Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

У Волкова не получается уговорить Разумовского найти себе нормальное место для жилья, а не рабочий офис, но удаётся уговорить сделать хотя бы жилой сектор. Забавно, что быт у них строится на диво легко, учитывая, что Серёжа до одури влюблён в Олега. Впрочем, это и на руку играет. Птица, следуя своему плану, выходит из ванной голым, в одном халатике, едва накинутым на плечи, зевает, словно ему нужен сон — усталость от тела передаётся — и тянется. Волков, до этого листавший новости в телефоне, замер, подняв взгляд и так и не сумев его отвести от бледной кожи с россыпью веснушек, невольно проследив взглядом за капелькой воды, скользящей от кончиков рыжих волос по груди и ниже. — Сережа… — А? — словно бы только увидел, заметил, вспомнил о его существовании. — Ох, Олежа, прости, я забыл, что больше не один живу, — и растерянно моргает, неторопливо поправляя халат, завязывая его, но довольно свободно. Волков не отвечает, тяжело сглотнув, чувствуя, как глупое сердце, давно отданное этому невозможному человеку, сбивается с ритма, пытаясь пробить грудную клетку. А Птица наглый и едва ли умеет смущаться. Он садится рядом, головой облокачивается на чужое плечо, в глаза снизу вверх заглядывает — в своих посторонним раздражающим предметом ощущаются голубые линзы, но он пытается не обращать внимания — и участливо спрашивает. — Олежа, всё хорошо? Прости, я такой рассеянный. А чем ты занимаешься? Волков призывает на помощь все свое упрямство, стараясь не думать о горячем и таком желанном теле совсем вплотную к своему и отводит глаза, боясь, что Разумовский сможет прочитать всю его безнадежную жажду по расширенным почти во всю радужку зрачкам. — Ничего, все нормально… — хрипло и тихо. Птица позволяет появиться в своём взгляде небольшому количеству лукавства — рано рисковать и узнавать подтверждение, мало ли — вдруг всё-таки постигнет неудача, а её Разумовский может и не пережить, но вот влечение в Волче явно есть. — Так чем ты занимаешься? — с любопытством в голосе повторяет он, тыча кончиком пальца в чужую щёку. Олег слегка вздрагивает, вскидывая взгляд на это ходячее искушение, не понимая — неужели ему и правда уже мерещатся смешливые искорки в родных глазах? Или Сережа догадался о его чувствах и теперь смеётся над ним? Ну нет, это же Серый, он бы не стал… Вопрос выводит из размышлений, и Волков отвечает: — Да так, от скуки ерундой маюсь, — поворачивает экран телефона так, чтобы была видна новостная лента. Тут как назло задетая его пальцем страница прокрутилась ниже, и на ней во весь экран оказалась фотография разноцветных дракончиков*. — О, почти все цвета радуги, — замечает зачем-то Птица, и только потом понимает, что имеется в виду под ними — ориентация. Разные виды на самом деле. Люди иногда слишком сложные для его понимания. — Интересуешься? Волков не сразу осознал смысл его вопроса — ему понадобилось пристальнее вглядеться в картинки, но одних подписей под ними на английском «Gay», «Lesbian», «Bisexual», хватило, чтобы он быстро заблокировал телефон, ужасно смутившись. — Это просто новостная лента, — буркнул он, не давая прямого ответа, так как не любил врать Серёже. — Учитывая, что ты во «Вместе» сидишь, то там рекомендации только по интересам вылазят, — просто пожал плечами Птица. Получилось почти без насмешки. — Или мне что-то пофиксить нужно? — якобы грустно и неуверенно добавил он. — Ну мало ли куда я случайно мог забрести, — пробормотал Олег, пряча глаза. — Все у тебя правильно работает, Серый, не грузись, просто сейчас эта тема везде, вот и… — Ну, тема важная, — кивнул Птица, стараясь не слишком сильно показывать, насколько наслаждается чужим смущением. Это было даже забавно. — Самоопределение и всё такое. Серёжа, наверное, сказал бы лучше. Серёжа бы умер от смущения, слишком неловко бы было произносить вслух, но на языке бы крутилась целая лекция на тему, почему каждый вправе любить того, кого хочет. Только вот у Тряпки в груди — цветут бутоны цветов. И любовь его отравляет. Но так да, он не видит особой проблемы в том, чтобы любить Волкова. Кроме самого Волкова и его возможной реакции на это. Волков смотрит на Серёжу, пытаясь понять — а как тот сам относится к подобному. Ярым гомофобом Разумовский точно не был, скорее наоборот — его терпимость и желание сделать всех счастливыми и свободными, памятником которому стала эта самая сеть, не дают усомниться, что смеяться над человеком, кого бы он не любил, тот бы не стал. Но одно дело — кто-то другой, чья любовь тебя не трогает, а совсем другое — друг, испытывающий те самые чувства лично к тебе. — Да, просто для нашей страны это все ещё… Птица пожал плечами, говоря уже собственное мнение: — Это глупо. Не думаешь? — Да, но многие бы не согласились, — пожал плечами Олег, вновь случайно взглянув на чересчур оголившееся плечо Серёжи, на котором притягательными звёздами были рассыпаны веснушки. Как Волкову хотелось перестать сейчас болтать об этой ерунде, прильнуть к бледной коже, покрывая ее поцелуями, прослеживая каждое золотистое пятнышко… — Ну, нас явно к многим будет тяжело отнести, — рассмеялся Птица, в процессе смеха якобы ненароком сползая ниже по чужой руке, в итоге вообще расположившись на чужих коленях. — Слишком уж необычные. Мне скучно, Олежа. Волков медленно выдохнул сквозь сжатые зубы, радуясь, что сквозь плотные джинсы не видно крепнущий стояк. — И что ты предлагаешь, — глядя на этого чертёнка и пытаясь задавить в душе надежду на то, что все эти действия Разумовского имеют вполне однозначный посыл, все же задал вопрос Олег. Руки сами потянулись к ещё влажным рыжим прядям, мягко поглаживая. Птица замер, борясь с желанием отпрянуть. Нежности ещё эти. Они были непонятны, пугали и вызывали раздражение. В первую очередь из-за того, что слишком приятно было быть целью подобных поползновений. Одновременно и будоражило, и успокаивало. Но жест, который можно списать на дружбу, не то, чего хотел бы добиться Птица. Он тянется рукой, чтобы поправить халат и накрыть одно плечо тканью, в процессе оголяя второе, и демонстративно задумывается о том, чем бы заняться. Чем вообще вместе занимаются люди? Гуляют? Фильмы смотрят? Едят? — Не знаю, — протянул он. — Фильм посмотрим? Ты ведь ворчал, чтобы я меньше работой занимался и отдыхать не забывал. Рука Волкова невольно соскальзывает на обнажившуюся кожу плеча, прослеживая созвездие веснушек и лишь потом замирает, когда до разума доходит двусмысленность ситуации. Олег отдергивает ладонь, прикрывая сползшей тканью халата чужое плечо, тихо ворча: — Замёрзнешь же, простудишься… Дрожь проходит по телу — слишком уж оно у Тряпки чувствительное, но тут же на место лёгкому удовольствию приходит злость и разочарование — так же хорошо всё шло! Нет же, Волче снова в заботу ударился. — Ты тёплый, — заметил Птица, не делая даже попыток сдвинутся. — Да и лечить меня, теперь есть кому. Особенно учитывая, что Разумовский явно куда охотнее примет заботу Волкова, чем Птицы. Чтобы не портить себе настроение и настрой окончательно, Птица усмехнулся и потянулся, привлекая чужое внимание. Волков вновь проследил за изгибами стройного тела, сдерживая желание обхватить его за талию, переворачивая на диване и накрывая собой, впиться в губы и… — Не хочу, чтобы тебе было плохо, — только и смог он ответить, сглотнув вязкую слюну. — О, поверь, Олежа, рядом с тобой мне очень хорошо, — почти невинно протянул Птица. Олег лишь тяжко вздохнул, и потянувшись за лежавшим на спинке дивана пледом, накрыл им Серёжу, а чтобы тот не возмущался, снова запустил пальцы в его волосы — тот любил, когда он так делал. Птица как-то растерянно моргнул и затих, слишком шокированный, чтобы продолжать. Да и давить на Волче сразу было опасно. И дело было вовсе не в том, что подобное было слишком непривычно-приятным, чтобы как-то особо сопротивляться.