espero, (meu amor?)

Если бы Юхён знала, что делать, то она бы уже сделала. Что-нибудь. Она падала и падала, снова и снова, и пелена разноцветных бликов пробегала перед её глазами; темные цвета сменяли яркие, красные, розовые, фиолетовые, и всё это расплывалось миллионами точек и волн; огромный круг отражался в зрачке, то смыкаясь, то поглощая сам себя, бесконечными наплывами цветов. Юхён завалилась один раз, второй, третий, и у неё словно не было почвы под ногами, словно она висела в воздухе, в космосе, и не было вокруг никаких звёзд, ни планет, ничего. Только чернота космоса. И скафандр её был тяжелым, как сама Вселенная. Он сдавливал грудную клетку. Юхён то задыхалась, то не могла надышаться, то вздыхала глубоко и легко, и у неё кружилась голова. Её затошнило. Пальцы рук и ног онемели. Потом будто бы накалились до предела. Стали горячими, как печь. Как огонь. И ещё этот голос. Всё бы ничего, если бы не этот голос. Она его слышала, но ничего не видела. Только пелена цветов. Головокружение. Тошнота. Непонятное «подвешенное» состояние. Она даже не касалась земли ногами. Она ничего не могла коснуться. Даже себя самой. Она видела блики: красный, желтый, фиолетовый, синий, черный, черный, потом красный, желтый. Белый. Глаза. Белые глаза. Два зрачка. Смотрят на неё из темноты. И голос. Шёпот. Тихий, вкрадчивый. Глубокий. Проникающий в самый мозг. Она могла почувствовать, как к её голове тянутся длинные, бледные и ледяные руки. Чьи-то человеческие руки. Как они проникают в её голову через глаза. Как глаза начинают болеть, как их сдавливает. Как внезапной черной вспышкой теряется зрение. Как снова появляется. Как руки уже копошатся в её черепушке. Как начинает болеть голова. Как голос говорит с ней. Зовёт её по имени. Он говорит: «Юхён. Юхён». — Юхён. Юхён уже не уверена в том, что она Юхён. Она бесполое, безэмоциональное, беспомощное создание. Даже не человек. Забудь о том, что такое — быть человеком, сказала ей Гахён. Точно. Гахён. Гахён говорила, что она мертва. Гахён наврала ей. Это Гахён нет, а вот она есть — прямо здесь и сейчас. И зовёт её. И её хриплый сладкий голос. Холодные, худые руки. Юхён помнит их — эти руки. — Я вижу тебя. Юхён бы тоже хотела. Но она не может. И не хочет. Ей страшно. Ей страшно настолько, что она уже ничего не боится. В носу как будто что-то застряло. Как будто порошок. Она чувствует его на кончике. Каждый раз, когда вдыхает. А ещё она чувствует её. Её холод. Она совсем близко. Очень близко. Грудную клетку сводит от близости. — Я люблю тебя. Юхён тошнит. Она почти уверена, что её вырвало. Где-то подкоркой чувствует. Но ни один мускул на её теле не дрогнул. Она замерла. Она понимает всё. Но не понимает ничего. Она знает, что она — Юхён. Но она забыла, кто она такая. Почему она здесь? Почему здесь следы? Следы… Были следы. Юхён должна была взять следы. Забрать следы. Чьи это были следы? Её следы? — Помоги мне. Юхён хочет сказать, что она не знает, как. Она чувствует спиной Их. Она не видит. Она даже не может поднять голову. Всё ещё болтается в черном воздухе, как елочная игрушка. И она между ними. Между ней и Ими. Она боится оказаться спиной к ней, но она уже спиной к Ним. Она — это Они? Она — это она. Или не она? Или она — это Юхён? Юхён — это… Юхён? Юхён — это кто? Бора. Ещё была. Была… Бора была. Юхён — есть. Или наоборот? А Минджи? Минджи — была? Или есть. Это — оно? Это она? Её руки такие холодные… У Юхён сводит живот от ледяного прикосновения. Она в костюме. Костюм нельзя прорезать. Никто не может коснуться её. Но она касается. Проводит рукой. Юхён не видит её, но знает, что она здесь. Кожа словно замерзает. Юхён задерживает дыхание. Точнее — вздох застревает у неё в глотке. Перед глазами уже совсем ничего нет. Где-то над её головой золотистые листья кифов. — Помоги мне. — Юхён. — Я люблю тебя. Юхён. — Я вижу тебя. Юхён. — Я люблю. Они здесь. — Останься. — Тебя. Пойдем со мной. — Юхён.