Горизонт событий

      Хао не знал, что значит любовь.       Его никто не любил, и он не любил никого тоже. Нет, не совсем так...       Когда-то давно, в тех воспоминаниях, где он был счастлив, любовь была: Асаноха любила его. Охачиё, хоть и по-своему, любил его. И он любил их в ответ.       Но ни матери, ни приятеля они уже давным-давно не было в этом мире. Их лица стали нечеткими и размытыми в его воспоминаниях, стал забываться тембр голоса и ничего не значащие жесты, делающие их такими особенными.       Иногда Хао казалось, что у Асанохи было лицо Зоры, а Охачиё говорил ее голосом и также хитро, непозволительно широко улыбался.       Да, Хао знал, что значит любить кого-то, но он терял всех, к кому испытывал это чувство. Поэтому он боялся, что потеряет однажды и Зору.       Где-то там, в стране, о которой он ничего не знал, у Зоры был муж, правда, за столько лет тот ни разу не дал о себе знать, не искал свою жену, и Зора не стремилась вернуться к родным. По крайней мере, она никогда не давала повода думать обратное.       Она мало рассказывала о себе, из тех ничего не значащих обрывок фраз и фактов, было невозможно узнать ничего о ней.       Хао знал о своей служанке тысячи мелочей: рис она предпочитала есть ложкой, потому что не умела пользоваться палочками, она громко разговаривала и смеялась, не испытывая никакого чувства стыда, но ее смущали разговоры, которым другие не предавали такого особого значения; когда она грустила, то поднимала голову, глядя на небо, в отражении ее глаз плыл небосвод и мерцали звезды. Зора всегда улыбалась ему слишком искренно, слишком тепло и слишком неправильно. Он угадывал в ее напряженных плечах усталость и тоску, читал в ее машинальном поправлении выбившихся из-за ушей коротких волос безнадежность и отчаяние. Иногда ему казалось, что он знает ее страхи и кошмары, которые преследовали ее по ночам. Но она никогда не была с ним искренней до конца. Зора молчала о многом, скрывала свою жизнь, оберегая свою правду, словно величайшую драгоценность. Порой Хао казалось, что она наглухо заколотила стальными пластинами свою душу, облачила ее в броню, не позволяя никому и ничему касаться ее, потревожить.       Не приоткрывала завесу тайны она и ему.       Но он видел ее сердце: большое, чистое — слишком чистое для этой сложной эпохи; оно, словно драгоценный фарфор, было хрупким, таким по-настоящему ценным, что, наверное, поэтому никто и не удостаивался чести обладать им.       Хао любил ее больше всего на свете.       Только…       Зора не испытывала к нему тех же чувств.       Сначала Хао утешал себя мыслью, что она стыдится того, что она чужестранка, затем он выдумал себе, что она хранит верность мужчине, который забыл о ней.       Вот только Зору не волновала ее непохожесть на других людей, кажется, ее радовало то, что у нее такая светлая, тронутая солнцем, кожа и большие глаза. Она с улыбкой говорила: «Я уникальна!», горделиво выпячивала грудь и довольно смеялась в ответ на все упреки и косые взгляды в ее сторону.       И о муже, наверное, она соврала. Нет у нее никого и не было. Иначе, почему она здесь, а не рядом с семьей? Почему никогда не говорит о них, не пытается вернуться?       Хао не знал, как правильно нужно радовать женщин; ему очень хотелось сделать что-то для Зоры искренне, от души, а не для того, чтобы выделить ее среди прочих, вызывая этим новую волну сплетен. Сначала ему казалось, что, если он станет оммёдзи, осуществит ее мечту, ее чаяния, она по-другому взглянет на него. Он стал Великим оммёдзи, удостоился чести войти в клан. А она вела себя с ним так же, как и много лет назад, когда он был еще ребенком.       Он покупал ей отрезы тканей: самых красивых, самых дорогих, дарил украшения для волос и краску для лица. Он заказывал для нее самые лучшие парики, чтобы вернуть украденную красоту. Пусть в иллюзии, но он надеялся, что так она будет чувствовать себя увереннее.       Зора всегда благодарила его, но Хао никогда не видел, чтобы она когда-либо надевала те парики и украшала их подаренными канзаши. А из тканей шила что-то совершенно невообразимое, что-то такое, чему Хао не мог дать никакого определения.       Брюки, блузка, юбка, футболка… Зора описывала ему все, что по нелепости называла одеждой, говорила, что он нашел прекрасную ткань, но для брюк хотелось бы что-то поплотнее.       Она не любила его — не так, как ему хотелось, чтобы она любила. И Хао убедился в этом, когда глава клана сказал, что хочет женить его на своей дочери. — Ну… — протянула Зора, когда он сообщил ей об этой новости. — Наверное, это хорошо. Укрепишь свое положение, а там дети пойдут — смысл жизни появится.       Хао почувствовал, как что-то неприятное сжалось внутри. То, с каким поразительным равнодушием она говорила об этом, задело его сильнее, чем он думал. — Тебе все равно? — вкрадчиво спросил он, с трудом совладав с предательски дрогнувшим голосом.       Зора вздохнула, почему-то старательно избегая его взгляда. Ее плечи на миг ссутулились, голова опустилась, а упавшая на лицо тень, сделала невозможным прочесть в ее глазах, профиле ничего, что смогло бы дать ему столь желанные ответы. Он даже поверил, что причиной этой напряженной заминки было ее раздражение его вопросом: ей не понравилось, что его волновал этот вопрос больше, чем что-либо еще. — В том смысле, какой ты вкладываешь в свой вопрос — да, — твердо ответила она, кивнув каким-то своим мыслям. — Отлично! — процедил Хао. — Я женюсь на этой девушке. А потом возьму еще одну жену. И еще! Раз уж тебе все равно…       Зора странно передернула плечами, сжала пальцами переносицу, сильно поморщившись. Хао ожидал, что ее позабавят его слова, что она вот так же, как обычно, улыбнется ему непозволительно широко, положит руку на плечо, сжимая свои пальцы, и скажет какую-нибудь пошлость, от которой будет стыдно, кажется, только ему.       Но Хао никак не ожидал, что его слова разозлят Зору. Она нахмурилась, карии глаза в один миг потемнели, становясь черными провалами. Хао чувствовал эту повисшую между ними тяжесть и понимал, что каждое слово будет даваться теперь через силу.       Почему? Она ведь не должна так вести себя, если ей все равно. Или… все-таки не все равно? А, может, он просто видит то, что хочет? Может, на самом деле ее просто разозлило его упрямство? Она всегда выбирала для него лучший путь, всегда знала, что будет для него благом. И сейчас любой цивилизованный человек сказал бы ему тоже самое: взять в жены такую девушку — большая удача. Он ведь безродный, сын, не знавший отца; ему выпал шанс укрепить свое положение, заявить миру о своей силе и влиянии. Глупо, конечно же, глупо упускать такую возможность, с такой легкостью пренебрегать всем, что давала ему его карма. Но если бы Зора сейчас сказала не делать этого — одного ее слова было бы достаточно — он бы отказался от всего, отвернулся бы от всех, пренебрег своим долгом перед императором, стал бы изгоем, и был счастлив прожить жизнь вместе с этой женщиной, давшей ему слишком много. Многим больше, чем он мог бы вернуть ей когда-либо. — Дело твое, только ведь столько жен… перессорятся ведь. И тебе на мозги капать будут, — мрачно усмехнувшись, изрекла Зора.       Она, наконец, повернулась к нему, так знакомо улыбнувшись, но сейчас это вызывало только тихое бешенство. Ей было все равно, попросту плевать, что он чувствовал сейчас, а Хао точно знал, что она могла чувствовать его боль. Разве ее не беспокоит, что эту боль причиняет ему она? Разве может любимая женщина быть такой жестокой, так безжалостно топтать все его наивные юношеские мечты? Хао уже и сам понимал, насколько жалко выглядит сейчас. Он так живо вспомнил ее слова, что не подобает такому человеку, как он, иметь на лице скулящее выражение. Сейчас, в эту самую секунду, он чувствовал себя дворовым псом, просящим ласки, но его просто-напросто отшвырнули прочь, отказались, после того, как прикормили, показав жизнь в тепле у хозяйского очага.       Его затопила жгучая злость, что-то темное, непередаваемое; и до пляшущих перед глазами мушек захотелось сделать хоть на сотую долю так же больно и ей. — Будешь следить за порядком в доме, — высокомерно заявил Хао. Зора судорожно вздохнула, опуская взгляд. Она не стала делать вид, будто не поняла. — Милый… — тихо позвала она. — Не обижайся только. Но… Для меня ты всегда будешь тем мальчишкой, которого я увидела в одно утро на крыльце. Ты вырос, но для меня ты всегда будешь моим учеником и ничего между нами не может быть. — Разве я что-то предлагал тебе? — холодно осведомился Хао.       Зора тяжело вздохнула, будто выпускала из груди что-то болезненное и неприятное. После этого она повернулась к нему всем корпусом, твердо взглянув в глаза. — Не предлагал, — согласилась она. — Но эта недосказанность громче любых намеков. Я не дура, понимаю, вижу, как ты на меня смотришь. — Тогда почему… — растерялся Хао от подобной откровенности, но быстро шагнул вперед, беря ее за плечи и заставляя смотреть на себя. — Если ты все знаешь, то почему отвергаешь? Я хочу, чтобы моей женой стала ты. Никто другой мне не нужен.       Хао не знал, не понимал, что вызвало в ней эту странную злость, почему на краткий миг он увидел в ее зрачках настоящую панику, отчаяние — отражение ее годами скрываемой боли и ненависти ко всему, что было в ее жизни. Зора уверенно сбросила его руки со своих плеч и подняла на него мрачный взгляд. — Да очнись ты, наконец! Ты давно вырос, поумнел, окунулся во все это дворцовое дерьмо. Так подумай, разве тебе простят такую жену? Разве Асакуры смирятся с тем, что ты променял их дочь на кого-то, вроде меня? Я буду рядом, я пройду с тобой весь путь до конца — ничто не изменится. Но твоей я не буду. Смирись с этим. Прими. Потому что это правильно!       Хао долго молчал, пораженно наблюдая за тем, как менялось ее выражение. В голове бились ее слова, причиняя нестерпимую боль в груди от своей правдивости. Она права, как и обычно. Но разве он может смириться с этим? Разве может позволить кому-то решать все за него? — Ты любишь меня? — глухо спросил он.       Зора прикрыла глаза. Будто снова закрывалась. В то время, как он обнажал перед ней душу, говорил то, что противоречило всей его натуре, она не делала даже попытки, чтобы поощрить его жертву. Обычно улыбчивая, умеющая поднять ему настроение даже в самые черные дни, сейчас она была безжалостна.       И непоколебима. — Люблю. Конечно, я люблю тебя. Но не так, как тебе хотелось бы.       Большего ему и не требовалось…       Хао осознал всю бесполезность своих чувств. Понял, что Зора видела в нем все того же неразумного, слабого ребенка, не способного сделать ничего значимого. Или по какой-то причине отказывалась смотреть на него по-другому. Она любила его. О, да! Он знал, что любила. Все эти годы, превозмогая, наступая на горло своим взглядам и совести, она боролась за его будущее. Вот только любила его не так, как ему бы хотелось.       Зора утверждала, что он величайший шаман, что для него нет и не будет такого врага, которого он не смог бы победить. Тогда почему сейчас, глядя ей в глаза, он чувствовал себя проигравшим слабаком? Почему в тот момент он позволил себе сдаться…

***

      В тот вечер, когда в дом прибыла жена Великого оммёдзи, Зора улыбалась, как ни в чем не бывало: деловито раздавала указания, следила за приготовлением праздничного ужина, но от подготовки комнаты молодым держалась подальше.       Она знала, что это правильно, что она не имела права мешать тому, что должно произойти. Только как было заткнуть собственное сердце, куда деть роящиеся в голове мысли и спрятаться от этой жестокой действительности?       Все ее естество рвалось на части, ей хотелось кричать, выть, разбить что-нибудь, уничтожить, только бы выплеснуть из себя всю боль, всю горечь и сожаление.       Она давно смирилась, что не дождется помощи, что она в ловушке и выхода из нее нет. Но… сколько еще она должна жертвовать, сколько еще кусков ей нужно оторвать от себя, чтобы мироздание, наконец, сжалилось над ней, позволив просто умереть?       Только мысли о Тимуре держали ее рассудок холодным. Все ее жертвы, вся пережитая боль — ради ее сына. Он родится. Он должен родиться и жить в том мире, за который его дядя и тетя отказались от счастья, жертвуя жизнями в бессмысленной войне.       Зора заставила произнести себя те жестокие слова, она наступила на горло собственным чувствам, задушила в себе все эмоции, чтобы убедить Хао, что ей все равно.       Потому что так было правильно.       Правильно, черт подери!       Его жена появилась в красном кимоно, расшитым золотыми птицами. Красивая куколка с тонкой талией. Милое личико с интересом разглядывало новый дом, где теперь она будет хозяйкой.       Зоре казалось, что чем дальше она продвигается по дому, тем больше отнимала что-то у нее. То, чем Зора никогда не владела, но по какой-то глупости считала своим.       Вот она подходит к Хао, смущенно складывает руки, пряча их в широких рукавах кимоно и с почтением кланяется своему мужу.       Хао совершает ответный поклон. Просто дань традициям, просто часть свадебного ритуала. В этом нет подтекста, в этом нет чувств.       Потому что Хао все время пытался отыскать взглядом ее; смотрел на нее потемневшим, тяжелым взглядом, будто спрашивал у нее, смирится ли она. Этого ли она хотела?       Он был несчастен. Зора была несчастна. Но кому какое дело?       То, что происходит, уже случилось однажды, поэтому она и познакомилась с Йо, поэтому она стала матерью сразу двум детишкам Асакура.       Зора твердила себе это, как молитву, убеждала себя, что ее не должно волновать происходящее. Она здесь, словно дух-хранитель, должна помогать, защищать и подчиняться нравам этого ужасного времени. Быть простым наблюдателем, который много лет назад не смог смириться с местными порядками, а потому вмешался в судьбу человека, к которому не имела никакого отношения.       Но эта свадьба… должна состояться. Именно эта девушка должна быть его женой и подарить ему детей. Именно их потомки через пятьсот лет убьют Хао Патча, а через тысячу дадут Хао новую жизнь и новое тело.       Да, так и должно быть. Только легче не становилось.       Только делалось горше, когда слугам надлежало заверить новую хозяйку в своей преданности.       Зора была обязана сделать это в числе первых, так как являлась одной из главных. Но Хао вдруг жестом остановил ее, сообщив, что преданность Зоры принадлежит только ему. Молодой жене пришлось с приторной улыбкой это проглотить.       Ой, дурак… — страдальчески протянула про себя Зора, понимая, что одной единственной фразой Хао только что создал ей смертельного врага. Эта девица теперь не успокоится, пока не выдворит Зору из своего дома не важно куда: на улицу или на тот свет.       Хао, наверное, не понимал всей глубины женского коварства и ревности. Даже если жена не полюбит его, она ни за что не смирится с тем, что в мыслях ее мужа будет кто-то еще.       Впрочем, откуда ему было это знать? У него еще не было подобного опыта близкого общения с женщинами. Куртизанки, к которым он время от времени ходил, не имели к его жизни никакого отношения. Он платил, они выполняли свою работу. В храме он отдавал приказы служанкам, а те безропотно подчинялись. Только одна Зора общалась с ним, как с равным, и с ней единственной из всех женщин Хао приходилось считаться.       Что ж… скоро это изменится. … — Ну… эм… поздравляю тебя, — улыбнулась она через силу.       Зора помогала Хао переодеться из торжественного одеяния в ночное кимоно.       Хао ничего не ответил и на нее вообще старался не смотреть. Зора тяжело вздохнула, проводя ладонью по его длинным распущенным волосам. Завтра она уже будет собирать их в пучок, как того требовали традиции. Свидетельство его статуса семейного человека, горькое напоминание для нее, что он принадлежит другой женщине и другой семье. — Хм… не знаю, принято у вас тут давать напутствия перед… — Зора поняла, как жалко звучит ее голос и какую несусветную чушь она несет. — Замолчи, — отрезал Хао суровым тоном. — Лучше заканчивай побыстрее.       Зора подчинилась. А куда было деваться? Но, по правде сказать, она врала, что у нее не было выбора — выбор был, ведь она могла пойти на поводу своих эгоистических желаний, помешать этому браку и прожить остаток жизни в этом времени, с этим Хао, зная, что возвращаться ей будет больше некуда. Зора не знала, было ли еще то, ее прошлое-будущее, куда она может вернуться, куда стремилась всей душой, но она не могла расстаться с этой слабо-трепыхающейся в груди надеждой. Надеждой, причиняющей ей нестерпимую боль каждый ее день. Пока это без остатка сжирало ее, она будет бороться, она не откажется от своей семьи, своего сына... И только ради этого она терпит все это, прекрасно понимая, осознавая, что того доверия, что было между ней и оммёдзи уже не будет больше никогда. Она сделала достаточно, чтобы разрушить их обоих. Пора уйти в сторону и просто наблюдать. Это было правильным для нее. А для Хао — стать хорошим мужем для другой и отцом другим детям. — Знаешь… — неуверенно заговорила она после продолжительного молчания. — Я знаю, что ты не рад своей женитьбе. Но та девушка юна, наивна и, быть может, питает свои надежды на этот брак. Будь с ней поласковее, она не виновата, что мы не можем получить того, чего хотим…       Хао резко обернулся, перехватывая ее руки. Зора вздрогнула от такой резкости и этого пылающего, выразительного взгляда, которым Хао одарил ее. — Мы? — переспросил он.       Зора прикусила губу, понимая, что сболтнула лишнего. Она потупила взгляд, мелко сглатывая подступивший к горлу комок. — Милый, ты… — Хао! — жестко сказал он, угрожающе нависая над ней. — Меня зовут Хао. Почему ты никогда не зовешь меня по имени?       И как было объяснить ему? Как сказать, что Хао для нее всегда будет только один, тот, что в далеком будущем был Королем, был ее мужем и отцом ее ребенка. А этот… нет, она не позволяла себе и мысли, что может звать его этим именем, чтобы хоть на секунду позволить себе думать, что это ее Хао, и что она имеет право…       Это все было слишком невыносимо. И до слез тошно, так мерзко, что дышать не хотелось. — Кто я такая, чтобы звать Великого оммёдзи по имени? — с горькой усмешкой спросила она.       Хао переместил руки на ее предплечья, с силой сжимая пальцы на них. Он встряхнул ее, заставляя поднять голову. — Посмотри на меня, — приказал он. — Да посмотри же!       Зора подняла на него взгляд и поняла, что просто не сможет. Это было так больно, так невыносимо смотреть ему сейчас в глаза, так… преступно неправильно.       Она замотала головой, подавляя предательский всхлип. Но Хао был непреклонен, он держал ее крепко, не давая вырваться, уйти, сбежать сейчас. Он настойчиво поднял ее голову за подбородок, заставляя силой взглянуть себе в глаза. — Ответь мне. Скажи мне правду. Я хочу знать, что ты чувствуешь.       Зора судорожно поймала ртом вздох. Предательские слезы наполнили глазницы и полились из глаз, обжигая своей неправильностью кожу. — Не важно, что я чувствую. Не важно, что я думаю и чего хочу. Так — правильно. И это все, что ты должен знать, — решительно произнесла Зора.       Она мягко сняла его руки с себя и тут же коснулась мокрыми от слез губами его пальцев, позволяя себе один единственный раз коснуться его так, как ей бы того хотелось.       Они стояли неподвижно. Хао замер, совершенно обескураженный подобным, сбитый с толку этим проявлением чувств. Ощущая тепло ее губ и обжигающий холод слез на своей коже, он чувствовал, что его собственное сердце будто заледенело. Нереальность происходящего накрыла его с головой. Он не понимал, почему она поступала так. Почему открылась ему только сейчас, когда уже ничего нельзя изменить. И зачем ему понадобилось ее это признание? Он лишь сделал себе больнее. Ее слезы, ее дрожащий голос и слипшиеся ресницы будут теперь приходить к нему в кошмарах, терзать его, отравляя сердце своим ядом.       А Зора поднимает голову, улыбаясь ему вымучено и будто бы через силу. Сжимает его руки своими похолодевшими ладонями, будто забирая его тяжесть. Это легкое покалывание чужой энергии Хао знает слишком хорошо, и ему почти физически больно, что она вновь оказалась сильнее, что именно она, женщина, приняла единственно правильное решение. — Будь счастлив. Просто… обрети свое счастье, несмотря ни на что. Больше всего я хочу для тебя этого. Ты заслуживаешь быть счастливым, как никто.       И прежде, чем он что-то смог ответить ей, прежде, чем он поймал ее, решительно одернувшую руки, она развернулась и убежала.       Она вылетела из дома, глотая предательски катящиеся слезы, не понимая, отказываясь верить в то, что могла лить их по мужчине. По тому мужчине, который никогда не был ее.       Зора не знала, куда бежит, лишь только, когда на пути попалось дерево сакуры, она обхватила его обеими руками, прижавшись к нему всем телом и позволила себе, наконец, разрыдаться. Потому что сердце рвалось на части. Потому что дышать было невыносимо больно, трудно. — Забери меня отсюда. Хао, пожалуйста, забери меня. Я так больше не могу, — шептала она далеким звездам, надеясь, что ее мольба будет услышана ее Королем. Только он не приходил к ней столько лет, не придет и сейчас. Зоре самой придется пережить это, научиться жить с этой болью в сердце.       Ей придется отпустить.