Les favoris

Когда наёмная карета выехала за городскую заставу, когда проехали Сен-Клу и по сторонам дороги замелькали, всё более сгущаясь, деревья, — только тогда Фатум смог откинуть глубокий капюшон домино и привалиться к спинке сиденья. Так смертник, внезапно помилованный, торопится сорвать покаянный балахон. Руки его — Алистрина подметила сразу — начинали дрожать. Пара шла ровной рысью, и теперь, пусть при тусклом свете фонаря, можно было лучше разглядеть лицо Фатума. В первый раз, в «гроте», оно показалось неприметным. Сейчас — изощрённым до отвержения, до неверия. Высокий лоб, глубокая переносица, выступающий изгиб носа и вогнутый — подбородка, тонкая верхняя губа, прорезанная посредине острой складкой, длинные и блестящие края нижних век, от которых ресницы казались темнее, — всё это было бесконечно хрупко, уязвимо и вместе с тем поразительно, до бесстыдства чувственно. Если говорить в частном смысле, то Фатума, вкупе с его тонкокостным сложением, можно было бы принять за переодетую девушку; если брать шире — это был тот образ, к которому стремился нынешний век, не достигая его. Алистрине вспомнилось «Рассуждение о природе красоты» госпожи Джулии Орсино*. «Третий вид — привлекает не столь многих, но в случае удачи бывает опаснее других двух. Это рок, это опьянение первой юностью с её неловкой грацией и изяществом, ещё не осознающим себя, в каждом жесте». Да, рок… Ей хотелось успокоить его; она не знала, как. Но, по-видимому, Фатум относился к тем людям, которые в момент сильных душевных потрясений предпочитают не подавать виду — и гореть изнутри. — Мне ещё не доводилось видеть таких, как вы, — заметила Алистрина, чтобы чуть ободрить его. — С манерами Казановы и разумом Брута… — Вы слишком лестного мнения обо мне, — так же вполголоса ответил Фатум, почти не повернувшись и снова терзая пальцы, стиснутые в замок. — Отчего вы взялись мне помогать?.. Я, должно быть, дьявольски счастлив, раз мне случилось прийти к вам за этим смешным предсказанием… Алистрина? И вас, конечно, зовут иначе? Простите, голова всё ещё идёт кругом… — Он быстрым движением отвернулся к окну. — Не стоит говорить, когда одолевает слишком много мыслей, или когда сомневаетесь, — тихо покачала головой Алистрина. Хотя они выходили примерно ровесниками, Фатум упорно казался ей младше. — Легко сказать непоправимое… Возьмите меня за руку — да, да, вот так. Просто сжимайте, если станет… выше сил. Меня так когда-то научили. Но Фатум, против ожидания, держал её руку преувеличенно осторожно. Или скорее как птицу — чтобы и не повредить, и не выпустить. Скользнув по запястью, он положил другую ладонь Алистрине на сгиб локтя. Словно успокаивал её, а не себя. Длинные кружева на коротком рукаве платья приподнялись и смялись, и это почему-то показалось ей почти непристойным. Как завёрнутые юбки. Неожиданно горячо. Неожиданно тяжело. — Друг мой, — рассеянно произнесла Алистрина, всё ещё стараясь не смотреть в чужое лицо. Впрочем, это было и невозможно: взгляд Фатума был прикован к её рукам, будто к какой-то величайшей драгоценности, к тому же упавшие волосы заслонили его. Фатум сжал её руки у локтей, уткнулся в них лицом, в шёлковые складки подола. Как назло, карету тряхнуло, и он окончательно сполз к ногам Алистрины. Поцеловал платье, край рукава. Застыл на коленях. — Что вы делаете? — пролепетала она, словно потеряв поводья. — Всё то же самое, в третий раз. –?.. — Вверяюсь вашей милости. — Фатум… — Алистрина впервые назвала его по имени. Ей пришла мысль взять его за шейный платок, заставить поднять лицо. Он повиновался. В глазах стояла влага, и цвет их (эти проклятые казённые фонари, при которых ничего не видно!) в полумраке казался каким-то фантастичным — почти фиолетовым. Грозовым. Под её рукой по горлу прошёл кадык, и она, испугавшись, что стесняет дыхание, выпустила узел. Однако поверх её ладони тотчас же легла ладонь Фатума — наоборот, прижав сильнее. — Нет, не бойтесь, — глухо сказал он. Голос его, как и сердцебиение, мягкой дрожью отдавался в пальцах. — Я не настолько… хрупок. И потом, это же вы… — Вам нравится? — Алистрина удивилась, но, похоже, в какой-то степени поняла его. Особенно в последней фразе. Она прошлась кончиками пальцев вдоль острого подбородка, потом по скуле, к виску — прикасаясь легко, изучающе, будто к клавишам. Запустила руку в волосы на затылке. Свободной рукой развязала батистовый платок и, не торопясь, стянула его прочь. Он нехотя скользнул на пол экипажа, как белый флаг. Фатум по-прежнему неподвижно стоял на коленях, запрокинув голову, — только губы чуть-чуть разомкнулись. И, не отрываясь, смотрел Алистрине в лицо, хотя временами отчётливо казалось — не выдерживал, порывался опустить веки. Взгляд его не был ни вожделеющим, ни умоляющим — скорее каким-то упоённым, блестящим, с расширенными зрачками. И это было труднее всего. Удержать взгляд. «Словно между двумя зеркалами», — подумала она, возвращая мягко раскрытую ладонь на место. К бьющейся жилке. В своей беззащитности, в своей откровенности Фатум ничего не требовал. Но отзывался всем существом. Это казалось необычным. Ведь часто, если уже доходит до подобной недвусмысленной игры, человек или стремится как можно быстрее и полнее получить своё — или желает, чтобы всё сделали за него. Здесь этого не было и в помине. Фатум, похоже, блаженствовал от того, что есть, изредка лишь направляя её руку — или возвращая ей ту или слегка иную ласку. Зеркало… Меж тем касания сделались смелее. Алистрине, признаться, было уже не так важно, от кого что исходит, и когда они успели переместиться на сиденье. «Ах да, верно, — мимоходом спохватилась она, расстёгивая очередную пуговицу на камзоле. Мелкие, и как же много. — Долго стоять на коленях не слишком удобно. Всё равно что в наказание…». Благоразумие скорее дремало, как сытая кошка, но, в конце концов, не так уж далеко они и зашли. По меркам тех же вечеров — сущие шалости; иным удавалось их проделывать тайком на виду у всех, даже не ища подходящий укромный угол. Но, дьявол, этого должно было уже сто раз хватить… почему он так медлит, даже сейчас, когда всего лишь ласкает её сквозь сорочку, возмутительно хорошо зная или угадывая, как назло — ничуть не продвигаясь дальше, а она сама… она… — Фатум, я…! — это Алистрина вскрикнула почти на вдохе, не особенно владея собой. В это мгновение Фатум закрыл ей рот поцелуем. Оттого, что некуда было выплеснуть голос, она, кажется, почувствовала всё стократно острее. И только позже с лёгким удивлением вспомнила, что до сих пор он ни разу её не целовал. Когда они приехали в Пуасси, была уже глубокая ночь.