Любовь как цветок — ей нужно время, чтобы расцвести

Птица сам не заметил, как умудрился задремать на диване, слишком ослабший и нуждающийся в отдыхе, и сне. Сережа сидел в кабинете, разбираясь с накопившейся работой, а вот Олег, который уже попробовал его уговорить пойти отдохнуть, но получил длинный список необходимых доработок, которые нужно сделать вот прям очень срочно, со вздохом отступил, только принес гению чая и печенья. А вот в комнате, куда он зашёл в поисках Птицы, его ждал сюрприз — крылатый, кажется успел уснуть прямо на диване, благо тот был достаточно удобный, но все же… У Волкова мелькнула мысль отнести его на кровать, но не желая будить выглядевшего сейчас таким усталым и уязвимым Птицу, Олег только приблизился к дивану, стараясь быть бесшумным, и осторожно накрыл его пледом. Птица заворочался во сне, пригреваясь, но всё равно продолжая чувствовать холод, который шёл изнутри. Даже в своих сновидениях он едва ли чувствовал себя в безопасности. Волков посмотрел на беспокойно спящего Птицу и вздохнул — в такие моменты особенно хотелось обнять это пернатое чудо, укутать в плед и уложить рядом. Однако, все, что он мог сделать, чтобы не разбудить — осторожно опуститься на диван, рядом с ним, опустив руку, погладить рыжие пряди. Птица словно почувствовать чужое присутствие и тепло, не выходя из сна потянулся к его источнику и, перевернувшись, оказался головой около чужих коленок. Олег очень осторожно сдвинулся, переложив его голову к себе на колени и продолжив успокаивающе поглаживать. Птица замурлыкал во сне, уткнувшись носом в чужую, очень приятно пахнущую рубашку. Волков улыбнулся, чувствуя непривычную нежность, которая ранее безраздельно принадлежала Серёже. «Кажется, это пернатое чудо и правда пробирается под кожу», — подумал он, не почувствовав от этой мысли никакого отторжения. Птица расслабился, ощущая почти забытое за последнее время тепло, которое прогоняет льдинки, застывшие под кожей, и доверчиво потёрся о вкусно пахнущую мягкую ткань, чувствуя себя в безопасности. Волков тихо умилялся такой ласковости от обычно язвительного Птицы, и был рад, что может хоть как-то о нем позаботиться. Прошло наверное не меньше часа прежде, чем Птица завозился и открыл глаза. То, что издавало чудесный аромат, оказалось рубашкой, в которой чуть ли не носом утыкался Птица, расположившись головой на чужих коленях… Пока руки перебирали его волосы, а их владелец не догадывался, что он проснулся. Чьи-то колени, чьи-то руки… хотя почему чьи-то? Он точно знал, что они не принадлежат Разумовскому… Волков и правда не знал, что крылатый проснулся, он все также бережно перебирал рыжие пряди, ласково касаясь. А Птица не знал, что ему делать, чтобы выйти из этой ситуации без неприятностей в виде почему-то пока что не спешившего появляться кашля и сохранив достоинство. Задавив в себе так и норовящее вырваться мурлыканье, Птица вкрадчиво поинтересовался: — И какого чёрта ты тут? — Проснулся, чудо пернатое? — улыбнулся Олег, явно не собираясь ни менять положение тела, ни убирать рук из его волос. — Как видишь — охраняю твой сон. — И что тебя заставило думать, что в этом есть необходимость? — оскалился Птица. Быть угрожающим, лёжа на чужих коленях, особо не получается, но Птица даже не попытался слезть. — Ну даже тебе иногда нужно отдыхать, — сдерживая желание почесать его за ухом, как кота, ответил Олег. — Даже если и так, то вот в твоём присутствии нет ни малейшей необходимости. — Что, так сильно мешаю? — он все же провел пальцами за ушной раковиной, продолжив. — Ну, прости, ты очень милый, особенно, когда спишь, я не смог удержаться. Птица чуть вздрогнул и хрипло выдохнул — вместе с касанием по телу пробежала лёгкая дрожь, а чужие слова заставляли чувствовать себя странно. — Да, — рыкнул Птица. — Да, мешаешь! Хватит надо мной издеваться! — Я не издеваюсь, — несмотря на его рычание, Волков лишь успокаивающе погладил видневшееся из-под пледа крыло. — Тебе так трудно поверить, что о тебе могут заботиться… — это прозвучало грустно. — Шёл бы ты… со своей заботой, — едва сдержав стон, проворчал Птица. — Ты жалеешь меня и беспокоишься о тревогах Тряпки, но мне твоя жалость не сдалась. Если бы не твоя забота, я может быть… вообще бы сейчас не кашлял цветами. — Ты вот вроде умный, пернатый, а иногда такой бред несёшь… — покачал головой Олег. — Сколько раз повторять, я о тебе не из-за Серого волнуюсь, а из-за тебя самого! Ну сам подумай: как мы без тебя? — Без лишних проблем, — фыркнул Птица, мстительно потянувшись, якобы ненароком стукнув Волкова локтём. — Скучно и пресно, — парировал Олег, в ответ на маневр Птицы словно случайно сжав край крыла. Птица вздрогнул и простонал. — Прекрати лапать то, что не нужно, — прошипел он, убирая крыло в сторону. — Вот, как мы без такого чуда, — уже полностью серьезно проговорил Олег и поерзал, чувствуя, как его тело реагирует на близость Птицы и издаваемые им звуки. — Заткнись и не неси бред, — проворчал Птица, зашипел, когда ёрзающий Волков случайно прихватил и потянул его волосы. — Да что б тебя, Волче, если прогнать хочешь, то слова используй, а не волосы дёргай. Мне и так хреново, я словно каждую клеточку тела чувствую. — Извини, — Волков осторожно выпутал рыжую прядку, пригладив ее в извиняющемся жесте. — Я не хочу тебя прогонять. И что значит, чувствуешь каждую клетку? У тебя что-то болит? — обеспокоился Олег. Птица посмотрел на него взглядом, говорящим: «Ты что, идиот?». — Я знаю, что ты болеешь, но мало ли, что у тебя ещё может болеть, — на его взгляд попробовал путано объяснить Волков. — В отличии от Тряпки, который всё-таки человек, эта зараза во мне слишком быстро растёт, — будто бы равнодушно по отношению к своей ближайшей кончине, произнёс Птица. — Его присутствие помогает оттянуть момент, но это едва ли может спасти положение. Представь, что в твоих лёгких находятся здоровые посторонние предметы в виде лепестков, цветов и соцветий, которые медленно заполняют их до краёв. Прорастают насквозь. Оплетают сердце. Активно стараются оплести внутренности и прорасти везде, куда только доберутся, а они очень упёртые. У Тряпки всё было куда лучше, шло медленно и не все симптомы. Он бы и не дожил скорее всего до подобного, болевой порог низкий. Не только у него, но и у людей, — Птица широко улыбнулся побледневшему Волкову и ткнул пальцем его в подбородок. — Спасибо, что попытался. Но лучше не растягивать агонию. Птенец не отстанет, да хоть ты душу не трави. Олег сам не заметил, как руки сжались в кулаки до побелевших костяшек, комкая плед. Говорить что-то сейчас он не стал, решив, что для начала ему стоит разобраться в себе и своих чувствах, ведь не зря от одной мысли о смерти Птицы заболело где-то в груди и появилось желание сделать все, только бы он больше не умирал, не говорил о своей боли и смерти так, словно они ничего не значат. В горле стоял ком, поэтому Волков тоскливо взглянул на Птицу, рывком прижал его к себе и уже уткнувшись носом в растрепанную рыжую макушку, прошептал: — Не говори так, чудо пернатое… пожалуйста… Птица замер испуганной статуей. — Отпусти, пожалуйста, — почти вежливо и как-то тихо попросил он. Сердце колотилось внутри груди слишком быстро, так, что почти боль причиняло. А пустая надежда подталкивала лепестки и цветы активироваться и мешать дышать. Он ведь только Волче объяснял, что будет только хуже, так почему же он… Вместо того, чтобы вырваться из объятий, Птица обмяк как-то, а вот крылья сами собой потянулись, чтобы укрыть почему-то расстроенного его будущей смертью Волкова, как обычно делали с Разумовским. Край крыла даже о щёку потёрся, и Птица, заметивший вольность своих же конечностей, вздрогнул и сам, слишком смущённый, уткнулся в чужую рубашку, чуть ниже плеча, позволяя себе эту вольность, пусть потом и правда будет хуже… Олег гладил его, пытаясь тихо шепотом успокоить, говоря, что не отпустит ни сейчас, ни вообще, а уж тем более на тот свет. Птица пытается поверить, но он слишком реалист, чтобы обмануться сладкими речами, сказанными из жалости. Он позволяет себе немного побыть слабым и насладиться словами, прикосновениями, близостью до тех пор, пока может сдерживать кашель, но потом довольно быстро скрывается из виду, не уверенный, чего хочет больше — найти Птенца, чтобы стало хоть чуточку легче и лучше, или забиться в укромный уголок, чтобы никто не видел его боли, а он сам не растягивал лишний раз агонию. Иногда ему казалось, что лучше бы Волче просто сразу ответил бы отказом.