Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

Разумовский приходил в себя медленно, чувствуя необычную лёгкость в груди, словно с нее сняли всю жизнь там лежащий камень. Осторожно сделав более глубокий вдох, Сережа попытался вспомнить — что случилось. В голове услужливо замелькала кадры — резкое пробуждение, прикосновения Олега, вызвавшие приступ, его слова… Сережа резко открыл глаза, пытаясь понять — не привиделось ли ему, что Волков его любит? — Серый? — Олег тут же подскочил к нему, пытаясь удостовериться, что с ним всё в порядке. — Не шевелись слишком сильно, я понятия не имею, что с тобой было. Марго не дала вызвать врачей и меня не выпустила. Разумовский огляделся, мысленно радуясь, что предусмотрел такую ситуацию, проинструктировав Марго ещё после того, как узнал о нечеловеческой причине своего недуга. Взгляд скользнул по комнате, остановившись на немаленькой кучке окровавленных цветов, и Сережа поежился. — Не нужно врачей, я, кажется, уже здоров… — все ещё немного неуверенно ответил он. — Но ты… правда…? — Уже здоров? Ты выкашлял цветы! Какого чёрта это вообще было? — Прости, — Разумовский опустил взгляд, обняв себя руками, — я не хотел тебя беспокоить этим всем… Это всего лишь мои глупые чувства. — Серёж, я правда не понимаю, что ты имеешь в виду, — Олег мягко коснулся пальцами его щеки. — Ты меня очень напугал. — Это сложно объяснить, — Сережа поднял на него глаза, — но я могу попробовать, только… — Только.? — То, что ты тогда сказал — это правда? — Разумовский нервно облизнул губы, ужасно смущаясь спрашивать, но ему действительно необходимо было знать. Олег медленно моргнул, недоумевающе посмотрев на него. — Ты о чём? Сережа глубоко вздохнул, зажмурился, потом на одном дыхании выпалил: — Тысказалчтолюбишьменя! Ему хотелось провалиться сквозь землю, но молчать он больше не мог, как и выдержать неопределенность. — Да, — Волков дернул уголком губ, тоже отчасти чувствуя себя неловко и почти неуверенно. — Да, я люблю тебя. Глаза Серёжи резко распахнулись, когда он неуверенно потянулся к Олегу, чтобы обнять, поцеловать… Волков позволил ему лёгкое прикосновение губ прежде, чем отстранить. От пережитого страха, у него дрожали руки. — Боюсь тебе навредить, — мягко сказал он. — Пожалуйста, Серёж, объясни, что с тобой и чем ты болеешь. Впервые слышу и вижу, что люди кашляют цветами. Этого легкого, но такого естественного касания было достаточно, чтобы последние сомнения исчезли. Сережа кивнул, а потом медленно начал: — Люди этим не болеют… Олег нахмурился. — В смысле? — Ты помнишь Птицу? — задал встречный вопрос Разумовский. — Твой воображаемый друг, — не понимая, зачем Серый спрашивает, отозвался он. — Не совсем, — Сережа кивнул на кучку цветов на одеяле. — Это, как он мне объяснил, болезнь из его мира, а я заболел, потому, что связан с ним и теперь на самую каплю принадлежу к его виду… Олег чуть сжал его плечи, останавливая. — Только не говори, что ты вместо того, чтобы к нормальным врачам сходить, ходил к каким-то шарлатанам. Тебе обследоваться надо. — Ты не понял, я ни к кому не ходил! — возразил Сережа. — После твоего возвращения у меня первый раз вместе с кашлем выпал лепесток цветка, и Птица рассказал, что это бывает в их мире от определенных чувств… — Ещё лучше, — поморщился Олег. — Как это так не ходил? Откуда ты вообще этот бред взял? — Олег! — не выдержал Сережа. — Я тебе русским языком говорю — Птица сказал! — Птицы не существует, Серёж. — Ага, как и болезни от неразделённой любви, при которой в лёгких растут цветы, — ехидно отозвался Разумовский. — Неразделённой… любви? — глухо уточнил Волков. На мгновенье, если допустить, что то, что Серёжа говорит — не полный бред… неужели Серый влюблён в кого-то? — Да, — кивнул рыжий, все ещё немного возмущенный неверием Олега. Волков посмотрел на него внимательно — кажется, тот и правда верил в то, что говорил. — Если ты в кого-то другого влюблён, то зачем целоваться полез? — почти равнодушно уточнил Олег. Встал, поморщившись. — Мы найдём нормальных врачей, тебя обследуют и поймут, что с организмом не так. Может болезнь какая редкая. Потому что всё то, что ты говоришь — чистой воды безумие. — Кого-то? — растерянно замер Сережа. — Ты правда не понимаешь? Хотелось замолчать, исчезнуть, вновь вернуться в уютное место на задворках, где он был последние дни, но больше этого беспокоило, что он почти не чувствовал Птицу. Если сначала он списал это на усталость последнего — все же до этого они не практиковали так надолго меняться местами, то сейчас Серёжу начинало грызть беспокойство. Непонимание и откровенное недоверие Олега больно ранило, и Разумовский не знал, как ещё объяснить и доказать… — Даже если предположить, что твои слова соответствуют реальностью, что вряд ли, — он слабо усмехнулся. — Невзаимностью тут и не пахнет. — Ну я-то об этом не знал, хотя Птица и говорил… — договорить Сережа не успел. — Да нет этого твоего Птицы! Разве твой воображаемый друг детства в этом же самом детстве не остался? Разумовский закрыл глаза, стараясь успокоиться — его обижало, что Олег отрицает существование Птицы, как и то, что он ему не верит. «Птица, ты можешь выйти на минутку так, чтобы тебя увидел Олег?» — попробовал Разумовский позвать своего крылатого. Тот не особо спешил выходить на контакт — что ж, кашлять цветами Тряпка точно не будет, остальное едва ли его должно было волновать. «Пожалуйста, совсем ненадолго, а то кажется, Олежа думает, что я сошел с ума…» — продолжал уговаривать Разумовский. «Прекрати ему говорить обо мне, и он перестанет» — равнодушно и как-то тихо всё-таки отозвался Птица. «Ему вообще-то с нами обоими жить, да и как я могу не упоминать тебя — ты мой…» — непонимающе нахмурился на его слова Сережа. Он все больше волновался — уж очень нетипично тихим был Птица. «С тобой. И не говори ерунды, теперь тебе точно замена Волче нужна не будет. Оставь меня в покое и займись уже сам своей личной жизнью, Тряпка» Вот это Разумовскому совсем не понравилось — судя по словам и тону Птицы, тот словно собирался уйти или исчезнуть. «Нет, не оставляй меня! Ты мне нужен…» — громкий мысленный крик, неосознанно дублируемый едва слышным шепотом вслух. В зажмуренных глазах запекло от появившихся слез, а губа оказалась прикушена. — Серёжа? — Волков обеспокоенно посмотрел на него. — Прости, испугался? Я не хотел кричать, я просто беспокоюсь. «Куда я денусь, прекрати ныть, Тряпка» Разумовский лишь помотал головой: «Выйди ко мне, пожалуйста, я же волнуюсь…» — попросил он Птицу уже не для убеждения Волкова, а чтобы проверить его состояние — вдруг ему действительно навредило столь долгое нахождение на первом плане? «Лучше бы Волче своего успокоил» «Вы мне оба нужны и важны!» — ответил Сережа и открыв глаза, столкнулся с обеспокоенным взглядом Олега. — Все в порядке, Олежа, я… — он замялся, не зная, как объяснить, — немного занят… — Занят? — Птица не хочет выйти, а ведь он главным был последние… — тут Сережа понял, что не знает, как долго отсутствовал, — Олежа, а какое сегодня число? — Восьмое… — растерянно отозвался Волков. — В смысле был главным? Сережа смутился: — Помнишь, когда я после приступа сбежал в ванную, а потом ты увидел кровь? — спросил он. — Да, помню. Разумовский виновато опустил глаза: — Мне тогда стало хуже и… Птице пришлось взять управление на себя… — Птицы нет, — упрямо повторил Волков, не зная, как относиться к тому, что Разумовский считает, что чуть больше недели с ним был не он сам. Сережа закрыл лицо руками и глухо застонал, помассировав болящие глаза. Только почувствовав посторонние предметы в них он понял, почему ему больно — линзы! Причем вряд-ли Птица их снимал хотя бы на ночь. Конечно, линзы были очень дорогими, рассчитанными на четыре месяца ношения и не выпали даже при том слезоразливе, что устроил недавно Сережа, но… Тихо шикнув от боли, Разумовский поднялся, направляясь в ванную. — Серый? — встревоженный, Олег последовал за ним. Разумовский вёл себя странно, и он боялся за него и его рассудок. Разумовский лишь махнул рукой, словно говоря, что все в порядке, но идти следом не мешал. Оказавшись у зеркала, он быстро помыл руки и вытащил линзы, оставив их на краю раковины — он надеялся, что они больше не понадобятся. Все ещё горящие глаза хотелось промыть ледяной водой, но Сережа лишь прижал к векам заледеневшие под струёй пальцы, тихо застонав. — У тебя зрение испортилось? Зачем ты линзы носишь? Тем более цветные. — У Птицы глаза жёлтые, а у меня — голубые, — прекрасно понимая, что ему не поверят, ответил Сережа. Волков дёрнул уголком губ в нервном жесте, но спорить не стал. Серёжа упрямый. Вбил себе в голову бред какой-то, теперь не переубедишь. «Повернись к нему,» — сказал Птица. — «Чтобы он увидел глаза. Покажусь быстро и уйду, чтобы он тебе мозги не выносил».