытываемого волнения. Он ходил из стороны в сторону, каждый раз поглядывая на экран телефона. Было ощущение, что в комнате сгущался воздух, становясь тяжелее, от переживаемых эмоций. Резко проснувшись, он начал жадно хватать ртом воздух. Грудь тяжело вздымалась, а сердце зашлось в бешеном ритме. Казалось, что все те эмоции настолько реальны, что можно протянуть руку и сжать их в ладони. Было странное чувство: будто сон - это воспоминание. Он даже не услышал приближающихся шагов, поэтому когда послышался звук ключа, поворачиваемого в замке, он вздрогнул, а после и вовсе был вынужден прикрыть глаза одной рукой, так как упавший на него свет оказался слишком ярким спустя долгие часы нахождения в темноте. Преподаватель стоял в проеме, наблюдая как тот привыкает к свету с недовольным лицом, и, не дожидаясь воспитанника, направился обратно на жилые этажи, не удосужившись убедиться идут за ним или нет. В этом не было необходимости. Чонин совсем не горел желанием оставаться в подвале, поэтому поспешил за воспитателем, игнорируя покалывающую боль в ногах, что занемели от долго нахождения в одной позе. Поднявшись на жилой этаж преподаватель поспешил покинуть еле волочащего ноги воспитанника, оставив стоять посреди коридора. Посмотрев в окно, он мог сделать вывод, что провёл весь день в том подвале, ведь на улице была уже ночь. Желудок громко заурчал, заставив Чонина прижать ладонь к животу. Судя по тишине в коридоре, все уже спали или готовились ко сну. Что означало, что ужин уже прошёл и он снова останется голоден. Он решил не рисковать в этот раз и пропустить водные процедуры, поэтому медленными шажками направился в комнату, чтоб со стоном упасть на матрас и заснуть как только голова коснётся подушки. Надо признать, что спать на скрипящей кровати с продавленным старым матрасом, на прогнившей подушке, давно сбившейся в цельный ком, куда приятней, чем в грязном и сыром подвале. Чонин проснулся рано, все ещё мирно спали в собственных постелях. Полежав в кровати, смотря в потолок, он решил не терять времени и принять душ. Жутко хотелось смыть с себя прошлый день, поэтому он, стараясь никого не разбудить, тихо и осторожно направился в душевые. Убедившись, что комната пуста, он с облегчением выдохнул. Быстро закончив с водными процедурами, чтоб в очередной раз не нарваться на отморозков, он, вытирая волосы полотенцем, вышел из душа и испуганно замер, наткнувшись на недавно вышедшего парня. Он был на несколько лет старше, такой же худой, как и многие здесь, тёмные непослушные волосы спадали на лицо, пухлые губы были сжаты, а тёмные круглые глаза безразлично смотрели на Яна через отражение в зеркале, подмечая его испуг и синяки на теле. Быстро одевшись, Чонин поспешил покинуть душевую, под бешенный стук собственного сердца, наивно надеясь, что парень его не запомнил. Влетев в свою комнату, он поспешно юркнул под одеяло, проведя в кровати все оставшееся время до подъема.***
С того дня жизнь Яна утратила свои итак скудные краски, наполнив ее лишь бесконечными издевательствами, слезами и болью, погрузив ее в пучину всего того отчаяния, которое способен был вынести восьмилетний мальчишка. О нормальном сне пришлось забыть. Теперь Чонин просыпался от любого шороха, сквозняка или шепота, боясь быть придушенным или привязанным к батарее до кровавых ран на запястьях. Чувство голода стало постоянным спутником для Яна. Сколько раз у него забирали ужин, только потому что он не в состоянии дать отпор. Сколько раз ему приходилось, опустив голову, под всеобщий смех, идти через всю столовую, чтобы отмыться от перевёрнутого на голову ужина, только потому что он пытался дать тот самый отпор. Но, в один день, когда ливень беспощадно стучал по крыше учебного здания, а тёмные тучи не давали пробиться солнечным лучам, в глазах Чонина появилась искра надежды. Прозвенел звонок, который означал конец учебного дня, и все учащиеся поспешили покинуть кабинет, не забыв невзначай ударить одиноко сидящего парнишку и перевернуть его вещи под всеобщий издевательский смех. Он не спешил покидать учебный кабинет, да и собирать принадлежности он тоже не торопился. Он всегда старался задержаться, побыть в долгожданной тишине и насладиться несчастными минутами, в которые его никто не будет задирать и он сможет отдохнуть от творившегося ада за дверьми учебного класса. Поэтому он продолжать сидеть на месте, безразлично глядя на стену, дожидаясь, когда смех стихнет, и он сможет вздремнуть опустив голову на сложённые руки. Но вздремнуть ему так и не дали. Почувствовав легкое движение воздуха рядом с собой, он, вздрогнув, резко поднялся, по инерции дёрнувшись в сторону. На стол легла булка, завернутая в салфетку. Желудок сразу болезненно сжался, а рот наполнился слюной. Сглотнув, он поднял взгляд. Перед ним стоял темноволосый парень. — Спасибо, — с большой благодарностью тихо произнёс Чонин в спину уходящему парню, который не проронил и слова. Отчего-то он показался ему знакомым. Быстро и с некоторой жадностью съев булочку, он принялся неторопливо собирать свои вещи. Нужно было возвращаться в корпус, дорога в который лежала через небольшую аллею. На улице так некстати шёл проливной дождь, размывая землю и неся за собой сырость и грязь, и так очень кстати отражая атмосферу этого унылого и жуткого места, что Чонину было впору ощутить всю свою беспомощность. Стоя в холле перед открытой дверью и наблюдая за стеной дождя, Ян скривился. Прийдется бежать. Собравшись с духом, он сорвался с места. В лицо ударили капли дождя, рубашка сразу же промокла, а кроссовки мерзко хлюпали по лужам. Залетев в корпус, он облокотился о стену тяжело дыша и с быстро вздымающейся грудью. Он все равно промок до нитки, поэтому поспешил пройти в свою комнату, чтобы переодеться, заболеть ему ещё не хватало. Оттолкнувшись от стены он направился к лестнице, так и не заметив парня, что поделился с ним булкой, который наблюдал в окно, за одиноко бегущим мальчишкой по аллее. За ужином его на удивление никто не трогал. Он ценил такие редкие моменты спокойствия, поэтому постарался сполна набить желудок той скудной едой, что у него была. Где-то были слышны смешки, а то и вовсе гогот, где-то ругань, но ему было плевать, что происходит вокруг, важнее была еда. И только закончив с едой, он облокотился на сложённые домиком руки, внимательно наблюдая за обстановкой, чтоб первым же покинуть столовую, как только воспитатели скажут отбой. Не хотелось терять драгоценное время затишья, которое можно потратить на принятие душа. Что собственно он и сделал. И лишь лёжа в кровати, укрывшись одеялом с головой, он вспомнил, где видел старшего. Ян знал его - тот был старше на 6 лет, один из одиночек, кого остерегались остальные. Бан Чан - тот в отличии от него, мог постоять за себя. Но он никогда не был замечен за защитой. Чан стал невидимой тенью, следовавшей за Чонином. Он всегда ощущал его присутствие где-то рядом, хоть и не всегда мог найти его тёмные круглые глаза, что пристально следили за ним. Ян был благодарен, что он на некоторое время мог перевести дух. И хоть Чан держался на расстоянии, не пытаясь сблизиться, тот все равно сильно привязался к старшему. Но виду старался не подавать, чтоб не подвергать опасности их обоих, ведь за его защиту Чану не раз доставалось. Пусть он и держался особняком, но Чонин замечал как тот порой хромает или как алеет синяк, оставленный у него на щеке. В один из вечеров, когда на улице опустился тяжелый туман и из окна невозможно было что-либо разглядеть, тех вечеров, что так был похож на все предыдущие, напоминающий день сурка в беспросветной тьме, Чонин, сидевший на подоконнике, услышал крики где-то в конце коридора, а после и глухие удары. Тревога начала подниматься в груди и он поспешил туда, где раздавались звуки. Повернув за угол, он увидел силуэт в полумраке, что здесь царил. Он сидел, вытянув ноги перед собой и откинув голову на стену, тёмные волосы падали на глаза, скрывая лицо. — Эй, — узнав Чана, Ян дотронулся до плеча, пытаясь закинуть его руку на шею, — вставай, — потянул он его на себя. — Уходи, — кинув на него взгляд, произнёс он, пытаясь оттолкнуть. — Давай же, ну, — Ян не оставлял попыток поднять, — если они вернутся ещё больше достанется. Видимо это подействовало, так как Чан, плюнув, наконец поднялся, приняв помощь, и, опираясь на младшего, хромая, потихоньку шёл за Чонином, что вёл его по длинным коридорам и бесконечным, как ему на тот момент казалось, лестницам, вниз на первый этаж, ведя того по заброшенному этажу. Ян привёл его в душевую. Хоть этаж и был заброшен, но вода здесь была. В комнате было холодно, сыро и грязно, и лишь возле раковин было более менее чисто. Чисто настолько, насколько мог убраться десятилетний мальчишка с одной только тряпкой в руках. Подведя старшего к раковинам, он намочил небольшое полотенце, которое принёс сюда ранее, и принялся аккуратно вытирать лицо Чана, что уже сполз по стене на пол.***
Тот случай заставил Чана полностью изменить отношение к Чонину. Если раньше он избегал его, то после он стал младшему братом, который всегда был рядом. Уже не было смысла оберегать Яна на расстоянии. Все итак знали, кого защищает Бан, а вот почему никто не понимал. Благодаря ему Чонин научился давать отпор и теперь они оба были в ответе за жизни друг друга. Именно поэтому сейчас он яростно ломился в запертую дверь, отчаянно пытаясь помочь старшему, что сейчас был там один с толпой. По лицу Яну непрерывно текли слёзы от собственного бессилия. Последний раз ударив дверь так, что зверски заныла рука, Ян в истерике осел возле двери, судорожно делая вдохи. Он ничего не мог сделать, отчего на душе было ещё паршивей. И вот дверь открылась. Толпа, насмехаясь, вышла не обращая на Чонина внимания. И тот наконец смог попасть в комнату. Хлюпая красным носом, он подбежал к Чану, что лежал на боку безразлично уставившись в точку на стене, и, опустившись на колени, судорожно прижал его к себе, проведя рукой по волосам. Почувствовав что-то влажное на своей ладони, он только сейчас обратил внимание, что тот лежал в луже крови запачкав штаны. Это заставило Яна зарыдать в голос, истерично умоляя старшего обратить на него внимание.