Гончая со звездами под когтями

Дэйре довольно быстро перестала обманываться: Ворин-Нейт Телас — древняя, хитрая тварь с извращенными принципами и непредсказуемыми действиями. Трикстер — из тех, что при встрече срежут с героя кожу, влезут в нее и из садистского любопытства придут в таком виде к скорбящим друзьям и близким. Он притягателен и знает это: обаяние для него такое же оружие, как магия или меч. В него легко влюбиться, проникнуться дружеской симпатией — и еще легче возненавидеть. Он разбивает сердца и судьбы точно тончайший аврорианский фарфор и идет дальше, не оглядываясь и не терзаясь муками совести. Дэйре, пожалуй, может пересчитать по пальцам тех, кто остался к Нейту полностью равнодушным — или вовремя вырвал из сердца корни каких-либо чувств. Ей самой в свое время не хватило мозгов приструнить любопытство и оборвать контакты… А потом стало поздно — слишком увязла в густой, ядовитой смоле его слов и действий. Не то, чтобы она была сильно против такого исхода. Жажда взаимовыгоды быстро переросла во влюбленность, а та, в свою очередь, так же быстро истлела и выветрилась, прихватив с собой ревность. Возненавидеть его, как многие, Дэйре, правда, не смогла… Но роль друга ее более чем устроила. Иметь Нейта не на своей стороне — о нет, он не признает ни сторон, ни безусловной верности кому-то или чему-то, — но где-то около, вполне неплохо. Он опасен и губителен, но вред от него не превышает пользы. Иногда Дэйре вытаскивает его из задницы. Иногда Нейт ее. Иногда она дает ему убежище и отдает часть клиентов. Иногда он помогает ей оборвать обратившиеся в цепи нити, затеряться средь звездной пыли и начать заново. Иногда они делят добычу, потому что власть и влияние им делить незачем. И сейчас, когда он явно нацелился на свежую кровь, Дэйре с легкостью — ну почти — уступает. Ей, возможно, хотелось бы и самой взять в свои руки чужую жизнь и сердце — поднять их на недосягаемую высоту или же втоптать в грязь, смакуя оттенки боли и отчаяния… Но, нет. Нейт заметил первым, да и мальчишка, хоть и облизал ее взглядом с головы до ног, тянется все же к нему. Неудивительно: тот куда лучше нее умеет натаскивать гончих. Обидно, но не уязвляет. Не настолько, чтобы ломать ради мимолетной прихоти многолетнюю дружбу и лишаться надежного тыла и прочих… привилегий. Тем более что самому Нейту мальчишка сейчас не особо нужен — Телас очевидно готовится к чему-то крупному, раз держит свои планы в тайне и от нее, и от инфокрыс Сулов. Едва ли у него есть еще кто-то, кому он настолько же доверяет. Лет девяносто назад подобное пренебрежение бы оскорбило. Сейчас Дэйре лишь ждет развязки — и того момента, когда Нейт придет к ней хвалиться победой или зализывать раны. А пока… Едва ли он будет сильно против ее общества. На Массере последние лет пять — или больше, дни здесь сливаются в серо-циановый ком из суеты пополам с тоской — было слишком скучно, чтобы Дэйре добровольно отказалась от редкого, пусть и нехитрого развлечения. Вот во время Бал-Дагонских войн было интересно, была настоящая жизнь. И Нейт общался с ней куда чаще, чем сейчас. И даже ту его зивилайскую девку Дэйре сейчас была бы рада видеть — живой, конечно, мертвецы пусть остаются мертвыми. Дэйре прихватывает две бутылки секундианского бренди и отправляется в третий лиловый зал. Утром Нейт был там, и едва ли куда-то с тех пор делся — скуму он предпочитает смаковать долго, порой несколько дней. Иногда даже Дэйре подозревает, что скума не прошибает его вовсе, что Нейт просто притворяется, чтобы не портить никому настроение и незаметно собирать у торчков информацию, но… Так хорошо притворяться едва ли возможно. Дэйре отстраненно кивает охране, проходит не очень длинными, но затемненными в этот час и в этой части клуба коридорами, проводит карточкой… Нейт, конечно же, там. И, конечно же, не один. Дэйре не особенно удивлена, но этот сюрприз все равно неприятен и что-то царапает глубоко-глубоко внутри. Телас полулежит на одном из достаточно длинных диванчиов и очевидно совершенно ничего не имеет против привалившегося к его плечу Тилрета. Умилительная в своей невинности сцена. Настолько невинная и умилительная, что Дэйре бы в нее не поверила, если бы не знала, что Нейт не любит спать ни под камерами, ни с кем-то, кто явно пьяней его. А, с недавних пор, и с редкими напарниками и еще более редкими подчиненными. Дэйре молча подходит к нему, садится в кресло напротив и ставит на столик бренди. Лениво, без особого интереса разглядывает узоры на халате Нейта — в фиолетовом свете цвета не разобрать, но скорее всего там опять оттенки красного и оранжевого на черном фоне. Осенние листья и травы, шипастые лозы, сухие цветы, ломкие стебли тростника, гранатовые зерна... Дэйре никогда не могла понять вкусы Ворина в домашней одежде, как не могла различить на очередном блескучем шедевре тысячи оттенков огня и ночи. Самое то, наверное, залипать на такие узоры и переливы цветов во время приходов. Тилрету не позавидуешь. Если он вообще жив, а не помер, не выдержав скуумного марафона. — Что с ним? — Дэйре, в общем-то, плевать на этого пацана, но пара сотен злобных кочевников под дверью ей не нужны. Ей достаточно проблем с одними нир-Сулами. — Спит. — Нейт легко ведет пальцами по чужой щеке, откидывая в сторону волосы и явно не торопится отстранять от себя привалившегося мальчишку. — К сожалению для него. Дэйре на это лишь пожимает плечами — в то, что особо невезучие видят рядом с Ворином какую-то муть вместо снов, она никогда не верила. То есть, верила конечно, и даже испытывала на себе — насмотрись на его домашние халаты, и не такая хрень приснится, — но никакой мистики в этом не видела. У Ворина много достоинств, но его излишняя суеверная мнительность и привычка любое мистическое говно приписывать на свой счет порой раздражают. Хотя за — сколько ему там, лет пятьсот? — какую только ебанцу не подцепишь… Дэйре наливает в стоящий на столике ненавязчиво ждущий ее стакан, проверив чист ли он — конечно же чист, зачем двоим мерам третий стакан — и пристально смотрит на Нейта. Что-то ей определенно не нравится в происходящем. Что-то это ей напомина… Дэйре осекается и прячет не слишком уместный оскал за стаканом. Кажется, ее давний друг снова в стадии подбирания всякого выброшенного на обочину жизни мусора и нищих и несчастных сироток. Несчастных, потому что попались ему на глаза. А ведь все сходится — с чего бы еще ему начать с пиздюком возиться дольше пары часов? — Ты слишком добрый, — равнодушно говорит ему Дэйре, справившись с мимикой и размеренно покачивая стаканом. Ворин притворно ахает и кладет свою руку на грудь, но от Дэйре не укрывается осторожность и плавность его движений. Явно не хочет мальчишку будить. — Добрый? Я? Ты ранишь меня в самую душу, rielle! Его жесты и губы смеются, а вот глаза… взглядом он мог бы охладить ее бренди, если бы оно успело согреться. Но Дэйре всегда была и остается дочерью сумрака — ее не пугает ни тьма, ни холод. — Да. Ты добр, Нейт, и доброта твоя едва отличается от жестокости. Я знаю тебя больше века, но кажется, что не знаю вовсе. Было бы милосерднее, если бы ты этого парнишку не трогал. Или убил, чтобы не мучался от яда твоей доброты. — Ты знаешь, где я, а где милосердие. — Знаю. И потому говорю, что твоя доброта ни к чему хорошему парня не приведет. Дэйре знает его почти сто двенадцать лет: Ворин мог быть пугающим, жутким, насмешливым и жестоким, но нежным и заботливым она его видела лишь однажды… Тогда она на мгновение — на множество долгих, полных боли и тьмы мгновений — почувствовала зависть и ненависть. До тех времен ей казалось, что как она не способна испытывать к Ворину что-то кроме маскировавшихся под влюбленность дружеских чувств, так и сам Ворин не способен на по-настоящему сильные, искренние эмоции хоть к кому-то. Его влюбленность горела лесным пожаром. А потом Дэйре увидела пылающую, неостановимую ненависть, которая, наверное, могла бы сжечь пару не очень больших миров. И ей совершенно не хочется знать, скольких меров Ворин убил в погоне за местью — как не хочется спрашивать, отомстил ли достаточно. Тогда, почти полвека назад, Дэйре окончательно поняла, что не хочет быть для Ворина ни кровницей, ни возлюбленной — да и знакомой бы быть не стоило. Только поздно уже. Тогда она впервые за всю свою жизнь почувствовала леденящий кровь ужас, и не то чтобы горит желанием повторять. К счастью, с тех пор Нейт пересмотрел свои взгляды на границы в отношениях между напарниками. История Х’Зерр до сих пор для него не отболела. Может, к лучшему. По крайней мере, для Тилрета. В конце концов, ни один из возлюбленных и постоянных напарников-пилотов Теласа не обрел счастья. Нейт будто не замечает ее молчания, просто смотрит так понимающе-хитро, будто бы опять шарит в ее мозгах, хотя Дэйре бы такое заметила. Видимо, он тоже изучил ее слишком уж хорошо. Плохо конечно, но опасность все еще не перевешивает выгоду. Он придвигает к себе остывшую давно трубку скуума и поджигает угли щелчком пальцев. Удивительно, как легко у него это получается, когда он расслаблен и накурен. Обычно он пользуется зажигалками или чем-то вроде. Дэйре бы не поверила, если бы сама не видела — редко встретишь мера, который для простых бытовых задач пользуется вспомогательными предметами. Нейт попыхивает несколько раз, прогревая угли, а затем затягивается и выпускает из легких — у него есть легкие? Дэйре вечно забывает — дым. А затем говорит, медленно и обманчиво-беззаботно: — Я не хочу портить парню жизнь, Дэйре. Он справится с этим сам. Не стану отнимать у него это удовольствие. Чистейшее, первородное саморазрушение, сладкое и острое, как гранатовый сок… Но Дэйре знает его достаточно долго, чтобы не обмануться. Возможно, в другое время она бы сделала вид, что поверила, но… Но сейчас она чувствует, что можно раскрутить Нейта на информацию, которую в обычном состоянии он никогда не сказал бы — хоть и отчаянно жаждал раскрытия. Она действительно беспокоится — слишком уж он странно себя ведет, даже по собственным меркам. Что-то его беспокоит, и он очевидно не хочет делиться с ней своим грузом. Он будто готовится к чему-то. Может быть, даже к смерти — или к какой-нибудь самоубийственной глупости. Дэйре не нравятся такие наблюдения. В последний раз, когда она видела Ворина в подобном состоянии, он еще не отмыл с рук кровь Х’Зерр — и отправился смывать ее кровью высших дремора. Ворин гладит волосы Тилрета, но мыслями он не совсем здесь и не сейчас. — А настоящая причина? — Ворин вновь смотрит на нее оскорбленной в лучших чувствах злобной тварью, но Дэйре на это лишь закатывает глаза. — Я серьезно, Нейт, оставь это дерьмо про проснувшуюся впервые лет за четыреста совесть и чадолюбие. Или же ты решил поиграть с ним в горячо-холодно? Даже я знаю, что никсы от подобного дохнут. — Я сообщу тебе, когда решу завести зверушку, rielle. Это — не тот случай. — Ворин огрызается и откровенно говнится, но это на самом деле отступление. — Считай это дружескими жестами. В конце концов, я в самом деле люблю рыжих. — Не настолько, чтобы оставлять в покое тех, на кого ты положил глаз. — Я слишком хорошо знаю таких, как он, Дэйре. Это сейчас он очарован и мной, и большим миром. Стоит ему привыкнуть, осознать открывшиеся возможности — и он сбежит. Или умрет. — Ворин смотрит на нее почти с отчаянием и мольбой, почти кричит, умоляя прекратить лезть в душу и вытягивать лишнее… Но Дэйре позволены и большие вольности. И все же она решает смолчать, дать ему время обдумать — и отбросить размышления к скампам, высказать все, что наболело. Она не ошибается. Ворин вновь затягивается, смакует дурманящий пар скуумы, а после смотрит на нее одним из тех мерзких, вытряхивающих душу и кости взглядов. — Как думаешь, Дэйре, сколько еще колес у повозки, которую катит Аурбис? — Не замечала у тебя тяги к древнейшей альмсивийской ереси. Ворин хмыкает, почти-дружелюбно скалится, сверкая зубами. — Это не ересь. Вера с тех пор изменилась и многажды переродилась, но ее суть осталась прежней. Мы все еще в Колесе, пусть и сломаном в каждой спице. Дэйре морщится, потирает виски и веки пальцами, прогоняя начинающуюся мигрень. — Оставь это мистикам, Нейт, у меня был слишком дерьмовый день, чтобы слушать твои скуумно-метафизические проповеди. Ворин вновь скалится, хотя мог бы и обойтись — Дэйре и сама понимает, что это звучит слишком уж жалко. Теласа и большее не остановит, если уж он захотел что-то сделать. Читать проповеди про представление мира древними народами ему очевидно хочется. — За пределами Аурбиса что-то есть, Дэйре. И я это докажу — хотя бы себе докажу. Когда-то считалось что Нирн — центр вселенной, что он существует на слоях реальности, отделенных от Обливиона. Что он — не План, такой же как миллионы прочих, а тело застрявшего между жизнью и смертью бога. А еще раньше были те, кто мог пройти между Аурбисом и внешними мирами. Те, кто пытались достичь мифического Этериуса — и сгорали, пытаясь. Те, кто живым уходил за звезды — и возвращался спустя столетия в мир, в котором все его родные и близкие, весь его народ давно исчез. Дэйре не хочет смеяться в голос, пытается замаскировать смешок глотком бренди, но все же не сдерживается и смеется звонко и искренне, запрокинув к зеркальному потолку голову. — Ты веришь в эти сказки про двемеров? Если бы Дэйре знала его чуть хуже, решила бы, что Ворин обиделся. Слишком уж он укоряюще смотрит. — Это не сказки. Они существовали. Доказательством тому моя память и руины по всему Нирну и темной стороне Секунды. — Ты не думал, что ты просто болен, Нейт? — Поверь, rielle, я могу отличать слои реальности друг от друга. Я знаю, где граница между сном и Сном, памятью и Памятью. На это сказать нечего — Дэйре все еще надеется остаться в собственном разуме к утру. Интересно, рассказывал ли Телас хоть что-то из этого бреда мальчишке-кочевнику? Те, вроде бы, любят подобные древние сказки… — Я с детства мечтал о крыльях, Дэйре, и о звездах, которых смогу коснуться. Тогда я не знал, что добрая половина из них — всего лишь отблески Планов, а другая — сгустки энергии просочившейся в Аурбис и занявшие освобожденные Магне-Ге пустоты. Я не знал, что все пути, проложенные Магне-Ге из нашей вселенной во внешние, запечатаны. Но даже тогда я знал, что есть не-звезды. Инверсия, отражения закрытых путей Магне-Ге. И ими, черными дырами лже-созвездия Змея, я думаю, в самом деле можно пройти. И думаю, именно это и сделали в свое время двемеры. — Ты шутишь, — говорит Дэйре неожиданно тихим, едва не дрожащим голосом. — Ты не можешь говорить это серьезно. — Я серьезен. И я пытался раньше, но мне не хватало ни мощи, ни верного сочетания времени и пространства. Все мои корабли рассыпались, подобно Золотым и Кристальным Птицам альдмеров. Но Хизер… Хизер, я думаю, выдержит. Она лучше всех кораблей, на которых я когда-то пытался пройти по следам Магне-Ге… Он хочет сказать еще что-то, но Дэйре не дает ему произнести ни слова. Она вскакивает, проливая на себя бренди и едва не сворачивая столик с бутылками и трубкой скуума… Но это последнее, что ее волнует. И если бы в третьей лиловой был кто-то, кроме них троих, это бы ее тоже не капли не волновало. Она хватает его за ворот халата, тянет, предсказуемо добиваясь лишь треска ткани… Ее руки дрожат, но голос по-прежнему тверд. И на сохранение этого тона уходят все ее силы. — Это самоубийство, Нейт. Ворин. Тебя просто… размажет, расплющит и распылит. Ты станешь космической пылью. И ты, и Матмелди, и Хизер. Ворин на это не скалится — улыбается, коротко и печально. И мягко разжимает ее побелевшие от напряжения пальцы, касается легко запястий. — Поэтому я и не хочу, чтобы кто-то со мной был рядом, если я ошибся. И тем более не хочу, чтобы кто-то был рядом, если я прав. Это мой — и только мой триумф. Лишь мое путешествие без конца и начала. А Тилрет… пусть гоняется за добычей по собственным звездным тропам. Наших звезд ему хватит на множество жизней. Он говорит еще что-то, но Дэйре его не слушает. Он говорит что-то про цель, к которой идет сквозь века и жизни, про звездную пыль, которой не жалко стать, про Магне-Ге и трижды и еще четырежды проклятых двемеров… Ей не хочется это слушать. Все, о чем она может сейчас думать: Тилрет — счастливчик. Свободный от уз дружбы и любви, не скованный воспоминаниями и надеждами глупого сердца. Нейт был по-настоящему милосерден, не дав Тилрету времени к себе привязаться. Дэйре и на это не может рассчитывать — такова обратная сторона многолетней почти что дружбы. Сложись все иначе, не приди она сегодня к нему от скуки… Она, наверное, так бы и не узнала, куда Ворин-Нейт внезапно исчез. Может быть, это было бы к лучшему. Может быть, это тоже было бы милосердно — в понимании Ворина. Но его уровень милосердия — добить умирающего. Дэйре не умирает, хоть ей и нестерпимо больно. Дэйре Нириан, Серебряная Ворона, в стальных когтях держащая тысячи тысяч нитей одной из крупнейших сетей информаторов, готова разрыдаться, как маленькая, брошенная семьей девчонка.