Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

На удивление Птицы чуть больше суток прошло без кашля, но он чувствовал, как цветы по-прежнему находятся внутри него, дожидаясь своего часа. К собственному стыду, он ощущал изрядную долю смущения по отношению к произошедшему и Волче. Олег же, пользуясь практически разрешением Птицы, теперь спокойно приглядывал за обоими рыжими бедствиями. — Скоро ужинать пора — я готовлю или мы что-то заказываем? — вопрос, обращённый к обоим. — Ты вкусно готовишь, — как бы между прочим отозвался Серёжа. — А ты что скажешь, пернатое чудо? Ты вообще чем питаешься? — кивнув Серёже, посмотрел на Птицу Олег. — Отчаянием, муками и свежесваренными душами, — проворчал Птица. — Что за глупые вопросы, Волче? Ты видел, чтобы я за это время что-либо ел? — Вот это-то и беспокоит, — не обратил на его ехидство внимания, обеспокоенно нахмурился Волков. — Ну а если серьезно? — Мне не нужна еда. — А на каких ресурсах ты живёшь? — не отставал Волков. С одной стороны, ему было просто интересно, с другой — что бы ни питало Птицу, ему явно не хватало, ибо выглядел он… — На своих собственных, — отмахнулся Птица. — Если ты беспокоишься о Тряпке, то он якорь, а не холодильник на ножках. — Да причем здесь Сережа, а о тебе беспокоюсь! — давно привыкнув не обращать внимания на странное прозвище Серого, раз того это не волнует, возмутился Волков. Птица заткнулся, щелкнул зубами друг о друга и прикрыл глаза, словно ожидая приступа, который не последовал. Он опасливо поднял веки, и на него до сих пор смотрели с ожиданием ответа. — Вне тела Птенца я еду не ел, — пожал он плечами. — В своём мире я… охотился. Разница между планами бытия позволяет использовать внутренние ресурсы моего тела, и в обычном состоянии этого достаточно, — он бросил взгляд на Сережу, не уточняя, насколько его выматывает болезнь, отдельное длительное существование вне Разумовского, так ещё и в видимом для всех виде. — Фактически я почти в прямом смысле большую часть времени существую лишь для него. — Ну, судя по твоему состоянию сейчас, тебе твоих ресурсов маловато, поэтому советую все же попробовать питаться, как здесь принято, — Олег не преувеличивал — пусть под перьями и было не видно, но ребра он ясно чувствовал, ещё когда обнимал Птицу. Птица дернул уголком губ и покачал головой. — Я не хочу. Сережа, следивший за разговором, вздохнул — и как он раньше не понял, видимо, привык, что Птица в подобном никогда не нуждался. — Олежа вкусно готовит, может все же попробуешь? — попросил он. — Только, если вместо соли мне подсыпят яду, — мрачно пошутил он. — Ладно, не ной только, Тряпка. — Ну, уж извини, цианида в доме не держим, — усмехнулся Волков, перемещаясь на кухню, мимоходом погладив чужое крыло. Сережа улыбнулся. — Прекрати, — негромко сказал Птица, вздрогнув от прикосновения и чудом скрыв стон. — Что бы ты там себе не надумал — прекрати. — А? — непонимающе похлопал на него глазами Разумовский, при этом улыбка никуда не делась. — Лыбишься, как дурак. Сережа лишь фыркнул, и обнял его, спрятав эту самую улыбку на покрытом перьями плече. Птица тяжко вздохнул, погладив Разумовского по рыжей шевелюре, и замер, пригреваясь. В последнее время было холодно постоянно, словно огонь внутри вот-вот окончательно угаснет. Он сжал зубы. — Прости меня, — вырвалось из плотно сомкнутого рта едва слышным шёпотом. Сережа постарался сделать вид, что не услышал, закусив губу и зажмурившись. Он понимал, что времени мало, но и он и Олег делали все, что могли, и иногда Разумовскому казалось, что у Волкова начинает получаться — не просто же так он заботится о Птице. — Ну всё, хватит твоих телячьих нежностей, — пробормотал почти неловко Птица. — Отлепляйся, Тряпка. Сережа кивнул, не отрываясь от чужого плеча, оставив там пару капель слез. Затем немного отодвинулся, взял за руку и переплетая их пальцы, потянул в сторону, куда ушел Олег. — Пойдем, там наверное есть что-нибудь перекусить. Птица почувствовал влагу и остановился. Когда Разумовский обернулся, покрасневшие глаза выдали его с головой. Птица поджал губы, стирая слёзы с его щеки. — Я ничего не могу изменить, — впервые честно сказал он. — Но пока могу, я буду рядом. Не смей меня жалеть или лить по мне слёзы, ясно? Не для того старался столкнуть вас с Волче… лбами, — в горле чуть засвербило, но Птица привычно проигнорировал это. Ничего, перетерпит. У него к Волкову ничего нет и не будет… ладно, ложь. Но по крайней мере этой дурацкой болезни он не позволит ещё и на Серёжу реагировать, будто бы тот виноват хоть в чём-то. Любовь — это яд, и если уж у Разумовского выработался иммунитет на почве её постоянного принятия — это чудесно. — Я хочу, чтобы ты улыбался и был счастлив. — Для этого, — Сережа сглотнул комок в горле, — нужно, чтобы ты был рядом всегда, — негромко продолжил он.