Гончая со звездами под когтями

Потомки Великой Никс-Гончей рождаются, растут и умирают, сражаясь средь звезд и мертвых миров. Так было всегда — и Тилрет-Амму не видит для себя иной судьбы. Он должен быть сильным, чтобы и предки, и потомки могли произнести его имя без сожаления и стыда. Кочевник Амму должен быть силен и свиреп, хитер и ловок — и не должен слепо следовать за чужаками. Зура-Амму учила: “Во всем бескрайнем мире нет никого, кому вы сможете довериться, кроме себя самих. Не будет у вас клинка вернее того, что покоится в ваших ножнах, — и не будет корабля, что защитит вас надежней того, что вы возьмете собственными руками.” Тилрет помнит ее уроки — хотя бы в этом он свою мать не опозорил. Он не собирается никому доверять — ни пилотам оседлых, ни их отбросам, побирающимся по мусоркам. Технологиям он бы не доверял тоже, но… Но большая часть кочевников пользуется их изобретениями, крадет их вещи и их машины и переделывает под себя… Отрицать это — лгать самому себе. Тилрет идет к карте, не оборачиваясь ни на подворотню, ни на сияющую пластиком и неоном парковку. Никто не обращает на него особенного внимания, или Тилрет не замечает этого. Надо бы прикрыть голову, спрятать отсутствие рогов, но сейчас, посреди улицы делать этого не стоит. Лучше притвориться, что все в порядке, что все так и должно быть… Да и закрыть голову нечем, кроме шарфа, а горло Тилрет обнажать не хочет. Слишком уж часто в него метят. Карта мерцает цианом и серебром, ее гул непривычен Тилрету и отчего-то настораживает. Он тянется левой рукой к призрачной поверхности и вдруг понимает, что так и не разжал кулак и не спрятал подарок Нартиара. Тилрет мог бы вдеть серьгу в ухо, но публичная демонстрация дружбы едва ли откроет перед ним новые двери — скорее закроет. Ему не нужны проблемы ни с Джарун и лун-Сулами, ни с местными кочевниками и остальными, кто точит на осевших Сулов зуб… Тилрет-Амму — кочевник, не прошедший всех должных обрядов, тот, чье положение в клане шатко. Он не уверен, что сможет защитить себя должным образом. Мать говорила, что наглость Тилрета родилась раньше его самого. Но даже дурак поймет — не стоит наглеть, если не можешь ни подтвердить свое слово мечом, ни сбежать от конфликта. Тилрет долго смотрит на красивые нити драгоценного бисера, а затем осторожно сворачивает их и прячет во внутренний карман. Потом, когда найдется безопасное время и безопасное место, надо будет сделать из серьги подвеску… да хоть бы и на шею. Прикреплять ее к ножнам или вплетать в волосы — не лучше, чем вдеть в ухо. Карта тихо жужжит и мигает красным. Тилрет долго всматривается в выскочившую надпись — начертание оседлых никогда ему не давалось. Тилрет искренне не понимает, как простое: “Введите адрес,” — можно настолько непонятно написать. Оседлые пишут как-то кругло, как-то витиевато и медленно, выписывая каждую черточку и виток — Тилрет привык к резкому, рубленному начертанию. Консоли ввода он не находит, даже когда обходит стенд по кругу. Это необычно — разве можно что-то написать, не имея ни ручки, ни клавиш? Он чувствует себя тупым, точно вдруг стал человеком из древних легенд. На мгновение даже мелькает желание подобрать на дороге палку и просто потыкать в голограмму… Но палок вокруг не обнаруживается — в новых районах мусор очевидно убирают чаще, чем никогда. Может быть, консоль встроена в голограмму? Тилрет не уверен, что делает правильно, но других идей у него все равно нет. Он тычет пальцем в уведомление и, в самом деле, проецируется призрачная консоль с, как это называют оседлые, классическим айембедтом. Тилрету не нравится как оседлые пишут, не нравятся их диалекты и сами они ему тоже не нравятся — но было бы странно, если бы в Плане оседлых все строилось не под них. Он начинает писать слово “Дом”, как вдруг понимает, что почти каждое строение здесь — это какой-то дом. В слове “Ворона” же он не уверен — и начинает подбирать его перебором. Клавиши нажимаются через раз и иногда сбиваются, Тилрет четырежды проклинает и изобретателей этой штуки, и оседлых, которые ее очевидно испортили… Он набирает вариантов пять или, может, чуть больше, прежде чем карта выдает что-то вменяемое. “Дом Серебряной Вороны” — именно так подписано на карте одно из зданий. За неимением альтернатив, Тилрет решает, что это то, что нужно. В крайнем случае, развернется и пойдет куда глаза глядят — ему не впервой сбиваться со следа и упускать добычу. “Ворона” действительно недалеко отсюда, если, конечно, Тилрет правильно соотнес ориентиры. С этим возникли сложности — он не сразу догадался, что карта повернута набок, но... Но он выживал среди пустошей Нирна — и пепельных, и покрытых снегом. Какой-то там город, пусть и с домами, уходящими как далеко в небо, так и глубоко под землю, едва ли сложнее. Он хотя бы не попытался Тилрета убить — пока что. Тилрет запоминает столько ориентиров сколько может, а затем на всякий случай сбрасывает поиск — уж это-то он научился делать за столько провальных попыток. Как знать, может, по следу Тилрета тоже идет охотник… Оглядывается по сторонам — прохожие все так же не обращают на него никакого внимания, а ординаторов нигде не видно. Можно идти спокойно, не скрываясь. Тилрет выдыхает, поправляет на плече походную сумку и сбившиеся ремни, и идет вперед. Он честно старается идти точно по маршруту, не отвлекаясь ни на что, но… Массер огромен — больше, чем Энамор, больше любого другого корабля — и, может, даже Нирна больше, но из-за высоток этого не понять. Нирн пустынен и мертв, за исключением колоний смертников-идиотов, Массер же полон жизни. Его звуки, его золотые, серебряные и медные тона оглушают, сплетаются в непривычный, режущий ухо узор… Тилрета раздражает этот шум — но и нравится тоже. Он идет, и рядом с ним, над ним и под ним проносятся спидеры, спешат куда-то оседлые, ветер приносит ржавую пыль на дороги из темного камня… Все вокруг слишком огромное и непривычное, Тилрет отчаянно скучает по кораблю — хоть какому-нибудь. На корабле все понятно и просто, все звучит привычно и правильно, все ощущается как дом, как безопасное место. Массер не ощущается безопасным местом, но так даже лучше. Тилрет не собирается забывать ни свою цель, ни свое предназначение в потоке жизни. Ложная безопасность могла бы его сбить с толку... Его место там, Наверху, среди звездной пыли и мертвых миров, на границе между Забвением и Пустотой. Не здесь, не среди дорог и домов оседлых, забывших собственных предков и родной мир. Он проходит мимо площади со странной скульптурой: на карте ее подписали как “Пророк” (если, конечно, он правильно понял начертание букв), но выглядело это как выплюнутая квам-личинка — жесткая и оттого полупереваренная. Впрочем, он всегда знал, что все оседлые странные, независимо от Дома, Плана или присяги. “Дом Серебряной Вороны” должен быть в паре минут отсюда. Тилрет не особо торопится — скорее всего это заведение открывается ближе к вечеру. Он отсчитывает необходимое число зданий, останавливается у нужного — и резко понимает, что, кажется, ночевать придется на улице. Здесь нет вывесок, но Тилрет точно подсчитал правильно — даже пересчитал на всякий случай. Да и на дверях нарисованы стилизованные серебристые птицы… В дверях и проблема. Они шикарны — как и все здание. Тилрет не обманывается — он кочевник, и по меркам оседлых лишь немногим отличается от бездомного оборванца. Таких, как он, в подобное место едва ли пустят. Но выхода нет. Боэта любит смелых, а клан Амму всегда ходил по острию клинка. Разве может Тилрет остановиться в самом конце, разве может испугаться и убежать, даже не попробовав? Он не признан кланом, но и не изгнан — он все еще Амму. Тилрет-Амму не вправе посрамить предков. Тем более сейчас, когда положение его шатко. Пусть обо всем этом едва ли хоть кто-то узнает, знать будет сам Тилрет — и этого достаточно. Ему не хочется помнить еще одну трусость, еще одну слабость, еще одну ошибку — их и без того накопилось достаточно. Тилрет делает четырежды по три вдоха — и шагает вперед. Двери из темного непрозрачного стекла распахиваются перед ним сами. Тилрет заходит внутрь — и сталкивается взглядом со скучающим охранником. Его броня не призвана, но браслеты активации хищно блестят на спрятанных под черной тканью запястьях. Охранник многозначительно их поправляет — и еще более многозначительно приспускает очки из темного стекла. — Я тебя не знаю. Покажи приглашение. Тилрет поджимает губы. Ну конечно, кто бы сомневался. Охранники любят к нему цепляться — и если стражника какого-нибудь зачуханного Плана Тилрету подкупить по силам, то этого… Одни его очки выглядят дороже, чем все тилретовы пожитки — да и сам Тилрет наверняка стоит меньше. А если бы и нет, то стал бы охранник рисковать своим местом и своей головой ради пары сотен или даже тысяч? Тилрет бы не стал… — Не думал, что на Массере все сплошь слепые, глухие и бескультурные. Охранник молча складывает перед грудью ладони и постукивает пальцами друг о друга. Выглядит он скучающе, но Тилрет чувствует — происходящее начинает охранника забавлять. — Хорошо. Ваше приглашение, сэра? Тилрет молчит и зеркально повторяет жест охранника. Кажется, кто-то умный писал, что повторение языка тела позволит наладить контакт… Херня полная — ни разу не срабатывало, но Тилрет все равно пытается. Выбора-то все равно нет. Стражник тоже молчит, почти-вежливо, чуть приподняв одну бровь. Тишина затягивается, и Тилрету не нравится ее звучание. Надо что-то придумать, но что? Попробовать договориться, заболтать? Но охранник выглядит как тот, кто не пойдет против своих обязанностей так просто… Разве что чудо случится. Можно попробовать прорваться боем — оседлые, конечно отличаются от кочевников, но едва ли настолько, что не помнят о праве сильного. Охранник выглядит крепко, и снаряжение его лучше, но Тилрет хорош и в рукопашной, и в бою на клинках — по крайней мере, остальные из знакомых кочевников были хуже… Хотя, возможно, стоит извиниться, уйти — и поискать другой вход? Оседлые не любят клетки точно так же, как и кочевники. Они никогда не делают лишь один вход, а если и делают… Даже окно, даже щель меж рассохшихся досок, даже мусоропровод — да что угодно может стать дверью, если посмотреть с необычной точки зрения. Другой путь наверняка должен быть, а если его нет, Тилрет может попытаться сделать его самостоятельно — хватило бы маны и времени… Тилрет поводит плечами, чуть сдвигает ножны с мечом, чтобы было удобнее доставать… Охранник никак не комментирует это, продолжает стоять неподвижно и молча — и так же молча сверлить Тилрета взглядом сквозь темные стекла очков. Бить? Бежать? Говорить? Тилрет будто бы наяву, будто бы кожей ощущает, как утекает время… И решается.