Гончая со звездами под когтями

Тилрет-Амму прожил не то чтобы долгую жизнь даже по меркам кочевников — он не знает точного числа прожитых циклов, но едва ли их было больше двух десятков или двух дюжин. Секретов у него не слишком много: не было ни времени, ни возможности их завести. Сложно что-то утаить, если большую часть времени проводишь на виду у семьи и клана. Амму редко лезут друг другу в душу, но и говорить они не особо любят: разве могут слова сказать лучше, чем звон оружия и пролитая кровь врага? Это то, во что верит клан, и Тилрет согласен. Разве что словами Тилрет тоже пользуется — они роятся на его языке, даже когда он спит… Но если слов будет недостаточно, Тилрет достанет свой меч и будет говорить ударами и кровью. У него нет — почти нет — секретов, но даже если бы были, выдавать их так просто ему не хочется. Он постукивает пальцами по рукояти кинжала, спрятанного под одеждой — и вдруг понимает, о чем следует говорить. Нирн. Нет ничего более личного — и вместе с тем общеизвестного — чем обычай Схождения Вниз. Нартиар чуть наклоняет к плечу голову, смотрит и улыбается как-то хитро — будто бы давно залез к Тилрету в голову, пошуршал там и теперь хочет узнать, что именно ему расскажут. Тилрет откашливается, перебирает пальцами залатанный шарф… И начинает говорить. — Когда-то и кочевники, и некоторые оседлые Спускались на Нирн, чтобы найти себя и найти ответы. Сейчас даже не все кланы так делают, но не мой. Клан Амму ценит силу и из всех Принцев мы больше всего почитаем Боэту, Принца Испытаний. Для нас нет лучше способа выжить, чем постоянно испытывать себя. Но Нирн… Нирн испытывает лучше, чем кто-то из нас вообще может придумать. Тилрет закрепляет в шарфе черную нить, окончательно сплетает ее с красными — а затем достает стеклянный кинжал и перерезает, сматывая остатки обратно в клубок. Он почти не смотрит на пальцы — незачем, делал так бессчетное множество раз… — Я был на Нирне трижды. Там нет ничего кроме льда и пепла, кроме потоков лавы и ядовитого газа. Там нет ничего, кроме древних руин и древних костей — и тех, кто на этих костях и руинах пытается выжить. Там не работает большая часть техники, и если ты приземлишься неудачно или в неправильном месте, то можешь и не взлететь снова. Этот мир мертв, но отчаянно хочет жить — и поэтому он пытается выпить жизнь каждого, кто на него ступит. На Нирне есть колонии оседлых, но эти меры — смертники. Говорят, на западе и на юге остались потомки тех, кто не смог Подняться… но я в это не верю. Тилрет накидывает шарф, но не заматывается. Ему отчего-то неуютно и как-то зябко, а под широкой и плотной тканью возможная дрожь плечей и рук будет не так заметна… Нартиар это все игнорирует, лишь залезает с ногами в кресло и сидит, притянув колени к груди. — Я знаю про Нирн. Расскажи про то, как спускался именно ты. — В первый раз моя мать захотела упрочить свой статус. Она спустилась туда, где по легендам тысячи лет назад кочевали наши предки, и взяла всю семью. Она сняла всю защиту, опустилась на колени в ржаво-бурый пепел и призвала всех древних духов в свидетели. Она взяла копье погибшего мужа и надрезала свою плоть над сердцем. Так она стала главой над всей ближней родней вместо мужа, и предки и Нирн признали это. Знаешь, на Нирне поганый воздух — где-то он столь грязен и ядовит, что убьет за пару дней, если не часов, а где-то настолько чист, что невозможно сделать и вдоха. После того обряда моя мать еще несколько месяцев харкала кровью и чем-то черным, но больше никто в клане не решался бросить ей вызов. Раздается какой-то странный звук, и Тилрет оглядывается на щит… Но Нартиар выглядит спокойно и взмахивает рукавом, мол, ничего страшного, продолжай. И Тилрет продолжает. — Во второй мы спускались, чтобы забрать мою старшую сестру. Обычно спускается только родитель, но в тот раз мать позволила спуститься и мне, потому что я должен был проходить это испытание следующим. Моя сестра потеряла два пальца, но в ее руках было прекрасное копье из древнего золотистого металла, а на шее висел клык какого-то чудовища. Мы должны найти собственное оружие, должны Спуститься Вниз и должны обрести свой корабль. Но первые две вещи не обязательно делать одновременно. Многие добывают оружие до Нирна, потому что боятся идти безоружными — и боятся не найти его Внизу. Моя мать считала это слабостью, и не позволяла нам Искать до Спуска. Мы могли добыть другое, мы могли его украсть — но она не считала это за наше истинное оружие. Тилрет неосознанно тянется к стеклянному кинжалу, но обрывает себя в начале движения. Он мог бы рассказать, что в свой второй Спуск сбежал от матери и попал в передрягу — и что украл этот кинжал у спасшего его Вечного Стража… но ему стыдно говорить об этом — и вспоминать тоже. — А в третий раз я проходил Схождение Вниз. Я выживал и искал свой путь на Нирне в течении месяца — и у меня с собой была только слабая защита от пепла и ядовитого воздуха и стеклянный кинжал, который даже не был моим истинным оружием. Однажды поднялась буря, но не серо-бурая пепельная, а красная. Пары вдохов достаточно, чтобы упасть замертво. Поэтому я укрылся в… не знаю, что это было, храм или город, но он был выстроен из того же металла, что и копье моей сестры. Когда я зашел внутрь, я увидел символы, которые не знал, но точно видел где-то похожие. А потом что-то позвало меня — и я пошел. Я так шел, пробираясь сквозь металл и камень, сквозь старые механизмы и древний пепел… а потом нашел свой истинный клинок. Я сразу понял, что мы предназначены друг другу — он лег ко мне в руку так естественно, так просто — и даже не ударил наложенными на него чарами… И после этого выживать на Нирне стало намного легче. Тилрет усмехается, вспоминая как долго ругалась мать — эбонитовые клинки коварнее волкооленей и часто оборачиваются против своих владельцев… из воспоминаний его выдирает тихий шорох. Нартиар вдруг поднимается, подходит почти вплотную — и нагло садится к Тилрету на кровать. — Волкоолень, — шепчет он вдруг Тилрету на ухо, и тот вздрагивает и отшатывается. — Это слово постоянно в твоей голове, постоянно вертится в твоих мыслях, даже когда ты стараешься не думать о Нирне или вспоминаешь своих близких. Что это? Тилрет поджимает губы и зло смотрит на Нартиара. Тот, кажется, не замечает этого взгляда. — Ты лазил в моей голове? — Нет, мне не нужно. Твоя тень сама рассказала — ты слишком часто о нем думаешь, и она повторяет за тобой. Нартиар выглядит святой невинностью, но Тилрет на всякий случай ставит ментальный щит. Не то чтобы он был в них мастером, но щит из бумаги лучше, чем ничего. — Это все равно жутко. Тилрет смотрит на свои руки, и ему кажется, что ему снова чуть больше четырнадцати циклов, что он снова на Нирне — и что на руках его остывает кровь. Он почти наяву видит четыре налитых кровью глаза, оскаленную пасть с клыками размером с ладонь — и свою подругу, лежащую под когтистыми лапами. Он почти слышит ее предсмертные хрипы — тварь разорвала ее, перекусила пополам, а она все билась в агонии, силилась уползти… ...Что-то прохладное касается лба, и Тилрет вырывается из кошмара. Проходит несколько секунд, прежде чем Тилрет понимает — это Нартиар прижимает телекинезом к нему его же кинжал. — Волкоолень, — Тилрет старается говорить ровно и сухо, но голос предает его. — Это хищная тварь с Нирна, огромная и свирепая, а еще такая сильная, что и десятка умелых воинов порой недостаточно, чтобы убить хотя бы одну. Моя мать выстлала пол в своей каюте шкурой одного из них — и то пришлось обрезать. Даже мертвыми они жуткие, а живыми… — Не продолжай, — Нартиар выглядит как-то бледно, так, будто его скоро стошнит. — Я почувствовал. Твоя тень очень болтливая и любит… делиться всяким. Тилрет уже хочет спросить об этих самых тенях и о странных способностях Нартиара — тем более, что сейчас его очередь спрашивать… Как вдруг снаружи раздается какой-то шум — и у щита появляется капитан Телур. — Где охрана? — Даже издалека видно, как он взбешен, как ему хочется свернуть кому-нибудь шею… Тилрет даже радуется, что находится под какой-никакой, а защитой. Капитан заглядывает в каюту, Тилрет улыбается самой милейшей из своих улыбок, приветственно машет рукой… И конечно же это опять не работает. Хотя, возможно, дело в Нартиаре — тот так и не слез с кровати, а на коленях у Тилрета лежит уже нагревшийся кинжал. Будь он сам на месте Телура — тоже бы напрягся. — Что здесь происходит, серджо? — Капитан с силой бьет по приборной панели — и проходит через щит. Тилрет в неосознанном защитном жесте запахивает шарфом грудь и шею, а Нартиару, кажется, все равно. Он поднимается с кровати и важно, с ханским достоинством, садится в кресло и поправляет на коленях складки. — Налаживаю контакты, разве не видно? Капитан выглядит так, будто бы его раздирают противоречия. Он выглядит так, будто бы ему хочется схватить Нартиара за шкирку и защитить своим телом — или выбросить за борт и сказать, что так и было. Впрочем, Тилрет-Амму понимает эти два противоположных желания. Его младший брат точно так же умудрялся одновременно выбесить и заставить броситься на защиту... — Вашему отцу не понравится такой риск. Живое и подвижное лицо Нартиара вновь каменеет — и сам он становится подобен камню прочнее гранита и острее обсидиана. — Я не первый сын и не второй. На моих руках много места, много знаков, но и пустот немало. Не думаю, что моему отцу вообще понравится обо мне слышать. Капитан Телур замолкает, сжимает в кулаки руки… и выдыхает. Ему очевидно хочется что-то ответить, возможно даже оттаскать Нартиара за уши за такие слова — мать за подобные Тилрета бы оттаскала… Но капитан молчит. И тогда Тилрет понимает: что бы ни происходило внутри рода лун-Сул, Телур не станет говорить об этом при посторонних. Нартиар выглядит как победитель — и постепенно расслабляется. Следующие слова, которые он произносит, звучат непривычно мягко: — Ты ведь пришел не для того, чтобы сказать только это? Капитан мрачнеет лицом, поворачивается к Тилрету — и награждает его таким взглядом, будто бы хочет испепелить на месте. — Ты был прав, контроллер действительно был неисправен. И ты никак не смог бы сам его так сломать. Телур выплевывает это почти не разжимая зубов. Очевидно, что он пересиливает себя — и потому Тилрет не обижается. Поймай он на своем корабле оседлого, тоже не горел бы желанием с ним церемониться — и признавать чужую правоту. — Но выпустить я тебя все равно не могу. Тилрет закатывает глаза и мысленно проклинает свою глупость. Ну конечно, кто бы сомневался — чтобы оседлый и был благодарным? Да никогда. Нартиар чуть щурится, как-то по-особенному движет рукавом — и капитан Телур снова вздыхает. Как-то устало и обреченно — Тилрету было бы его даже жаль, если бы сейчас он не жалел самого себя. — ...Пока мы не приземлимся на Массере. До того момента не делай глупостей — и спрячь оружие, не давай повода его конфисковать. Он отходит к выходу, а затем вдруг оборачивается и смотрит на Тилрета не сверху вниз, не как на грязь под ногами, а как-то… иначе. Как на противника, которого не любишь, но которого не можешь не уважать. — Ты понравился молодому серджо, и потому я — пока что — тебя не трону. Тигр-нетопырь не прощает ошибок. Не разочаруй. А затем проходит сквозь щит и быстро уходит куда-то — и, судя по звуку, раздраженно чеканит каждый шаг. Тилрет удивленно смотрит на Нартиара, но тот лишь пожимает плечами, мол, понятия не имею, что это было. — Я знаю, что у тебя много вопросов. Про тени, про руки, про мою семью и мое место в ней… Я чувствую обрывки этих намерений, Тилрет-Амму, даже сквозь твои щиты. Но это ведь не то, что ты на самом деле хочешь — и должен — знать? Тилрет выпрямляет спину, садится в позу для медитации и делает четырежды по четыре вдоха. Нартиар лун-Сул прав — Тилрету не должны быть интересны чужое прошлое и чужая боль. Их пути разойдутся и едва ли пересекутся вновь — Тилрету нужна другая информация. — Ты прав, я хочу узнать тебя, мне интересно узнать тебя, но это всего лишь любопытство, в котором нет смысла и пользы. Я хочу стать достойным своего имени, своих предков и звезд под ногами и над головой. Расскажи о Массере — куда сходить, чтобы выжить и чтобы узнать больше, а куда соваться не стоит. Нартиар чуть опускает взгляд и как-то неуверенно закусывает губу. Будь у него кисти, он бы наверняка попытался спрятать их в рукавах — и сам спрятаться. — Я давно не был на Массере, и я всего лишь третий сын из тех, кто дожил до посвящения. Я не знаю всего. Почти весь Массер покрыт Столицей — и в ней множество уровней. Есть уровни над поверхностью, а есть под. Сверху — новые уровни, их быстро строят и забрасывают тоже быстро. Нир-Сулы и другие массерские племена и кланы обычно живут там, хотя и в аварийках под поверхностью их, говорят, немало… Но к ним я бы не ходил. Впрочем, ты не лун-Сул, возможно, на твой клан у них не настолько острый зуб. Тилрет фыркает и снова закатывает глаза. С массерскими кочевниками — если их вообще можно назвать кочевниками — ему не особо хочется иметь дел. С оседлыми, впрочем, тоже… Хотя, Нартиар приятное исключение — но возможно лишь потому, что знакомы они от силы пару часов. — Я слышал, что у некоторых Домов-семейств Телванни возникли проблемы и их наследники массово покидают свои “Тель” и перебираются на Массер — мой второй брат жаловался на них. Не знаю, где их искать, наверное, тоже наверху — все кварталы под землей либо очень богатые, либо очень старые, либо заброшенные и рискующие обвалиться. — Зачем вообще было строить под землей? — Первые поселенцы не умели ставить план-щиты и изменять атмосферу. По крайней мере, меня так учили… Кстати, под и над поверхностью хорошие бары и другие… кхм, заведения. Там всегда есть работа — и есть информация о работе... Но все, что я знаю, работают с Джарун или другими Домами, тебе вряд ли что-то перепадет. Хотя… — Нартиар закрывает глаза и замолкает, беззвучно шевеля губами. Тилрет пытался было прочесть, но не узнал диалекта. Проходит минута, может, две — и Нартиар вдруг подскакивает с места. — Точно! Мой первый брат постоянно ныл, что “Дом какой-то-там Вороны” не хочет работать с Джарун, а информаторы у них хороши. Еще он что-то говорил про Шалка, но без уточнений, так что я не знаю, может речь шла о Редоран. Прости, больше ничего не знаю. Нартиар выглядит расстроенным, каким-то даже потерянным, и Тилрету от этого отчего-то грустно. Это больше, чем он рассчитывал получить, он вообще не ожидал, что Нартиар скажет хоть что-то полезное, все же тот слишком юн… и слишком оседлый, кем бы ни был предок-основатель его рода. — Спасибо, — Тилрет сам готов подорваться, ему хочется взять Нартиара за руки или обнять, но он вспоминает — и останавливает себя, остается почти неподвижным. Хотя если Нартиар как-то может улавливать мысли и эмоции, наверняка он это желание заметил. Если и заметил, то вида не подает. Вместо этого вновь улыбается и щурится как-то хитро, а затем спрашивает: — Ты умеешь играть в шахматы? — Нет, но в карты умею. И в кости. “И в ножики,” — хочет добавить Тилрет, но вовремя прикусывает язык. — Тогда, что насчет сыграть в карты? Нам лететь еще часа два или три... А в кости со мной играть смысла нет — я всегда выигрываю, это скучно. — Почему это? Нартиар искренне хохочет, пытается что-то сказать, но задыхается от смеха… Тилрет не сразу понимает, что именно он хочет сказать, а когда понимает — хочет выброситься за борт от стыда. Телекинез. Конечно же Нартиар будет выигрывать в кости и другие подобные игры, если не обрубить ему магию — но тогда он играть вообще не сможет. Тилрет достает из-за пазухи потертую — но полную — колоду. Как же завидовал ему младший брат, когда удалось достать... Тилрет тщательно тасует карты — и думает. Конечно, до посадки на Массере времени еще много, но чтобы не стоять посреди незнакомого Плана как идиот, план нужно продумать уже сейчас. Или хотя бы наметить.