Les favoris

– Позвольте, я сам услужу вам. Пальцы Фатума, прикасаясь невесомо, как сквозняк, распустили её косынку. До того осторожно, что Алистрине показалось – тонкую ткань смахнул с плеч слабый порыв оконного сквозняка, неистребимого в маленьких гостиницах. Затем эти же пальцы начали неторопливо колдовать над шнурками корсета. Между лопатками пробегали мурашки. ...Древний городок Пуасси встретил их узкими улицами, блестящими после недавнего дождя. К счастью, Алистрина успела однажды здесь побывать, так что не пришлось тратить лишнее время на поиски ночлега. Трактир под неприметной чёрной крышей назывался «Марианна». Фонарь едва разгонял темноту, и Алистрину позабавило, как Фатум, выходя из кареты, быстрым движением закутался в домино. Словно летучая мышь в крылья – белела лишь кисть руки, сжимавшая чёрные складки. Под плащом в его одежде царил дивный беспорядок. И вот теперь – «я услужу вам». Как горничная. Или чёрный паж, которых иные аристократки водят при себе больше ради экзотики... Но нет, даже в этом не нашлось ни капли жалкого или смешного. Покончив с корсетом, Фатум опустился на колени – разуть её. Стопа Алистрины уместилась на его ладони, узкой, но длинной и сильной. – Как же мне звать вас теперь? – спросил он тихим, доверительным голосом, глядя снизу вверх. Она вспомнила кое-что, осевшее в памяти ещё в раннем детстве. Не Алистрина, даже не Алис. А... – Сандрин. – Она вздохнула. – Меня так звали... когда-то. Очень давно. – Сандрин... Выходит, вы родились здесь? – Да, в Париже. Жила я, правда, в деревне у кормилицы, с матерью мы почти не виделись. Когда мне было десять... не помню, я, кажется, была больна... Что-то случилось. Из монастыря меня увезли в Англию. Как говорили – к дяде. – Кто он? – Он просил не называть его имени. Нет, нет, не беспокойтесь, – рука Алистрины мягко легла на плечо Фатума. – Он всегда был добр ко мне, хоть и... с причудами. Всем, что я сейчас умею, я обязана ему. – И предсказаниями будущего? – Можно выразиться и так... – она улыбнулась, глядя поверх его головы. – Вы ведь с самого начала не верили в эту сказку. Этот человек... считал меня чем-то вроде своего произведения, понимаете? И отчасти так оно и есть. – Алистрина вспомнила свои сеансы в «гроте». – А будущее... Вы ведь сами сказали, что его не предрекают, а назначают. – Я, наверное, испугал вас тогда? – Сидя у её ног, Фатум снова возвёл глаза. Полуночная гроза в них слегка развеялась, теперь они казались цвета летнего моря. – А всё-таки знать будущее было бы куда тяжелее, чем не знать... Подумайте, – вдруг ребёнок, что плачет сейчас за стеной, через четверть века будет решать судьбы Франции? Моих друзей, меня?.. Звучит невероятно, да. Но в каждой колыбели всё равно лежит чей-то рок... Странно было видеть его здесь, на полу гостиничной комнаты, рассуждающим о судьбах мира. Точно это не он час назад путался рукой в кружевных лабиринтах её юбок, не он подставлял горло под её ладонь, улавливал аромат бальзамической смолы в вырезе её платья. Голая шея, покрасневшие губы, съехавший с плеча камзол – всё это напоминало о том, чем они занимались в карете. И, право, было бы крайне непоследовательно, если бы на том дело и кончилось. «Этот век слишком любит приключения», – подумала Алистрина. Так оно и было. То, что иные осуждающе называли легкомыслием и легковерием, стало образом жизни. Генриэтта* ничуть не отставала от Казановы. Всё несло отпечаток игры, если не любовной, так театральной: от чтения вдвоём, когда чужие локоны касаются щеки, до сумасбродных маскарадов, на которых женщины и мужчины меняются нарядами, и не различить, кто есть кто. – А мой рок – вот он, на моих коленях, – шепнула Алистрина, запуская пальцы в тонкие волосы Фатума и притягивая его голову ближе. – И больше ничего. Никаких заговорщиков, королей и авантюристов. Только вы, я и этот глупый фонарь в окне, хорошо? Оставим историю дневному свету. – Она потянулась за сложенным веером, ласково провела кончиками перьев по лбу, у полузакрытых глаз, в распахнутом вороте. Фатум, чуть слышно выдохнув, откинул голову ей на колени. – Свеча сейчас погаснет, – Алистрина осторожно поднялась. Пламя колебалось на ниточке, готовясь спорхнуть с фитиля. – Я принесу новую. – Сандрин... Я боюсь, что вы исчезнете. – На полпути? Вы безумнее, чем я думала, – она легонько ударила его веером по щеке и выскользнула за дверь. Пока заспанная пожилая служанка возилась, укрепляя свечи в шандале, Алистрина засомневалась, а найдёт ли она самого Фатума по возвращении в комнату. Приключение завершилось бы крайне дурно и безвкусно. Но поучительно, да... Впрочем, кого и учить, – наивных девиц вчера из монастыря здесь давно нет. Есть мадемуазель де Гаспар, со взглядом Клеопатры и зубками уличной кошки, изящно потрошащая кошельки знати и взамен набивающая им голову затейливыми опилками. Открывая дверь, держа шандал другой рукой, Алистрина всё-таки вздрогнула: комната была пустой. По крайней мере, на первый взгляд. Но тёмная фигура в углу её разубедила. Спиной к ней, отчего-то вновь закутанный в домино, Фатум сидел на кровати неподвижно, как сфинкс. Но, услышав её приближение, откинул глубокий капюшон, повернул голову – резаный профиль, оттенённый догорающей свечой. – Вы... всё-таки вернулись, – он сказал это всё ещё не ей, а темноте. Выпрямляясь, чуть дёрнул плечами. Чёрное домино сползло с них, как последняя преграда. * * * Не спеши. До рассвета ещё далеко. И если счастье состоит в том, чтобы обманываться, – что ж, тешь себя иллюзией нескончаемости этой ночи. Пока ты можешь властвовать. Можешь одаривать, не прося ничего взамен, но получая всё. Можешь любоваться, наконец, – тем, кто, полулёжа на тёмном гостиничном покрывале в свете нескольких свечей, кажется мраморно-белым. Как модели Караваджо, только куда более хрупким по сравнению с ними. Алистрина разогнулась, нависая над Фатумом на коленях. Да, её кожа от природы чуть смуглее. Даже чудно – в детстве она была белокурой, наверное, с возрастом пошла в предков по матери, почти неизвестных ей... Все предметы одежды, – красный старомодный кафтан, белая рубашка, чей-то чулок, лента из волос, – покоились частью на истёртом гостиничном ковре, частью в ногах. – Нет, не вздумай прикрываться, – шепнула она Фатуму, мягко отводя его руки. – Я хочу всего тебя видеть. У тебя и так... слишком много тайн. – Она вполголоса засмеялась. Фатум повиновался, но, беспомощно дёрнув головой в сторону, зажмурился. На Алистрине, в отличие от него, был наброшен хоть какой-то клочок материи – той самой, бирюзовой, звёздно-переливающейся. Но и она мало что скрывала. Алистрина застыла на несколько мгновений с ожерельем в руках, держа его за разъятые концы цепочки. И медленно, не застёгивая, опустила его поверх чужих худых ключиц. Этот призрачный, тускловатый блеск золота и камней уже кое-где оттенял бледную кожу Фатума. Высокий лоб, тонкие запястья. Причём ларец Алистрины, откуда извлекались все эти восточные украшения, ещё не совсем опустел. О, золото – такая полезная вещь... И отнюдь не только для создания образа царицы-чародейки. Наряды можно с лёгкостью покинуть в любом случайном углу, Алистрина всегда была к такому готова, – но этот ларчик с хитрым двойным дном при случае откроет пути всюду. А пока пусть послужит её причуде. Раз уж причуда господствует над веком. – Так странно, Сандрин... – теперь, обнажённый и в мерцании золота, Фатум выглядел совсем невозможным, как мифический андрогин. – Красиво, но... почему? Мне бы, наоборот, с тобой это делать, а не тебе со мной... Поклоняться тебе – клянусь, ты стоишь этого больше, чем... Алистрина поднесла палец к его губам. Изогнувшись, поцеловала, лишив возможности спорить. – Ты же знаешь: я произошла от волхва, – она упёрлась ладонями ему в грудь, двигаясь плавно, небыстро, но уверенно. Фатум в полутьме упорно пытался не отводить взгляд, хотя ему, горящему от стыда и желания, кажется, это было нелегко. – Вот я и подношу дары. Под её руками прошла волна. Фатум вдавился затылком в подушку, разомкнул напряжённые губы – пока беззвучно, как от боли. Ничего, она добудет этот огонь. Высечет наружу. И намного, намного прежде рассвета.