Les favoris

Мотыльки. Все посетители салона мадам де Мервиль — молодые и пожилые, мужчины и женщины, состоящие в законном браке и предающиеся развлечениям прямо под носом супругов, — казались ей на одно лицо. И было то лицо явно не образом божьим. Хотя бы потому, что на них отсутствовали какие-либо признаки ума и глубины. Да, эти кукольные головки сливались в одну общую физиономию — круглую, напудренную и нарумяненную, окаймлённую белыми локончиками. Как у вездесущих амуров на стенных шпалерах. Или всё же ангелочков? Они здесь, признаться, тоже не слишком различались. Легкомыслие стало главной религией. Мотыльки… Как всё это было не похоже на чопорную Англию. Но, может, и к лучшему. Алистрина, в муаровом бирюзовом индийском сари и звенящих запястьях, с густо насурьмлёнными глазами, заново непринуждённо опёрлась локтем о подушки. «Словно подстроила инструмент перед следующей пьесой, — мелькнула забавная мысль. — Какой-нибудь спинет или виолончель…». И дёрнула шнур, приглашая в шатёр следующего охотника до чудес. Её укрытие посреди зала было задрапировано на манер дикого грота, утопающего в цветах — конечно, живых, доставленных из оранжереи хозяйки. Розы, камелии, гиацинты гроздьями свешивались над распахнутым входом, и от их запаха уже начинали слегка ныть виски. Звёздный глобус по правую руку всё ещё медлительно вращался после очередного предсказания. Хорошо, что каждый здесь сам стремится быть одураченным — и не слишком огорчится, буде обман раскроется. А что каждый спросит — так легко предугадать. По выражению глаз, по расположению мушки на лице, по тому, как долго мнутся вопрошающие у входа в шатёр… Спасибо за науку, дядюшка. — Вы обретёте счастье с известной вам особой, правда, не ранее чем через полгода… (Молодой человек в лиловом кафтане покинет шатёр слегка недовольным, но воодушевлённым.) — Зачем же медлить? Ловите мгновение! (Дама в маске и платье цвета «аврора» сейчас найдёт укромную портьеру и уединится с вон тем любезным франтом с бриллиантовой серьгой в ухе.) — Ища Дафну, вы найдёте Ганимеда. (Ещё бы, ведь его спутница, судя по размеру рук и бархотке, прикрывающей горло, скорее спутник. Впрочем, навряд ли это смутит маркиза.) Два-три человека уже заглядывали в «грот», исключительно чтобы пожрать её глазами и шепнуть пару гривуазностей. Ничего нового… — …Эта прелестная островная роза и правда утверждает, будто её предок — один из древних царей Востока? — Точно так. И что от него передаётся дар прорицания, раз в десять поколений. — Вздор! Как и этот прошлогодний заезжий толкователь черепных шишек. Ему бы следовало для начала найти на своей голове признаки благородства, а ей… — Ваш скептицизм, граф, скучен. После того, как m-lle Алистрина в точности назвала мне сумму выигрыша, я готов поверить и в троих царей. — Однако она хороша! Настоящая Цирцея! — О да, даже чёрные волосы её не портят. «Что верно, то верно, — едва заметно, но со всем ехидством усмехнулась Алистрина, ожидая нового посетителя. — А то под весом куафюры, боюсь, я уже лишилась бы чувств». Наряды на континенте в своей изощрённости сделались прекрасными орудиями пыток. От гор фальшивых локонов, увитых лентами и унизанных жемчугом, и тисков корсетов, до свинцовых белил, которые при долгом использовании вполне могли спровадить на тот свет. Всё это не предвещало добра, о нет. Как в позднем Риме. В очередной раз свес шатра откинула чья-то рука. Движение не было игривым, но и грубым его нельзя было назвать. А вот что в этом жесте точно чувствовалось — болезненная осторожность, привыкшая к обходу ловушек. О каком же пророчестве попросит этот человек?.. Вошедший казался лет двадцати или чуть старше. Вернее, молодость его была настоящей, а не маскарадной, как на иных гостях салона. На вечер он явился без белил и румян — и даже, что выглядело уже вызывающим, с непудреными волосами. Зато его красный жюстокор, приталенный и жёстко вышитый по моде времён предыдущего короля, явно знавал лучшие дни. — Воображаю, — негромко произнёс он, осматриваясь под сводами «грота» и садясь у её ложа, — каково вам играть здесь роль заводной пифии… Алистрина, конечно, не повела бровью, — после всех подслушанных нечаянно и нарочно пересудов. Но была порядком возмущена. В том числе и из-за ноющего виска, как бы подтверждающего чужую правоту. Этот щенок, одетый как какой-нибудь из своих прадедов, — пожалеть он её пришёл, что ли?.. — А что вы желаете услышать? — она улыбнулась «щенку» как можно обворожительнее. — Я не верю в предсказателей, — отверг тот. — Но верю в предсказания. Часто они сами избирают, через кого открыться. «Либо этот мальчишка — не в меру самоуверенный глупец, любящий высокопарные речи, либо… не так уж он прост». Алистрина подобралась, как пантера: похоже, предстоял неявный, но напряжённый поединок. — Что ж, открыться — звучит многообещающе, — она выпростала из складок ткани руки, обнажённые выше локтей. Сцепила под подбородком, зазвенев браслетами. — Но от языка цветов и вееров ныне устаёшь быстрее, чем успеваешь обучиться говорить на нём… Иными словами, мне хотелось бы чуть большей точности. Алистрина наполовину готова была ожидать разочарованного вздоха, и на какую-то часть — даже развенчания. Но ни того, ни другого не случилось. — Верно. Я не жду от вас толкования стечений звёзд, как от вашего предка, — молодой человек легонько тронул глобус узкой ладонью, и мерцающая сфера покачнулась. — Но дайте мне знамение пророка Даниила. — Что? — она от неожиданности приподнялась, села на ложе. — Мене, текел, фарес, вы хотите сказать?.. И за этим вы пришли на пир, где все ищут посулов удачи в любви или в игре? Вместо ответа он медленно отвёл глаза в сторону. И уставился на свод шатра, что был слабо освещён медной лампой. Тень чуть дрожала, как силуэт, вырезанный из чёрной бумаги. За профилем на стене возникла рука, выписывающая бессвязные зигзаги и арабески. Казалось, непомерно длинные пальцы дирижируют неслышной музыкой. Но не той, которую сейчас наигрывали снаружи клавесин и арфа. — О да, — гость повернулся к Алистрине вновь, и всё её негодование пополам с насмешкой вспыхнуло и осыпалось золой. Исчезли стены «грота», толпа снаружи, исчезла музыка, мадригалы и ставки, смех и нескромные шорохи в углах, оставив темноту — и мгновенный укол ледяной жути. — Хоть письменами на стене, хоть словами на ухо, всё равно. Когда кончится царство этого нового Валтасара? Придёт ли за ним следующий?.. Назовите день — или год, неважно… Вы не предскажете этим судьбу. Вы вольны назначить её. Алистрина де Гаспар, прекрасная прорицательница, успевшая наделать шуму в столичных кругах, почувствовала, как кровь отливает от щёк. Ей явились две мысли разом. Первая — что зря она, понадеявшись на свою природную свежесть, не стала румяниться до ушей, как все теперь. Вторая… вторая мысль, ещё не обозначившись до конца, принимала смутные очертания плахи. «Ох, милая, лучше бы ты пробавлялась карточными делишками… А он или заговорщик, или помешанный». Она призвала всё своё мастерство, чтобы унять волнение. Приподняла ресницы, поправила подвеску на лбу. Опустила ладонь на чужую руку — прямо поверх звёздного глобуса. — Девять лет. — Алистрина собиралась сказать «десять», но опыт учил, что такие сроки звучат неправдоподобно красиво. — Девять, и всё будет кончено. — Если до тех пор он не покончит со всей Францией… — Тонкие пальцы сжались в кулак. — Не растеряет все земли, не растранжирит казну… Он относится к стране, словно к одной из несчастных в своём серале. — Вы ещё будете молоды, сударь. А век того, о ком вы говорите, уже сейчас клонится к закату. При других обстоятельствах он минует, может быть, и раньше… — Я сейчас даже не о нём, — покачал головой гость, хотя в голосе его прозвучала неприкрытая ненависть. Он встал с низкого табурета, одёрнул кафтан. — Хочу лишь сказать, что Дамьен* был глуп до отвращения, но прав. — Не так громко, друг мой, — с нотками отчаяния предостерегла Алистрина. — Эти мотыльки всё ещё имеют жала. Впрочем, не в обиду, но на вас и без того начнут оглядываться… — Людям всегда найдётся, что подумать. Особенно если подсказать, — он спокойно ослабил узел платка на шее, расстегнул верхнюю пуговицу камзола и провёл по волосам, слегка растрепав их. Теперь Алистрина пылала безо всяких румян. А невысокий, худой и узколицый мальчишка в старомодном жюстокоре оставался бледным, как из подземелья. — Ах, вы наглец! — выговорила она. — Может, хоть имя мне назовёте в таком случае? — Это прозвучало излишне ядовито, но в ответ она получила кивок. — Фатум. Слово пронеслось во тьме искусственного грота, как внезапное дуновение ветра. Оттого стены на миг показались в самом деле каменными, гулкими и уединёнными. Гость пожал ей руку и повернулся, выходя. В этот миг она — из озорства ли, из чего-то другого ли — успела спрятать ему за обшлаг кафтана записку. В ней значился адрес её гостиницы.