Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

— Ты уверен, что это не было слишком…? — Сережа смотрел на Птицу, закрыв ладонями румянец смущения, загоревшийся, стоило вспомнить поведение крылатого с Олегом. — Слишком мало? Да, — кивнул своим мыслям Птица. Разумовский обречённо застонал, полностью пряча лицо в ладони. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь… — Прекрати себя накручивать, Тряпка, — снова обеспокоенно произнёс Птица, возвращаясь к реальности. — Снова приступ скрутит. Но было уже поздно — Разумовский зажал рот рукой, сдерживая кашель, что к счастью, на этот раз получилось, причем отчего-то вспомнился взгляд Олега, когда он бережно укрывал их пледом. Наконец, Сережа выпрямился, стирая скопившиеся в уголках глаз слезы. — Ты себя убиваешь, — Птица поджал губы и с явной жалостью посмотрел на него. — Извини, — слабо и виновато улыбнулся Сережа. — Прекрати извиняться, — прошипел Птица раздражённо. Разумовский лишь отвёл глаза, вспоминая, как сегодня утром разглядывал маленький цветок яблони с каплями крови на лепестках. — Я не дам тебе умереть. *** Сережа проклинал тот день, когда понял, что его любимые кеды не подлежат дальнейшему использованию. Пришлось купить новую обувь, из-за чего он, едва ступая на стёртые за день ноги, возвращался в башню, тихо ругаясь под нос. — Серый, неужели всё так плохо? — уточнил Олег, с тревогой смотря на рыжеволосого. — А? Олежа, — улыбнулся Разумовский, делая шаг к Волкову, и тут же зашипев от боли в стёртой до крови ноге. — Стой на месте, — потребовал Олег, сам подходя ближе. — Держись, — с едва понятным предупреждением, он поднял друга на руки. — Тут всего ничего осталось, донесу тебя. Мазью помажем и новую нормальную обувь тебе найдём. Сережа тихо взвизгнул, когда оказался слишком близко к Олегу. «Это ничего не значит, он просто заботливый друг» — невольная мысль заставила задохнуться, в горле тут же завершило, грозя приступом… Птица, чтобы не палить контору, сам занял его место. Приступ временно отошёл, но в груди всё равно продолжало печь, и он закашлялся — без крови и цветов, но всё же. Бедный Тряпка, переживает подобные муки всего лишь из-за собственных чувств… и того факта, что связан с Птицей. — Олежа? — откашлявшись, пробормотал он. — Серый, снова? — испуганные и обеспокоенные глаза Олега пытались поймать взгляд друга. Птица, не имеющий на глазах линзы, что скрыли бы пожелтевший взгляд, всё время его отводил. — Иногда, — буркнул он. — Не обращай внимания. Волков прижал его к себе крепче, осторожно, как самую хрупкую драгоценность, поглаживая его по спине. — Как бы я мог не обращать внимания, когда тебе плохо? Я очень боюсь за тебя… Снова мурашки. Птица прикрыл глаза на мгновенье, неосознанно наслаждаясь происходящим. Тело Разумовского, казалось, само реагировало на близость того, кого тот любил. Птица, блокирующий чужой приступ, чувствовал слабость и особо не мог что-то сделать с этим. — Всё хорошо, пока ты рядом, — бормочет Птица. — Я больше не уйду, — Олег поспешил унести Серёжу в кровать, осторожно опустив на простыни и присев рядом. — Давай, отдыхай, я сейчас мазь принесу. Птица озадаченно замер, не успев заметить, как они успели дойти. Едва Волков скрылся из виду, Птица рванул за линзами, боль терпеть ему не впервые, а вот палить янтарём вместо небесной синевы не стоило. Олег, вернувшийся в комнату, увидел выходящего из ванной Серёжу, в глазах которого были слезы. — Серый! — вновь подхватив упрямого Разумовского на руки, Олег донес его обратно. — Ну вот зачем надо было вставать? Птица зло сморгнул слёзы, большая часть которых была там даже не из-за слабого тела, а из-за попытки быстро всунуть линзы, и нацепил на губы наивную улыбку. Волков часто забывал, что спрашивал, когда видел её — это Птица знал наверняка. Получилось почти похоже на Тряпку. — Олежа… — Совсем ты о себе не думаешь, — сокрушенно покачал головой Волков, уложив его удобнее и предельно осторожно снимая неудобную обувь, сочувственно поджав губы при виде мозолей. Птица поморщился то ли от ощущений, то ли от чужой жалости. — Всё в порядке, Олежа. — Лежи уже, чудо неугомонное! — на всякий случай предупредил Волков, устраивая его ноги у себя на коленях и доставая салфетки и перекись из принесённой коробочки, видимо, заменяющей Разумовскому аптечку. Птица вздохнул, но замер — чего уж спорить, легче переждать. Боль не важна, если её чувствует не сам Тряпка. Олег бережно стёр грязь и кровь, дуя на ранки каждый раз, когда касался их ваткой с перекисью. Нежность и бережность… Тряпка был бы в восторге, если бы полноценно ощущал происходящее сейчас. Птица и рад бы уступить ему место, вот только тот не умеет не думать о плохом, а приступы сейчас им не нужны. Они вообще чреваты. — Сильно больно? — Олег закончил с обработкой, осталось только нанести мазь. — Не особо, — Птица дёрнул уголком губ. — Ты очень заботливый, Олежа. Волков лишь улыбнулся в ответ: — Только для тебя, Серый. Птица только фыркнул и прикрыл глаза, позволяя Волкову и дальше возиться с ранками Тряпки. Когда все стёртые места были обработаны и заклеены пластырем, Олег укутал Серёжу в плед. — А теперь — отдыхай! И вставать тебе нельзя, я прослежу! — А если не хочу? — Птица скептично посмотрел на него, но высовываться из пледика не спешил. Одно из немногих вещей, что ему нравилось. — Я просто буду носить тебя на руках с собой, куда бы ни пошел, — усмехнулся Волков. Он не стал говорить, что ему очень нравился вид Серёжи, завернутого в пушистую ткань по самый нос — уж очень милым тот выглядел. Птица задумчиво на него посмотрел — бедный Тряпка, с каким упрямцем он связался. — А справишься? — подколол он. — Хочешь проверить? — приподнял бровь Олег. Птица сомневался, стоит ли, потому что он не особо хотел, чтобы его таскали, а Разумовский сейчас не совсем в кондиции. Он пожал плечами. — Давай все же сначала подождем, когда ты выздоровеешь, — примирительно предложил Олег, пригладив растрепанную рыжую шевелюру Серёжи. Что же у него за привычка вечно к волосам лезть. И почему это так приятно? Птица зажмурился на мгновенье, а затем потянулся. Не стоило забывать об основной цели. — Побудешь со мной? — Конечно, пока ты этого хочешь, — как само собой разумеющееся, произнес Олег, не переставая гладить Разумовского. «Осторожнее со словами, Волче. Знал бы ты, насколько тот хочет этого, может быть всё было бы иначе».