***
7 февраля 2006 года. 7:23. Ровная поступь шагов по плиточному полу отскакивает по стенам лечебницы, расположенной на Севере Англии. Ее глухо заколоченные двери остаются такими до самого утра, чтобы пациенты были уверены в том, что ничто на свете не просочится сквозь старые стены. Подобные меры были необходимостью, принятой в связи с многочасовыми истериками больных, оказавшихся здесь. Я тоже временами чувствовал, что схожу с ума вместе с ними. С больными. Каждое утро я возвращаюсь сюда и слушаю перед обходом подробный доклад Блейза о прошедшей ночи. Все гладко, всего пара вынужденных уколов за ночь, в целом, все было как всегда. Коридоры больницы всегда завывали холодным ветром, прогреть помещение казалось просто невозможно, особенно когда на четверых всего две палочки. От этого смена в семь утра казалась еще более суровой. Но по пути на работу я успел выкурить четыре сигареты, выбрасывая теплые иссохшие бычки из машины прямо на мокрый асфальт, а это означало - день будет просто паразительно гнусным. Я проснулся слишком вялым от недосыпа, но уже загруженным от количества дел, которые мне предстоит уладить. Все держится на моей светлой голове. Это не успокаивало, как следовало бы, но казалось мне неплохой заменой всего нормального, от чего мы давно ушли. Роскошная жизнь в поместьях, баллы и маски остались где-то в прошлой жизни, и мы те, кто принимал это место как дом, теперь даже не понимали, были ли это мы на самом деле. - Эй, док, он просит ответить сегодня же, не понимаю в чем срочность, но думаю, тебе виднее. Забини получает эти послания с некоторой периодичностью, Кингсли перестал писать мне давно, вместо этого он шлет Блейзу громовещатели. Конечно, старику даже в голову не приходит, что в лечебнице больше нет мест, она переполнена. Еще одного пациента нам не вместить, каким бы важным он ни был. Кингсли требовал, давил, но я был непреклонен. Персонал рвется на части, и у меня все чаще трещит голова от попыток упорядочить все, найти баланс между «надо» и «могу». Здесь мы стараемся слегка унять боль волшебников, которых пытали во время войны до точки невозврата. Никто это не признает, но по правде говоря, в больнице Святого Мунго им не рады, эти пациенты проживают здесь дни без надежды на выздоровление. Колдомедикам из Мунго приходится отчитываться перед прессой, демонстрировать прогресс и показывать результаты проделанной работы, а когда они видят, что дело безнадежное, отправляют пациента в один из самых дальних уголков. Не сказать, что это было гуманно, но все-таки это было чем-то. Мы здесь четыре года, а стены все еще обшарпаны, зелья хранятся где попало, а окна будто бились сами по себе. Я увел друзей далеко от мира, в котором кипят страсти, где Министерство вершит добро, где Пророк печатает лица героев, и теперь каждый из нас был рад первой затяжке с пробуждением или если дождь шел чуть реже, чем обычно. - У меня нет другого ответа. Капризное дитя. Не выделил ни кната на этот проект, но продолжает пичкать нас обещаниями, а за одно и солдатами, которых он не сумел вовремя вытащить из плена. Я заглядываю в небольшие окна на дверях в палаты, где пациенты ожидают свою единственную медсестру. Дафна приносит им обед, завтрак и ужин, выводит на прогулку и читает. Это они любят больше всего. Блейз был моим помощником, а Грег санитар. Иногда я думал, что все мы громогласно прокляты из мира нормальных людей, и теперь пожинаем плоды своих грехов и скитаемся под дождливым небом, только чтобы больше не смотреть в глаза тех, кого однажды предали. - Скажи Кингсли, чтобы шел отвечать перед Пророком за каждого искалеченного волшебника, которому не сумели помочь в Мунго, хотя он так щедро одаривает при любой возможности. Или, может быть, нам выступить и рассказать куда Министерство сливает волшебников в утиль? - Я понял тебя, - бурчит парень. - И все-таки он бьется уже месяц, может, действительно.. - Что-то стучит, слышишь? - Драко, ты пил? - Что? Нет! С чего вдруг? - алкоголем я не баловался никогда, это точно, не особо люблю сухость во рту после него, такое состояние у меня после.. - Ты же знаешь, что.. - Короче, найдешь палату и можешь соглашаться, - обрываю. - Значит я говорю, чтобы он шел Запретным лесом? Я киваю, но Блейз только качает головой. - Так и не скажешь, что мы помогали Ордену, - усмехается Забини и сильнее замедляет шаг, стараясь принюхаться к запахам вокруг. - Давай не будем вспоминать то, за что нам обоим стыдно? - широкая улыбка расползается на лице мужчины, как Уилл на полу, когда на обед не подают его любимое жаркое. - Блейз, Блейз, Блейз... С пациентами сложно, но с докторами еще сложнее. Кому-то особенно несносно, кто-то просто буйный, но всех объединяет безнадежное желание быть как можно дальше от тщетных попыток восстановить мир там, где его никогда не было. Я не высказывал мнения по поводу магического исцеления, но старался быть прагматичным настолько, насколько это возможно. Это привело меня к идее о цветах. На самом деле, я ничего не изобретал, но метод помогал быстро определить направленность болезни. Тонкая цветная линия обрамляла все запястье пациента. Цвет определял самые частые состояния больного: красный - агрессия, синий - потеря памяти, черный - депрессия. Одно слово помогало найти подход. Цвета не прогрессировали, это было хорошо и плохо. С одной стороны, пациенту с потерей памяти не грозила депрессия, не потому что это невозможно, а потому что мы работали с конкретными случаями. С другой стороны, дело в том, что все наши пациенты волшебники, сама суть проблемы въедалась им в кожу, и нельзя было изменить, перенаправить или улучшить состояние. Поддерживать, вот то самое слово. Указать цвет на руке не составляло для меня особого труда, это как вывести диаграмму при осмотре на всеобщее обозрение и оттого в лечебнице был строгий запрет на длинные рукава. Не для меня, конечно. К моему лицу подлетает тарелка с кашей и омлетом, я резко отодвигаюсь от двери и уступаю место Дафне, пока вторая тарелка не угодила мне в голову. - Ваш завтрак тоже ждет, - бросает она, когда ее тонкая рука ложится на дверную ручку. Гринграсс поворачивает замок и отпирает дверь. - Ты не должна нам готовить завтраки, Дафна, - напутствую, словно ее родной папаша. - Не могу видеть, как вы травитесь сигаретами. - Смотря что ты подразумеваешь под отравой, - принюхиваясь к левитирующей каше на блюдце, произносит Блейз. - Иди-ка ты отсюда, - обиженно произносит девушка. Кабинет главного врача - коморка. Буквально. Точнее, он довольно большой, но заваленные кипы бумаг и неразбериха в каждой из этих многочисленных папок, выставляют комнату не в лучшем свете. Поэтому для меня доступным остается только деревянный широкий стол, кресло и полтора шага от двери, все остальное пространство - мусор. Могу ли я это убрать? Да. Могу ли я с этим справиться? Определенно. Есть ли у меня желание? Нисколько. Блейз единственный из нас двоих, чье рабочее место выглядит более или менее сносно. Но кроме шкафа, стола и стула, его комната не принимает ничего. Даже цветок в горшке, подаренный Дафной, завял через неделю. Забота о ком-то или чем-то, кроме обитателей лечебницы, не имеющей даже названия, выглядела как нечто нереальное и местами сказочное. Но даже волшебникам не удается вместить в сутки больше времени, чем уже есть. На заваленном столе стынет завтрак, приготовленный Дафной. Редкие завитки пара поднимаются над омлетом и кружатся в танце, пока наконец не исчезнут совсем. Я сажусь за стол и принимаюсь за еду, но даже не потому, что голоден, но чтобы труды одного из моих лучших друзей не пропали даром. Однажды Дафна уйдет, и я ничего не стану с этим делать, я отпущу ее в нормальную жизнь, потому что она заслужила это, как и Блейз и Грег. Все они. Я медленно пережевываю пищу, несмотря на то, что еда тает во рту. Шутка Блейза была неуместной, Гринграсс отлично готовит. Иногда ее забота заводит меня в тупик. Поднимаю глаза на часы, висящие над входной дверью, они все еще в моем поле зрения, но совсем скоро бумаги заполонят обзор и я перестану видеть все, что не касается диагнозов. ?:23. Это семерка? Снова семерка? Черт с ней. Открываю форточку и затягиваюсь сигаретой как можно сильнее, чтобы табак проел весь мозг, каждую слабость, засевшую во мне. Я наблюдаю за серьезным выражением лица Гойла, сметающего листья во дворе больницы. Это кажется мне занятным. Давно пора разбить здесь сад, оживить это место, но это требует всего, чем я обделен. Силы, магия.. Когда смотрю на Грега, невольно вспоминаю родителей. Наверное, потому что все детство я екшался именно с ним. Правда, родительский образ тоже застыл давний. Тот, где я еще совсем ребенок и они полны сил и энергии, чтобы учить меня жизни. Золотое время. Но нужно думать о живых, мне часто это повторяют, о тех, кто еще может бороться. Мертвые бороться не могут. Надо напомнить Грегу, что метла может мести сама, хотя, конечно, он это знает, просто работа помогает ему не сорваться. Наркотики чуть не сломали этого парня, но один прекрасный ангел спас ему жизнь. За ней он и наблюдает, пока она выводит на прогулку пациентов. Такое молчаливое признание между ними. Мне нравится, как их маленькие силуэты обволакивает сигаретный дым, так я скрываю их от этого мира. С ними не может случиться ничего плохого, только не с ними.***
9:15. Кажется. - Маргарет, начнем сначала, да? Помнишь кто я? Потеря памяти ничем не отличалась от потери конечности. Можно было проснуться с утра и не сразу вспомнить что с тобой приключилось, но вспомнив, хотеть разбиться словно зеркало, разлететься на мелкие части и не собраться больше воедино. - Милый, конечно, помню. Дети еще в школе? - она улыбается и прижимает к моей щеке теплую сухую ладонь. Шершавые пальцы ласково касаются кожи. - С ними все в порядке. Нельзя же огорошить ее правдой вот так, с ходу. Однажды я попробовал такой метод и, вообщем, не помогло это. Правда была такая безвкусная, словно все окружающие в стороне от тебя уже пожевали и выплюнули ее. Она потеряла вкус и я не мог иначе описать правду. Ее сыновья убиты еще в первый год войны. Вот она правда. Сделает ли она ее счастливее? Я знаю эту правду столько лет и до сих пор не стал ощущать себя лучше. Какой тогда смысл знать все, если после этого на руке переливаются нити? - Ты помнишь, что ты вчера ела на ужин? - О. Это был замечательный... Брусничный пирог? На самом деле, единственное, что персонал мог предложить им из десерта, это пудинг, покупной и не очень сладкий. Во-первых, я заметил, что не всем можно употреблять сахар, от этого пациенты становятся более возбужденными, агрессивными и не ложатся спать допоздна, мешая своим соседям. Во-вторых, финансы, чертовы, хреновы финансы. Мы давно договорились с ребятами, что будем откладывать в банку небольшое количество от зарплаты, чтобы улучшить что-то. Хоть что-нибудь. На прошлое Рождество удалось купить проигрыватель и несколько пластинок, мы вывели всех в общий зал, которым пользуются очень редко, так как отапливать его - дело непростое, и устроили большой ужин. И неважно, что он закончился тем, что Сьюи Бетворк поперхнулась горошком и попыталась укусить Грега, это все рабочие моменты. На этот раз было решено копить на годовой абонемент в местную булочную, чтобы в лечебницу привозили свежий хлеб и булочки каждую среду. И черт возьми, у нас будут эти проклятые булочки с корицей и медом. Входной билет в Орден обошелся мне дорого, дороже, чем остальным. Я растратил большую часть состояния на помощь пострадавшим, это было что-то вроде искупления. Добро знает себе цену. Я никогда не надеялся стать кодомедиком в глуши, среди холодного моря и сильных ветров, но мне требовалось научиться терпению. Маргарет уже начала говорить о драже с арахисом, когда я прервал ее вкусные истории. - Маргарет, - я легонько отрываю теплую ладонь от лица и бережно перекладываю в свою руку. Ее глаза полны надежды, детской и немного беспричинной, учитывая то, что ее память, вероятнее всего, никогда не восстановится. Выяснить, стала ли потеря результатом сильного стресса или же ее стерли намеренно, не так-то просто. На самом деле, это почти невозможно. Диагностика показывала травмированные участки мозга, а причины оставались глубоко в прошлом. - Дафна принесет тебе зелье, хорошо? Женщина устало кивает и смотрит на свою кровать. Ей пора отдохнуть. Дверь в палату распахивается и свистящий ветер вваливается в комнату вместе с Блейзом. Иногда он выглядел чересчур рассеянным, словно не мог найти сахарницу, которая лежит прямо перед ним. - Драко! - он хватает меня за плечо и поворачивает к себе. - Кингсли здесь. Он не один. Когда меня одолевает ярость, я держусь. Когда у пациентов истерики, я держусь. Когда Кингсли является без предупреждения, я срываюсь. Внутри что-то неприятно зудит, предчувствие подступает пульсирующей болью к вискам и бьет как барабанная дробь. Эта встреча неминуема, как бы старательно я не пытался отделаться от него. Столько отказов и вот Кингсли стоит у порога в лечебницу.***
должно быть, еще 9:что-то там. Министр терял хватку, его переставали считать компетентным, чтобы оставлять на посту. Так полагал Блейз, судя по частым двусмысленным статьям в Пророке. Это единственное, что мы получали из того мира, ну, еще и пациентов. И, похоже, что у Бруствера был еще один. Здесь было спокойно, это была та причина, по которой мы все находились в стенах этого здания. Я злился, когда это самое спокойствие нарушалось игнорированием моих простых просьб. Нельзя нести больше, чем помещается в руки. Тот, кто старается унести больше, вот кому тяжелее всех на свете. Эй, вот и разгадка. Пациенты не стабильны, лечения нет, мы лишь оттягиваем момент, когда здравая часть разума перестанет реагировать на голоса. Это было то, что мы хотели не застать, какое-то далекое будущее, которое по каким-то причинам никто не увидит, потому что в "долго и счастливо" невозможно не верить. Даже если очень стараешься. Быть как можно дальше было моим главным пожеланием, Англия сломала во мне небольшую, но важную деталь. Мне нравилось, что солнце не светило для работников и больных одинаково, это спускало с небес на землю, делало равными. Почему-то теперь меня это устраивало. Но обратный путь не проще дороги по направлению. Это утомительно, возвращаться очень утомительно. Но когда я смотрю в глаза тех, кто потерял обратный путь, я не могу отказать им в сопровождении, хотя и скрываю тот факт, что и сам давно брожу без цели и знания. Подчеркиваю синий. Выхожу из палаты. - Гребанный Кингсли.***
10:01. Успел бросить взгляд на часы Грега, который примчался сообщить, что прибыл Кингсли. Укоренить свое намерение высказать Министру мысли по поводу всех договоренностей это то, что требовалось сделать на самом деле. Эти люди без умолку грезят о вишневом пироге и лимонных дольках, сколько не старайся, а ежедневно кормить тридцать человек непосильная задача. Работа требовала вознаграждение и здесь я даже не подразумевал оплату труда, я думал о пациентах, ежеминутно борющихся с приступами. Они заслужили человеческие условия. В общем зале холодно и пыльно, как всегда, но в центре всего я быстро нахожу пару глаз - усталый взгляд Кингсли посреди груды наваленных стульев. У него кто-то на руках. Я замедляю шаг, но не потому, что боюсь, но пытаюсь удержать твердое намерение поселить его предложения у гоблина в заднице. Этот кто-то завернут в серое шерстяное одеяло, тощее тело даже не выглядывает из-под краев ткани. - Я бы не настаивал, если бы не был в отчаянии, - глотая ком в горле, произносит мужчина. Останавливаюсь в двух метрах от него, все еще не видя лица нового пациента. Нового пациента. Черт бы тебя побрал, Кингсли. - Идем, - веду его за собой на второй этаж. Он сделал это снова, в последний раз, полгода назад, он привел пожилую женщину по имени Джозефина. К несчастью, она скончалась через месяц, не дожив до своего восемьдесят третьего Дня Рождения. - Это девушка? - сухо спрашиваю, избегая встречи с влажными глазами министра. Он кивает и крепче сжимает в руках тело. - Идем, - я продвигаюсь в самый конец коридора, чтобы распахнуть дверь Мелани Иствуд. Ее цвет - синий, потеря памяти. Иногда ее накрывает истерика в виде приступов смеха, но в целом она безобидна. Зеленые глаза девушки распахиваются, когда трое мужчин располагают кровать напротив ее собственной. - Прости, дорогая, но с тобой поживет кое-кто, - мягко говорит Блейз. Девушка влюблена в него уже очень давно, так что Забини иногда говорит с ней дольше, чем следовало бы, потому что это единственный, кого не может успокоить ни Дафна - своей нежной улыбкой, ни Грег - крепкой хваткой. - Хорошо-о, - шепчет девушка, но не сводит глаз с Блейза. Он кратко улыбается ей и отводит глаза. Уже через мгновение Дафна оказывается в палате и застилает кровать чистым постельным бельем. Запах свежести в перемешку с холодом, доносящимся из коридора, заставляют съежиться. Вот пациентка уже лежит на этих простынях и теряется среди кусков ткани. - Не думай, что я не согласен с твоими отказами, - начинает мужчина. - Я пришлю помощника, а это, - его рука достает из внутреннего кармана мантии конверт. - На содержание лечебницы. Больше не могу, иначе все прознают про это место. - Как зовут пациентку? - Гермиона Грейнджер, - выдавливает он. Рука Гринграсс произвольно тянется к губам, чтобы прикрыть удивление и испуг. Конечно мы знали ее, когда-то мы учились вместе, но я считал, что она живет в славе и роскоши, там, куда им не дотянуться. Я никогда не думал о ней, мы были едва знакомы, почти никогда не разговаривали. Помню, эта девчонка чем-то сильно выводила меня из себя, но все же имя чиркнуло во мне как звук зажженной спички. Кожа и кости. Она бледная и слабая. Лицо, черты, я точно не могу сказать, что она выглядела именно так. - Нам задают слишком много вопросов, героиню войны Гермиону Грейнджер никто не видел несколько лет. Мы не смогли вылечить одного из самых важных людей в истории магического мира. Нам перестанут верить, если узнают правду, - от него несло отчаянием, но больше он ничего не мог показать. Может, потому что другое в нем давно не обитало. Насколько все было плохо в Лондоне, никого из присутствующих особо не интересовало. Это, разумеется, имело к нам отношение, но дела лечебницы были плохи в любом из вариантов, так что смысл принимать сторону и бороться попросту отсутствовал. Кингсли всегда был меньшим из сотни зол, обитавших в Министерстве. Мы доверяли ему, он знал нас в лицо, потому что уже прикрывал наши испуганные глаза от кучи убийц. Я провожу диагностику палочкой Блейза. Моей не стало очень давно, к тому же, магия не всегда работала в последнее время, но ее карту я видел четко. Еще один сломанный человек, которого не починить. Не важно, кто это сделал - Кингсли, Министерство, Пожиратели. Факт остается фактом, перед нами часть от какого-то человека, но только ее часть. - Она спала всю дорогу, ей нельзя аппарировать, так что мы на машине.. - Понравилось, а? - улыбается Забини. Мужчина пожимает плечами и возвращает свой угнетенный взгляд на Грейнджер. Я пытаюсь вспомнить какой она была. Грейнджер. Что бы она не представляла из себя прежде, теперь не верилось, что это все еще она. Это не могла быть она. Я просто помню, что ей удавалось все, но больше я ничего о ней не знал. Мне удается сдержать себя и не вскочить с места, когда встретившись с ее взглядом, передо мной встает ясная картина из огромного пространства выжженных деревьев. Громкие крики птиц и падающих веток. Все горит. Полыхает как в аду. Это я кричу? Я слышу собственный голос в ушах, так яростно, так громко, что кажется, этот крик доносится до всех мертвых и живых.***
00:00. Я делал вид, что не замечаю внимательного взгляда Кингсли весь вечер. Он изучал меня, пытался выяснить, извлечь то, что я, возможно, захочу скрыть. Правду. Да?