Ты, должно быть, слишком буквально понял совет Викмара.
Тебе просто нравится тут лежать. Тут так пахнет. Такой свет.
Отличное место, чтобы подумать о скорой смерти.
И до чего же это драматично, sire. Le officier de police, лежащий в холодильнике для трупов.
Ты дышишь, и пар из твоего рта оседает на металле. Никс Готтлиб, сгорбившись, сидит на стуле, обтянутом растрескавшейся искусственной кожей. Ты видишь вдалеке его лысеющую голову между носков твоих казенных ботинок. Секционный зал позади него залит ядовитым больничным светом. В твоей голове, в самом деле, звучат голоса.Расскажешь ему подробнее, и тебя упекут в желтый домик.
Ты должен рассказать ему, потому что тебе нужен твой пистолет.
Никто, кроме тебя, их не слышит. Ты очнулся на полу в номере в «Танцах-в-тряпье», когда они появились, и с тех пор вы неразлучны. Проклятие для любого разума, но редкий дар для детектива. Не все из них хотят тебе добра.Не обязательно рассказывать всё сразу, просто спроси.
«Когда я смогу получить мой пистолет?» Готтлиб вздыхает — ты испытываешь его терпение. Обязательные два часа в неделю — как будто ты не можешь сделать с собой что-нибудь в остальные дни. Он спрашивает тебя о погоде. Об участке. О Прайсе и Мино. О том, как ты не помнишь из своей жизниничего раньше начала марта. «Ты больше никогда не сможешь получить свой пистолет, Гарри» Он мог бы вести прием в своем офисе, сидя в мягком кресле, попивая кофе, но ты — больной ублюдок, застаёшь его в часы дежурств в морге. Его руки пахнут хлоркой, он только что снял свой фартук, а в пояснице стреляет от изнурительной работы на ногах. «Мы понятия не имеем, где ты его мог оставить. Остается только молиться, чтобы в нем не было патронов», — добавляет он, поправляя очки с толстыми стеклами. Перед глазами предстает твоё верное офицерское оружие–револьвер, отполированный до блеска трехзарядный Вилье, с истертым прикладом и надписью сбоку. Самое лучшее, что могло с ним случиться — морское дно. Стальная трехстволка всё ещё помнит контуры твоей пьяной пасти. «Мне нужен мой пистолет», — твой голос эхом отдается внутри камеры. Готтлиб мог бы задвинуть тебя в неё и закрыть створку, как у печи, перекрыв доступ кислорода. Ты лег в эту камеру, чтобы избавиться от пульсирующей боли в голове: шум голосов и обрывки мыслей после двенадцатичасового дежурства плавят твои мозги. Она холодная и темная внутри, и воздух в ней вибрирует в такт работе компрессора. «Тебе нужно полное медицинское обследование, Гарри», — буднично отвечает Готтлиб. У него во рту перекатывается мятная карамелька. «Почему ты не обследуешь меня?» «Я боюсь, что после этого тебя придется отстранить. И это не мой профиль. Лечение, в котором ты нуждаешься, несовместимо с работой в полиции, лейтенант-дважды-ефрейтор Дюбуа. Нужны будут анализы, тесты. Может быть, лоботомия, — Готтлиб раскусывает карамельку. — После лоботомии очень сложно выписывать штрафы» Ты сглатываешь. Отстранение звучит как смертный приговор. Это хуже, чем быть сумасшедшим.Ты ведь не хочешь потерять работу?
Это всё, что у тебя есть. Самое последнее, что осталось.
«Я хочу и пистолет, и работу в полиции», –говоришь ты. Твое лицо отражается в потолке холодильной камеры и расплывается в мутных каплях конденсата. Тут грязно, и пахнет трупами. Преследующий тебя повсюду запах разложения и формалина нанесен, как прозрачный лак, на каждый квадратный сантиметр этого места. «Я похож на волшебника?» — цедит сквозь зубы Готтлиб. Он не без труда выдвигает поддон с твоим телом. Ослепительный свет газовых ламп обжигает твои глаза: на сетчатке проступают бурые пятна, сменяющиеся пульсирующей дымкой. «В любом случае, я буду ждать тебя в четверг», — Никс открывает твою карту. Она толстая, из неё торчат бледно-абрикосовые бланки отчета по медицинским осмотрам за последние несколько лет службы, результаты анализов и рентгенограммы. Снимок твоего черепа в двух проекциях. Сломанная в 46 году ключица. Простреленное плечо. Бедро с пулевым отверстием. Есть и другие бланки, старые, но разобрать уже ничего нельзя.Где-то там наверняка есть твой медосмотр — первый после поступления на службу.
Новая папка в твоем деле посвящена амнезии.Не каждый день копы в Ревашоле теряют память. Убийство наемника, стачка в порту, бойня и два раненных полицейских — не слишком много для Мартинеза. Моралитерн вмешался, потому что ты нес чушь про конец света и превратил церковь в лабораторию по изучению Серости.
Прайс защищал тебя, Викмар согласился взять ответственность за то, что от тебя осталось.
Собранная специально для твоего случая, комиссия из трех человек наблюдает за твоим состоянием. Ты всё ещё пригоден для службы, но с ограничениями. Тебя — формально — понизили до жалкого подобия сержанта, и ты больше не можешь заниматься сыском. Не смотря ни на что, ты раскрыл «ДЕЛО О ПОВЕШАННОМ».Но теперь они не знают, что делать с тобой.
Готтлиб добавляет к отчету несколько строк крупным неразборчивым почерком. «Я знаю, что у тебя какая-то… аллергия на мой офис, — говорит он, мрачно смиряя тебя взглядом. Мерцающий свет отражается в стеклах его очков. По выражению его лица — отвращения и скуки — ты видишь, насколько он устал работать с тобой. — Постарайся не опаздывать, иначе следующий раз опять проведешь здесь» Приемыпо вторникам и четвергам. Патрульная машина привозит тебя в участок не раньше девяти вечера. Его кабинет всегда оказывается закрытым.Кожаный диван в офисе Готтлиба воняет кошачьей мочой.Ты воняешь ещё хуже. Здесь, по крайней мере, не нужно мыть после тебя и твоих кровавых бинтов с гноем.
Смазанная антибактериальным лекарством, рана на левом бедре пульсирует под свежей повязкой. «Куда я попаду, Никс?» «Что ты имеешь в виду?» «Когда… если меня сюда привезут, какая это будет ячейка?» «Любая, на мой выбор, – Готтлиб поднимает брови и смотрит на тебя — пристально. У него мутные зрачки с болотной радужкой — признак начинающейся катаракты. — Если ты собрался умирать, Гарри, сделай мне одолжение: сделай это прямо здесь. Я не хочу соскребать тебя с асфальта или везти через весь Джемрок, пока ты самозабвенно разлагаешься, свободный от работы…» Ты не без труда встаешь с кушетки. В глазах темнеет, ногу обдает кипятком: в мякоти воспаленного мяса лопается капсула с болью, она пропитывает бедро до самой кости и обжигает края незаживающей раны. «Хейдельстам считает, что это воздействие Серости. Надзиратель из Моралитерна несет чушь про посттравматическое стрессовое расстройство, якобы ты получил его от пары десятков лет в РГМ. Я с ними не согласен. Ты алкоголик, Гарри. У тебя тяжелый случай алкогольной энцефалопатии. И голоса, и галлюцинации — дальше будет хуже. Твой мозг уже разлагается»Он лжет.
Он лжет — твой мозг отлично сохранился в спирте.
Ты все ещё хорош. Ты можешь думать. И фазмид существует на самом деле.
Готтлиб смотрит на часы. Одиннадцать после полудня. «Как твоя нога, кстати?» «Болит»Так больно, как будто ты сейчас умрешь. Но эта боль бодрит.
На очереди мощный эндорфиновый прилив, и ты уже успел на нихподсесть.Вот бы заполучить ещё одно огнестрельное ранение…
Как насчет головы?
Пуля, которую получил Кицураги, предназначалась ТЕБЕ.
Воспоминание об истекающем кровью лейтенанте из 57-го окатывает тебя волной горячего страха. Он превращается в жгучую боль в груди — прямо в том месте, где пуля вышла из его тела — и по капле стекает под ребра.С сердцем у тебя давно дела не в порядке. Оно того и гляди захлебнётся.
Боль пропитывает каждую твою мышцу и проступает на коже в виде едкого ледяного пота. «Отдыхай, Гарри. Прими таблетки. Сходи в душ. Поешь что-нибудь» *** «Знаешь, я бы и правда помылся на твоем месте», — сателлит-офицер Жан Викмар переключает передачу и сжимает в руках рычаги управления. Салон заполняет густой запах горячего мазута. Кресла подпрыгивают – служебная мотокарета бесцеремонно едет через парковку у полицейского участка, задевая колесами рельефную разметку на асфальте. «Пахнешь как жмур», — Жан морщит нос и нажимает кнопку на приборной панели. Он выруливает на шоссе, чтобы отвезти тебя домой; свет уличных фонарей, бьющий в окна, подсвечивает его лицо. Болезненный блеск глаз и темные круги под ними, впалые щеки со следами оспы, седеющие виски — на закате он похож на восставшего мертвеца в униформе Ревашольской Гражданской Милиции. Викмар небрежно управляется с неповоротливой мотокаретой. У него бледные пальцы и воспаленные следы от зубов на коже вокруг ногтей. Грубый акцент и охрипший от курения голос делает его тон злым и серьёзным. «Ногу мочить нельзя, конечно, — он косится на тебя; по его лицу пробегает тень. — Но… хотя бы голову» Синяя мотокарета съезжает в жилые районы и останавливается у кафе у заправки. Жан хлопает дверью. Через три минуты у тебя в руках оказывается сверток с горячей выпечкой в фольге: пышное тесто и жирная, истекающая соком мясная начинка. «Ешь» «Спасибо» Викмар зубами срывает бумажную упаковку с рафинада и топит несколько — больше трех — кубиков в своем кофе. Одной рукой он извлекает из куртки пачку сигарет, второй — нетерпеливо прикуривает и глубоко, медленно затягивается, превращая одним вдохом треть сигареты в пепел. Он выглядит как человек, который не спал несколько ночей подряд.И эта ночь не станет исключением.
«Что ты ему еще рассказал? — густой дым из его легких скользит по лобовому стеклу. — Про этого таракана? Старик поверил тебе?» «Островалийский фазмид…», — начинаешь ты, но он тебя перебивает: «Да называй его как хочешь. Эта тварь что-то с тобой сделала, — Жан горько сводит брови и делает несколько глотков кофе из бумажного стакана. Удивительно, но он, кажется, верит в твою историю про криптида. — Ты не мог так сильно ебнуться от одной только выпивки. Ты себя видел? С каждым днём становится только хуже» Сок из надкушенного треугольника из теста просачивается через фольгу и капает тебе на колени. Еда, которую он тебе принес, кажется знакомой. Специи, топленый жир, крупные куски запечённых овощей, насыщенный пряный запах мяса — это не первый твой ужин в мотокарете у заправки. Жан знает, что тебе взять, потому что он делал это много раз. «Ешь» Еда с трудом лезет в рот, но её вкус и температура делают свое дело: ты механически прожевываешь выпечку — с каждым куском желудок наполняется тяжестью и приятным теплом. «Никс не поверил мне. Его больше заинтересовали голоса…», — ты успеваешь сказать это вслух, прежде чем тебя настигает осознание: ты не помнишь, знает ли Жан про голоса. Ты напряженно вглядываешься в его лицо. Викмар тушит бычок во встроенной в приборную панель пепельнице: «Они не пропали, да?» — нервный тон и горькая гримаса. Жан прикуривает еще одну сигарету.Он думал, что амнезия затронула все части твоего разума, и все голоса испарились из твоей головы, как алкогольные пары после трех недель трезвости.
Как вообще может жить человек без голосов в голове? Посмотри на него – он грустный, потому что ему не с кем посоветоваться.
«Они были раньше?» «Они были раньше», — офицер-сателлит откидывается на спинку кресла в карете. Он закрывает глаза, чтобы скрыться от воспоминаний о годах работы с психопатом, который теперь не может связать двух слов без заикания. Вертикальные полосы обивки проминаются под его весом. На нем плохо отглаженный костюм и куртка с флуоресцентными нашивками. Красная от раздражения кожа на шее, неухоженная короткая борода. Волосы спадают на глаза. Следы на лице — годы борьбы с акне – рытвины и шрамы на коже, некоторые совсем свежие. Между бровями — первая глубокая морщина. Его лицо выглядит изможденным: синие пятна под запавшими глазами — последствия бессонницы и нервного истощения.Ты здорово потрепал ему нервы. У него была ремиссия– почти — но твои фокусы в Мартинезе свели на нет месяцы лечения.
Депрессия –распространенное психическое нарушение, характеризуется унынием, потерей интереса, неспособностью испытывать удовольствие и радость, чувством вины, низкой самооценкой, нарушениями сна, аппетита, чувством усталости и низкой концентрацией. Депрессия сокращает жизнь в среднем на десять лет для мужчин, и на пятнадцать — для женщин.
Слабак. Физические упражнения должны были помочь ему перестать наматывать на кулак свои зеленые сопли.
Викмар снова затягивается, прижимая дрожащую ладонь к лицу — в его образе, при всей его мрачной усталости и способности к извержению грязных многосоставных проклятий, есть что-то юношеское. Он ещё молод. Он явно младше тебя. «Сколько тебе лет?» Жан поднимает глаза. Расширенные от кофеина зрачки и прозрачная радужка, утопающая в красной сетке из лопнувших капилляров. Конечно, ты же не помнишь. «Мне тридцать четыре» «Это сделал с тобой… Работав паре со мной?» Солнце уже давно скрылось за горизонтом. Возвышающееся над жилыми районами шоссе в сумерках похоже на изогнутый окаменевший позвоночник, очищенный от мяса и хрящей.Ты забрал у него лет больше, чем вы вообще знакомы.
Жан качает головой. «Ты, засранец, слишком много на себя берёшь»Он даже как будто гордится тем, до какого состояния он смог довести себя в его возрасте.
У него был отличный наставник.
Тоска, которая поглотила его душу, не сравнится с твоей. Может быть, ночами он думает о том, как бы ему тоже вдруг позабыть свою жизнь, свою работу, и в особенности— тебя.
Гул двигателя служебной мотокареты растворяется в ночном шуме жилых кварталов. Люди в неопрятной одежде проявляются в свете фар, как мотыльки, и пропадают в плохо освещенных дворах. Жан подает тебе руку и помогает подняться на лестницу. Дверь твоих апартаментов открывается внутрь; влажная тьма и затхлый, отравленный воздух поглощают ее вместе с истертой дверной ручкой. *** Твое жилище выглядит хуже склепа. Ты провел здесь несколько отвратительных ночей после возвращения в Джемрок, но до сих пор содрогаешься, когда переступаешь его порог. Полицейское чутье ложно подсказывает тебе, что здесь кто-то умер — очень давно, и не своей смертью.Здесь умер ты. Посмотри на лопасти люстры в холле — с нее свалился твой труп. Он стоит посреди комнаты, пытается найти в темноте свою веревку. Прямо как ты. Это и есть ты. Ты — труп, Гарри. Отсюда этот запах и опарыши по углам.
Это ложь. Ты живой, ты дышишь, и твоя нога снова кровоточит.
И тебе снова больно. Разве это не замечательно?
Обходя горы грязных вещей на ковре, ты идешь в ванную в темноте. Там, в ящике за разбитым зеркалом тебя ждет горсть обезболивающих таблеток и снотворное. Желтая лампа накаливания освещает плитку, грязный, в следах от сигаретного пепла унитаз и узкую душевую кабину. Слив проделан прямо в полу, и он весь забит окурками. На створке кабины — размытые отпечатки ладоней в крови. Кровь давно запеклась и въелась в пластик. Ты поворачиваешь кран — вода с горьким привкусом едва сочится из забитых отверстий встроенного душа. Она чуть теплее, чем твоя кожа. Ты раздеваешься до пояса, ссыпаешь таблетки в свою сухую от ломки пасть и задираешь голову над душем, чтобы вода затекла в рот. Глаза застилают едкие пары хлора. Мокрые пряди прилипают к плечам и лицу. Вода, стекающая с твоих волос, немедленно становится грязной: она капает с твоего живота вниз, попадает за пояс брюк и в ботинки, но не касается простреленного бедра. Ты склоняешь голову, с трудом сглатываешь и смотришь на плавающие в водовороте окурки. Здесь нет мыла. Нет шампуня. Ты не найдешь здесь чистого полотенца. Как долго можно было жить таким образом? Из-под плоской заглушки забитого слива медленно выплывает обломанный кусок бритвенного лезвия.Отличная находка. Смотри-ка, у кого-то был грустный вечер.
Вечер боли. Вечер самоубийства.
Посмотри на свои руки. Если это и впрямь твоё — должны были остаться следы.
Несколько продольных шрамов выше запястий, со следами швов — глубокие раны, зажившие, но все еще розовые по краям. Желудок сводит судорогой.Жалкие царапины. Трус. Возьми лезвие в руки. Я покажу, как надо резать.
Ты снова сглатываешь, сдерживая рвотный позыв, и выжимаешь мокрые волосы над раковиной.Интересно, кто тебя отвез в больницу?
Твоя кровать выглядит ничуть не лучше, чем диван в номере «Танцев-в-тряпье». Всё то же звериное гнездо: мятые простыни, смятое одеяло и выемка в матрасе. Грязная наволочка, пропахшая потом, должна впитать часть воды с твоей головы. Ты стаскиваешь с себя одежду и сворачиваешься в кровати лицом вниз. Готтлиб — бездушный сукин сын, но он знает толк в рецептурных препаратах. Чувство, похожее на сладкий паралич, окутывает твое тело.Может быть, это передозировка? Кто знает, сколько лишних таблеток ты мог высыпать из банки трясущимися руками.
Если не повезёт — и ты проснешься, в следующий раз прими ЕЩЁ БОЛЬШЕ.
Вздох отзывается болью в ребрах. Ворота забытья приоткрываются, стоит тебе закрыть глаза. Ты проваливаешься в глубокий сон без сновидений.