Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

— Для этого, — Сережа сглотнул комок в горле, — нужно, чтобы ты был рядом всегда, — негромко продолжил он. — И как мы до такого дошли? — фыркнул Птица. — Было бы проще, если бы ты продолжил ненавидеть меня и бояться. Ладно, ты кажется куда-то тянул меня? Сережа виновато посмотрел на него, затем сделав шаг ближе, оставил лёгкий поцелуй на приоткрытых губах Птицы, пообещал: — Я никогда не смогу тебя ненавидеть, я тебя люблю. — Вбил себе глупости в голову, — в который раз перефразировал Птица. — Перерастёшь. Пойдём, Тряпка. А то Волче решит, что я тебя убиваю тут. Разумовский вздохнул, думая, что для убеждения этого недоверчивого существа одного поцелуя будет мало, ну ничего, они с Олежей спрявятся, получается же у того заставлять Птицу стонать… Мысли Серёжи ушли в такие дали, что осознав, какие картинки появились в его голове, он покраснел. Птица, внимательно за ним наблюдавший, заметил эту реакцию и прикипел жёлтым хищным взглядом к румянцу на его щеках. Его хотелось поцеловать. Но Птица не думал, что Разумовский действительно понимает, что говорит время от времени. Заметив его обжигающий взгляд, Сережа смутился ещё больше, но не отступил от своего, уверенно посмотрел Птице в глаза: — Уверен, что я не понимаю? — голос был вкрадчивым. Вспомнив, как обычно делает Олег, Разумовский вплел пальцы в перья, заодно притягивая Птицу вплотную к себе: — Хочешь проверить? — уже практически в губы выдохнул он. Неожиданно слишком проницательный Разумовский, с такой интонацией и вытворяющий подобные вещи, заставил Птицу подавиться воздухом. Он буквально издал хриплой стон чуть ли не в губы Серёжи, ещё не соприкасаясь, и вздрогнул от пробежавшего по телу тока. Облизнул свои губы, едва задевая чужие. И что на Тряпку нашло? Разумовский чувствовал, как от этого звука, теперь вызванного им самим, по спине прошла дрожь и с тихим: «Не могу больше», он утянул Птицу в поцелуй, глубокий, горячий, сладкий. Пальцы в мягких перьях сжались, словно Сережа боялся, что крылатый сбежит. Птица ответил на поцелуй с жаром, мысленно ожидая, что Разумовский вот-вот передумает, но тот не спешил этого делать, лишь ласкал крылья, заставляя стонать и вздрагивать, задыхаясь отнюдь не от соцветий, заставших в груди. Сережа, чувствуя, как ему отвечают расслабился, а руки медленно скользнули за спину, прижимая к себе так, чтобы всем телом, врасти, пробраться под кожу… Покрытые маленькими перышками основания крыльев так и манили, и Разумовский не стал сдерживаться, все больше входя во вкус, отыскивая новые слабые места. Птица всхлипнул в поцелуй, стыдясь этого звука и радуясь, что поцелуй заглушил его. Прикосновения к крыльям заставляли его выгибаться в попытках то ли усилить прикосновения, то ли уйти от них… но вряд ли последнее. Он вцепился руками в рубашку Разумовского, но затем, решивший отомстить за собственные неловкость и смущение из-за звуков, что заставлял его издавать Серёжа, Птица залез под ткань рубашки и, погладив живот, коснулся сосков. Теперь пришла очередь Серёжи стонать и выгибаться, явно не ожидая от крылатого такой активности. Возбуждение медленно нарастало, заставляя инстинктивно потираться бедрами о Птицу. Птица, шаривший под рубашкой Разумовского, пытался активно выбить из того ещё подобных звуков, а затем, разорвав поцелуй, сделал то, что ему давно хотелось — оставил свою метку на его шее. Сережа простонал что-то протестующее, когда Птица оторвался от его губ, но стон тут же прервался всхлипом, удивившим его самого — кажется крылатый нашел очень чувствительное место. Разумовский прикрыл глаза, откинул голову назад, давая больше доступа, почти царапая спину Птицы от проходящих под кожей от его касаний, волн удовольствия. Птица издал стон и в отместку провёл языком широкую полосу по беззащитной и чувствительной шее. Одна его рука по прежнему касалась сосков, вторая заползла под линию брюк и на пробу погладила. Потемневшие от возбуждения глаза Серёжи открылись, а последовавший за действиями Птицы стон был уже более громким и умоляющим. Руки самого Серёжи скользнули ниже, взъерошивая перышки на позвоночнике крылатого, туда, где оперение переходило в гладкую кожу поясницы, скрытую черными штанами. Птица и сам издал громкий стон, но от своего занятия не отвлёкся. Ему стало интересно, а слышно ли их за пределами комнаты? Наверняка да… Это почему-то добавило остроты ощущений. Слышимость при открытых дверях и вправду была хорошая, из-за чего Олег едва не спалил зажарку к супу. Сначала он решил, что что-то случилось, но стоны явно не были похожи на болезненные, скорее… Волков использовал все навыки, полученные во время службы и сейчас незамеченным, наблюдал за происходящим. Безумно хотелось туда, присоединиться, заласкать обоих… На этой мысли Олег немного задержался, пытаясь понять — он правда думал в таком ключе не только о Серёже, но и о Птице? «Будь это не так — не лез бы все время к крыльям, не просто для поглаживания, но и чтобы услышать стоны пернатого», — наконец пришел он к выводу. Пришлось собирать всю выдержку, чтобы не пойти в двум рыжим бестиям, казалось, забывшим обо всем. Олег достаточно ясно понимал, что стоит ему появиться, как эта красота закончится — Птица будет шипеть, а то и вовсе закроется, а Сережа… Вот в реакции последнего Волков уверен не был — тот мог или смущённо извиняться, или позвать его к ним. Предмет его раздумий между тем старательно и с долей любопытства избавлял Птицу от штанов. Птица выгнулся, не особо помогая, но и не мешая Разумовскому делать то, что он задумал. Сережа же переместил руку на ширинку, слегка задержав ладонь на явно обозначившийся выпуклости и погладив там, принялся за застёжку. — Зачем ты… ох… это делаешь? — Птица правда не понимал, почему Разумовский заходит так далеко, словно бы его любовь и к нему тоже не была просто вбитой в голову глупостью. — Потому что хочу тебя, — соображать было сложно, поэтому более умного ответа придумать Сережа не мог, потом облизнулся, чувствуя, как молния поддалась, и резко опустился на колени, спуская лишний сейчас предмет одежды с чужих ног. В голове немного просветлело, поэтому, не давая Птице чего-нибудь ещё надумать, он осторожно провел ладонями по бедрам, полюбовавшись цельной картиной, после поднял глаза и заговорил снова: — Ты мое личное чудо, и я тебя люблю, а ещё, — он погладил кончик дрожащего крыла, — ты невероятно красивый, особенно сейчас… Волков мысленно соглашался с каждым словом. Казалось бы, он должен был ревновать, видя, как Сережа любуется Птицей, может даже завидовать, но… Почему-то этого не получалось даже тогда, когда он видел крылатого первый раз и Сережа его обнимал. Он словно был всегда, ощущался чем-то своим, естественным, впрочем, так и было, это просто раньше Олег был слеп, не видя это крылатое чудо. Волков облизнул губы, глядя на них, надеясь, что у них с Серым все же получится перебороть недоверчивость Птицы. Глаза Разумовского блеснули, словно засветившись от его слов, затем он придвинулся ближе, глядя на гордо стоящий перед его лицом член, неуверенно взял его в руки, поглаживая и следя за реакцией Птицы. Птица вздрогнул, толкнувшись. Глаза как-то удивлённо распахнулись, он издал короткий стон. Сережа улыбнулся, поняв, что делает всё правильно, поэтому продолжил. Пусть у него не было практического опыта, но в современном мире сложно не знать все необходимое, да и сейчас он действовал почти интуитивно, словно точно зная, что будет приятно Птице. Птица ощущал, словно плавится в руках Разумовского, не имея возможности отвести взгляд. Слишком хотелось поверить в его слова и действия. Словно решив добить его, Сережа, поднял взгляд, и решившись, осторожно коснулся губами головки, слизывая капельку на ее вершине. Птица вскрикнул, не веря, что такое прикосновение, даже не к крыльям, может давать такие ощущения. Разумовский улыбнулся, затем неторопливо — подавиться и закашляться сейчас не хотелось, обхватил губами головку, облизывая и пытаясь понять вкус. Птица вздрогнул, хрипло простонав, захлопал крыльями от переизбытка эмоций и ощущений. Инстинктивно зарылся пальцами в волосы, пропуская пряди сквозь пальцы, сжимая, но не давя. Сережа и сам застонал — собственное возбуждение напоминало о себе, но занятия своего не прекратил, но одну руку освободил, поймав край слишком близко оказавшегося крыла и уже смелее вплетая пальцы в перья, поглаживая и слегка царапая кожу. Ощущения от стона и прикосновения к крыльям окончательно сломали контроль Птицы. Он издал полувсхлип-полустон, вздрагивая всем телом. — Пожалуйста… Разумовский послушно успокоился, горящими глазами наблюдая за тем, как меняется лицо Птицы, как все ярче разгорается румянец, а брови сходятся на переносице… Это было так прекрасно, что хотелось любоваться вечно. — Как же хорошо… — пробормотал Птица между стонами, попытался отстранить Разумовского от себя. Он чувствовал, как внутри скручивается что-то очень горячее, словно пружина, готовая вот-вот выстрелить. Вот только упрямый Сережа отпускать его явно не собирался, протестующее застонав и слегка коснувшись возбуждённой плоти зубами. Пальцы в перьях сжались сильнее. Птица закричал, выгнувшись, крылья задрожали сильнее, из-за чего касания Разумовского ощущались ещё сильнее. Перед глазами вспыхнула белая вспышка, когда оргазм накрыл его. Сережа едва не подавился, когда горячая, терпкая на вкус жидкость наполнила рот. Успев проглотить почти все, он выпустил изо рта член и с трудом поднялся, облизываясь. Птица, едва отдышавшись, притянул Разумовского для поцелуя. Тот с жаром отвечал, сам того не замечая, притираясь все сильнее к бедру Птицы, чтобы хоть немного снять напряжение. Птица вновь подлез рукой под ремень брюк Разумовского и решительно сжал его член, тут же задавая бешенный ритм. Сережа всхлипнул в поцелуй, от неожиданности прикусив губу Птице, после чего долго извиняясь, зализывал, он не мог продержаться долго, чувствуя, как жар внутри все нарастает. Птице вдруг очень захотелось сделать то же, что и Разумовский для него, но он не рискнул из-за возможных приступов хананаки, поэтому лишь постарался эффективно двигать рукой. При особо удачном движении рукой, он прикусил шею Серёжи, отправляя того за грань. Разумовский зажмурился, когда огненная волна достигла пика и медленно схлынула. Он только и мог, что крепче вцепиться в Птицу, чтобы не упасть. Птица укрыл его крыльями, давая время отдышаться. Он с теплом во взгляде рассматривал раскрасневшегося, утонувшего в удовольствии Серёжу.