Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

Но к радости Волкова, проспать больше, чем полдня у него не получилось. Птица открыл чешущиеся и болящие из-за линз глаза и устало посмотрел на Олега, который по-прежнему лежал рядом и обнимал тушку Разумовского. Сам явно бодрствовал всё это время. А сколько это времени кстати? — Олежа, — позвал он тихо. — Конечности не затекли? — Серый, как ты себя чувствуешь? — тут же встрепенулся Волков, проверив температуру губами. — Как труп. — Сережа, — карие глаза грустно посмотрели на него. — Не говори так, пожалуйста… Птица выдохнул, поняв, что ляпнул. — В порядке я, Волче, в по-ряд-ке. Не волнуйся. Непривычное обращение заставило удивлённо приподнять брови, но смысл фразы отвлёк. — Ты был у врача после того, как стало хуже? — Миллионы раз был, — хмыкнул Птица. — Абсолютно здоров, просто периодически харкаю кровью. Разве что, они не решились показываться с тех пор, как цветы проросли окончательно. Это явно бы удивило местных врачевателей. — Сережа… — обняв друга, Волков спрятал подозрительно покрасневшие глаза у него на плече. — Я так боюсь за тебя, неужели ничего нельзя сделать? Птица замер в чужих объятиях. Он где-то слышал, что объятия придуманы людьми, чтобы прятать лицо. — Со мной всё нормально, Олежа, — почти мягко произнёс он, прекрасно понимая беспокойство Волкова. Сам такой же, когда дело касается Тряпки. — Я не собираюсь умирать. Просто побудь рядом, мне отдохнуть нужно, восстановлюсь. Олег лишь прижал его крепче, постаравшись поверить успокаивающим словам и не думать о красных пятнах на белой ткани. — Тебе надо поесть, Серый, — наконец, переключился на привычную заботу Олег. — Не хочу, — поморщился Птица. — Знаю, — Волков погладил его по голове, перебирая пряди, — но тебе сейчас надо отдыхать и хорошо питаться. — Не буду, — капризно протянул он, неосознанно ластясь к поглаживанию. — А я тебе что-нибудь вкусного приготовлю, — попробовал соблазнить его Олег. — Ну, Олееежа, — выдохнул тот недовольно. — Серый, — попробовал строго нахмуриться Волков, однако, вид обиженного Разумовского не дал ему ни шанса. — Серёж, ну что, мне тебя на руках до кухни нести? Что удивительно, Птица почти задумался — слишком уж забавно было, да только вместо этого он вздохнул и сказал примерно то же, что, вероятно, сказал бы Тряпка. — Не хочу, чтобы ты уходил. — Тогда посидишь со мной, — улыбнулся Олег, и быстро завернув Серёжу в плед, подхватил на руки и понес на кухню, игнорируя его шебуршание. Птица притих, чувствуя себя непривычно. Он бы и возражать бы начал — может даже не очень вежливо — но вот только портить отношения Тряпки и Волче не хотелось бы. Олег посмотрел на притихшего Серёжу и с сожалением опустил его на небольшой угловой диванчик недалеко от плиты и ненадолго задержался, вновь погладив рыжую макушку и напоследок оставил почти невесомый поцелуй, все же выпрямился. — Я всё равно есть не хочу, — проворчал Птица, поежившись от холода. Заметивший этот жест Олег подумал было принести ещё плед или одеяло, но ему казалось, что мёрзнет Сережа не из-за внешнего холода, поэтому быстро налив воды и поставив ту греться, Волков присел рядом, вновь обнимая Разумовского. — Я сварю нам пельмени — это будет быстро. — Зануда ты, Волче, — тихо фыркнул Птица, устало прикрывая глаза. — Сказали же русским языком — не хочется. И снова это прозвище, впрочем, Олегу оно понравилось, а насчёт нехотения тот лишь покачал головой: — Надо, Серый, надо, — затем усмехнулся, — мне, конечно нравится носить тебя на руках, но, боюсь, если я так сделаю на улице, пойдет куча интересных слухов… Птица нахмурился. — А зачем на улицу? — А ты собираешься всю жизнь провести в Башне? Разумовский бы так и хотел по большей части. Чаще всего именно Птица из нужды подменяет того на всяких встречах, используя тёмные очки, чтобы скрыть смену цвета радужек глаз. Но… — А тащить меня на ручках туда зачем? — всё ещё не понял Птица. — Ну ходить сам ты явно не сможешь, если не будешь питаться, — пожав плечами, ответил Олег. Птица фыркнул. — Так бы и сказал, что тебе нравится меня таскать, Волче. — А я так и сказал, — улыбнулся Волков и потрепав рыжие пряди поднялся, доставая из морозилки пельмени и перемещаясь к плите. Птица завис и на мгновенье снова попытался дозваться Тряпку, чтобы тот сменил его обратно. Было слишком странно получать тепло и ласку. Ему до сих пор непривычно и непонятно слышать что-то хорошее от Разумовского, после стольких лет негатива, поэтому Птица игнорирует произошедшее и делает то, что привык делать — заботиться о Тряпке, как умеет. Получать заботу самому непривычно вдвойне, но приятно. Нуждаться в ней — почти страшно. Однако от Разумовского слышится только сонное ворчание, ему явно понравилось отдыхать вот так — когда никто не дёргает, не будит, не требует чего-то… Птица шипит мысленно раздражённое, но даёт ему время. Хотя тому явно пошло бы на пользу решить уже свои любовные проблемы. Аж тошно. — Ты когда-нибудь жалел, что ушёл? — интересуется Птица, не удержавшись. — Что не вернулся даже после того, как обязательная служба закончилась? Волков, не ожидавший такого вопроса замер, окаменев, занеся ложку над кастрюлей. Затем медленно повернулся к Серёже: — Я жалел, что не сломал себе что-нибудь, чтобы избежать этого вообще, когда понял, что тебе это навредило… Птица незаметно сжал руку в кулак, вспоминая реакцию Тряпки на известие о смерти Волкова. Тот ответил не совсем на тот вопрос, который он спрашивал, но всё равно… это были очень громкие слова. Тряпка был бы рад их услышать. — Ты был нужен тут, — Птица старательно избегает обвинительного тона. И добавляет тихо. — Ты всё ещё нужен. Олег слышит в этих словах именно тот смысл, который в них вложил Птица и виновато опускает глаза: — Прости, обещаю, я больше не уйду, пока ты сам этого не захочешь. — Ты всё ещё нужен, — терпеливо повторяет Птица ради Разумовского. — Даже слишком сильно. — Как и ты мне, — Волков смотрит на него, как на самое большое чудо в своей жизни. Птица улыбается, но никак не комментирует. Несколько дней отдыха, и Тряпка сам сможет сказать Волче слова любви. И этот глупый цирк закончится. Птица чувствует легкий укол сожаления и разочарования при мысли, что все вернется на круги своя. И он будет вновь наблюдать со стороны за Тряпкой, едва ли получая особо какой-либо отклик. Даром, что тот какой-то бред про чувства и в его сторону бубнел. И навряд ли кто-то в своем уме решит проявить доброту или заботу к самому Птице… — У тебя пельмени сгорят, — сухо замечает он, смотря в сторону. Жалеет, что в этой комнате нет окон. Снова становится как-то холодно и зябко. Олег кидает на Серёжу теплый взгляд, а затем все же возвращается к плите.