Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

«Повернись к нему, » — сказал Птица. — «Чтобы он увидел глаза. Покажусь быстро и уйду, чтобы он тебе мозги не выносил». Разумовский послушно повернулся к Олегу, предупредив: — Смотри внимательно. Птица сделал обещанное — голубой сменился жёлтым в радужке глаз. — Сделаешь Тряпке больно, Волче, сожгу. Но уйти он не успел. «Волче!», — щёлкнуло в голове Олега недавно появившееся прозвище. — А ну стой, — глядя в нечеловечески жёлтые глаза приказал Волков. Птица только вздёрнул бровь, прекрасно зная, что его мимика на лице Тряпки смотрится чужеродно. Он не собирался больше притворяться паинькой — Олег знал, что он — не Серёжа, а значит и испортить между ними он ничего больше не мог. — Что такое, Волче? Недостаточно подтверждений? — Тебе не кажется, что нам нужно кое о чем поговорить? — видеть на Сережином лице такое выражение и правда было непривычно. Волков почувствовал себя виноватым, захотелось извиниться перед Серым, за то, что не верил, но и отпускать это странное существо тоже не хотелось, ведь, судя по тому, как долго Разумовский «медитировал», не факт, что получится позвать его ещё раз. — Не о чем разговаривать, — оскалился Птица, почему-то раздражённый донельзя. Иррациональное раздражение с чем-то непонятным словно жгло изнутри. — Из-за тебя Тряпка цветы эти дурацкие выплёвывал, и всё, что я сделал — это немного помог ему. Он явно собирался исчезнуть, но… — Серый что-то говорил про «выйти», значит, у тебя и свое тело имеется, как бы странно это не звучало, — Волков не считал разговор законченным, хотя извиниться перед Серёжей захотелось ещё сильнее. — Делать мне нечего, как тратить силы на то, чтобы тебе материальным показаться, — фыркнул он. — Или всё ещё не веришь Тряпке? — Теперь верю, — отозвался Олег, — вот только разговор должен быть между нами всеми тремя, раз вы тут без моего ведома местами менялись, то и говорить я хочу с обоими. — А нам надо было получить от тебя письменное разрешение? Напоминаю, что Птенец загибался! И тебя вообще не должно касаться, что… — он замолчал, прислушиваясь к успокаивающему и уговаривающему шёпоту Серёжи, который не ожидал услышать старое прозвище, идущему изнутри. — Ладно, — ответил Птица скорее Разумовскому, чем Волкову, и через мгновенье жёлтые глаза сменились голубыми. Ещё через одно, Птица в своём облике стоял рядом. Резко прерванная отповедь Птицы заставила Олега насторожиться, а его слова о том, что Серый кажется правда мог умереть, если бы не эта подмена, примирило с мыслью о том, что его обманывали. А вот появление рядом того самого крылатого кошмара детства Серёжи во плоти, заставило Олега напряжённо замереть. Кошмаром, кстати, Птица не выглядел. Рыжая шевелюра, совсем, как у Разумовского, лицо, тоже очень похоже, вот только жёлтые глаза и насмешливо-ехидное выражение не дали бы их спутать. Черные перья по всему телу и самое главное — крылья, большие, черные, сейчас расправленные… — Нихрена себе воробышек… — выдохнул Олег. — Я тебе покажу воробушка, — ощетинился Птица, угрожающе взмахнув крыльями. Почему-то были неприятны ни чужой страх, ни подобные слова. — Ну-ну, не буянь, — Олег интуитивно протянул руку, осторожно коснувшись края крыла. Мурашки прошлись по крылу, оббежав всё тело и сосредоточились где-то в груди. Стон Птица попытался задушить, но едва ли вышло, да и в горле отчего-то запершило. Этот звук Олег узнал сразу — именно так «Сережа» реагировал на прикосновения, особенно на спине. Волков посмотрел на крылья, начиная понимать причины такого поведения. — А ты, оказывается чувствительный, особенно в области спины и крыльев… — пробормотал он. Сережа, закусив губу, взволнованно наблюдал за тем, как общаются два самых важных существа в его жизни, стараясь не мешать. — Нечего лезть, куда не просят, — огрызнулся Птица. — Ну уж извини, я не знал, что это ты, — пожав плечами ответил Олег, а его рука сама собой скользнула по крылу ниже. Действительно. Так зачем он продолжает трогать оперения, заставляя мурашки бежать по коже, а грудь перехватывать от желания застонать и ещё чего-то неясного? — Не смей ко мне прикасаться! — задушенно прошипел Птица, выдернув крыло, прежде, чем неожиданный кашель всё-таки прорвался наружу. Первый лепесток заставил глаза удивлённо и испуганно расшириться. Страх ухудшил положение дел, и он, задыхаясь, осел на пол, скрыв себя от внешнего мира крыльями. Разумовский тут же рванулся к нему, практически сразу поняв — что именно случилось, уж очень знакомыми ему были эти симптомы. Понять — в чем, а точнее, в ком причина — тоже было несложно. — Птица, — осторожно гладя укрывшие его хранителя крылья, взволнованно позвал он. Олег хотел было подойти ближе, но Разумовский лишь бросил на него взгляд, предупредив: — Не подходи. Птица продолжал кашлять, под крыльями другим не было видно как кучка лепестков стремительно увеличилась. Сердце колотилось под горлом, кашель душил. Он судорожно пытался понять, что произошло и как он докатился до этого. Заразился от Тряпки? Это так не работает. Неужели он… Нет! — Отстань, Тряпка, — хрипло, почти задыхаясь произнёс он. — Тише, все хорошо, — Сережа явно не собирался отставать, пытаясь вспомнить, как действовал в таких случаях сам Птица. Он позволил немного себе расслабиться под прикосновениями Тряпки, и приступ кашля немного поутих, отступая. Птица сжал зубы, ощущая пустоту внутри и давление в груди, понимая, в насколько большие неприятности он попал. — Хватит меня жалеть, — прорычал Птица. Крылья распахнулись, явив того миру, взгляд жёлтых глаз мелькнули вызовом, и он с горечью оскалился, продемонстрировав губы и зубы, испачканные кровью. Сережа, нисколько не впечатленный его рычанием и грозным видом, только протянул ему платок, чтобы вытереть кровь. Олег смотрел на это все, и у него возникало чувство дежавю. — Ты что, заразился? — только и смог придумать он вопрос. Птица сжал зубы, лишь на мгновенье посмотрев на заговорившего Волкова. — Тебя это не касается. — Что же делать? — тихо спросил Сережа, мягко погладив Птицу по плечу. Птица усмехается, смотря на искренне переживающего Разумовского. — Ты ведь слышал своего Волче, Тряпка? — хмыкнул он, давя новый приступ кашля. Ложь уверенно сорвалась с его губ. — Всего лишь заразился от тебя. Пройдёт. — Угу, только вот у меня хорошая память, — невесело усмехнулся Сережа, — хаканаки не заразно и я это четко запомнил. Птица удержал усмешку на лице Разумовский-то прав, но он помнил точно, что говорил не совсем так. Ему, возможно, ещё удастся одурачить и успокоить и Разумовского. — Я сказал, что не трачу время на подобные глупости. Поэтому ты и не мог заразиться от меня. Сейчас — другое дело. — О, — так об этом Сережа ещё не думал, — прости, — он закусил губу, опустив голову. — Всё хорошо, — соврал Птица. И честно добавил. — Это не твоя вина. Удачи вам дорешать ваши… вопросы. — Стой! — Сережа схватил его за руку, словно это могло остановить Птицу. Птица посмотрел на Разумовского вопросительно, полностью игнорируя существование ещё одного человека поблизости. — Ты уверен, что тебе не будет хуже, если ты опять уйдешь? — Сережа не знал, как объяснить, что не хочет выпускать крылатого из виду, а потом, кое-что придумав, задвинул поглубже вину и тихо продолжил, — а если и я опять заражусь? Разумовский понимал, что это глупость и чистой воды манипуляция, но… Если Птица скроется, то вряд ли будет возможность отслеживать его состояние, а ведь, судя по крови, у него болезнь прогрессирует куда быстрее. Если сперва Тряпка почему-то озаботился его самочувствием, что отдалось слабым приятным теплом где-то внутри, то последующая фраза это тепло разрушило. Действительно, ведь первоначально тот заболел из-за их связи и теперь, когда Птица соврал, что эта вещь всё-таки заразна, он логично будет волноваться, что Птица снова заразит и навредит. Он растянул губы в усмешке. — Хорошо. Я побуду немного снаружи. Будет удобнее, если я останусь видимым лишь для тебя? — Как тебе будет удобно, — Сережа кивнул, и пользуясь столь редкой возможностью, обнял его, прижимаясь и прося: — Только не уходи… Олег, глядя на это только и мог, что удивлённо и немного ревниво вздыхать, не решаясь приближаться. Птица бы огрызнулся, но общая слабость и тепло от объятий, из-за которых почему-то капельку, но стало легче, помешали ему. — Хорошо.