Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

Сережа рад, что Олег снова рядом, хотя кашель, ставший с его появлением реже, все ещё силен, заставляя выплевывать что-то странное. Первый раз Сережа смог рассмотреть то, что сначала показалось кусочком бумаги, в ванной, когда приступ накрыл во время умывания. В сливе застрял белый маленький лепесток, похожий на вишневый или яблоневый цвет. Разумовский тогда не понял, откуда он взялся, но на дворе как раз была пора цветения… Сережа быстро выкинул тот случай из головы, пока в следующий раз не осознал, глядя на салфетку, которой прикрывал рот, когда приступ накрыл в серверной, что там ещё пара таких же лёгких лепестков и они точно неизвестно откуда появились из его горла вместе с кашлем. — Не паникуй, — Птице пришлось прийти в собственном облике. Было бы странно, знай Волков, что это такое. Как минимум, Разумовский бы задумался. Разумовский чуть не подпрыгивает, не привычно, что Птица показывается вот так, но все же уточняет: — Ты знаешь, что это? — на протянутой Птице ладони едва не слетающие от движения круглые белые лепестки. — Не заморачивайся, — пытается отмахнуться Птица. — Жить будешь. По крайней мере, Птица на это надеялся. По ночам, беря тело Разумовского под контроль, он пытается выйти на след Волкова. Сережа, у которого вся грудина болела от только что сошедшего на нет кашля, с сомнением покосился на него. — Это… из-за меня, — неохотно обронил Птица. Сережа непонимающе хмурит брови: — Я от тебя заразился? Птица зашипел почти возмущённо. — Ничего подобного! Делать мне нечего, как тратить время на подобные… глупости. Сережа подошёл к нему, успокаивающе погладил по плечу: — Ну вот как я должен понимать, когда ты не объяснил? Птица замер озадаченный сменой линии поведения Разумовского. Пусть они и немного наладили взаимоотношения, это всё равно было… необычным. — Ты влюблён в Волче. Разумовский вздрогнул и покраснел, опустив взгляд, а потом все же выдавил неуверенно: — Точно? — Ты у меня спрашиваешь? — закатил глаза Птица. Сережа зябко обнял себя руками: — Я не уверен, но все больше убеждаюсь, что я именно тот идиот и неудачник, умудрившийся влюбиться в лучшего друга… Птица жёстко схватил его за плечи, чуть впиваясь когтями в кожу, пока Разумовский своими же словами и мыслями не навредил себе уже больше, чем есть. — Прекрати жалеть себя, Тряпка. Чем больше ты опускаешься в это состояние, тем хуже тебе будет. Сережа дернулся, сначала испуганно взглянул на него, а потом вспомнил, с чего начался этот разговор и в шоке посмотрел на Птицу, не находя связи между своими чувствами к Олегу и болезнью. — Что? При чем тут…? Птица замешкался, а потом с явным отвращением, но лекторским тоном заговорил. — Ханахаки вызывается именно этим. Слабостью, что зовётся чувствами, — он скривился. — Особо нечего рассказывать. Ты думаешь, что не получишь ответа — и это убивает тебя в прямом смысле этого слова. — Ха-ка-на-ки? — Разумовский не понимал, но запоминал каждое слово. — Ханахаки, — повторил Птица не особо терпеливым тоном. — В вашем мире такого нет, хотя в мире столь слабых существ это смотрелось хотя бы уместно. Хотя таких мечтателей как ты, ещё нужно поискать, большинство из вас на диво эгоистичны… Влюблённость звучит издёвкой там, где хладнокровие залог самосохранения. — То есть это болезнь с твоей родины, возникающая от влюбленности? — сделал вывод Сережа. — А как оно лечится и чем грозит? — Никак. Если ты, конечно, не разучишься чувствовать. Чисто теоретически, разлюби Волче — и ты здоров, но практически, сможешь ли ты? — он скептично хмыкнул. — Внутри тебя вырастают цветы. И на твоё благо — эти цветы местные, иначе ощущений было бы… многим больше. Они сперва оплетают твоё сердце и лёгкие, прорастают внутри, но не ограничиваются над этим. Будешь выкашливать поначалу лепестки, потом и целые бутоны. Вместе собственной кровью. Так себе перспективы. Разумовский побледнел от открывшейся перспективы. — И сколько мне осталось? — тихо спросил он. — Ты не умрёшь, — прорычал Птица. — Прости… — Сережа отводит глаза. Птица скалится, не выдавая того, что и сам беспокоится на этот счёт. — Гроб заказывать уже собираешься? Используй фиолетовый, и цвет твой любимый, и тебе идёт, — хмыкает он. — Не помрёшь. А попробуешь сам — пожалеешь, что не умер. Будет тебе Волче. Разумовский невольно усмехается на его ехидство — у Птицы всегда был специфический юмор. — Ты же не собираешься…? — на последней фразе крылатого, Сережа вскинул на него взгляд. — Жалость не любовь, ребёнок, — уже как-то устало произносит Птица, даже забыв привычно обозвав его. — Только чуется мне, что в Волче достаточно огня, чтобы его разжечь. Сережа смутился, поняв, о чем он говорит: — Ты правда думаешь, что он может… Птица в психологи ему не нанимался, но легче будет, если Разумовский себя накручивать не будет. — Может, — отрезает Птица. Птица упёртый. И наглый. И каким бы раздражающим порой не был Тряпка, он нужен ему живым. А значит Волче будет возвращён — и у Разумовского тоже… будет.