8 февраля 2000 года. 14:15.
Рука тянется к флакончику с умертвителем, над которым я корпел последние полтора месяца. Небольшой пузырек с прозрачной жидкостью, не оставляющей после себя следов. Я долго пытался сделать так, чтобы у него отсутствовали цвет и запах, и теперь, кажется, добился всего, чего хотел.
Позади меня на койке лежит молодой парень, которому предстоит пережить тяжелую операцию. Если он выживет после многочасовых манипуляций, то, возможно, ничего уже не будет как прежде.
Что он сможет? Кто будет рядом с ним? Что с ним станется, если Волдеморт одержит победу? Он будет не более, чем шутом, в него будут бросаться огрызками и просить сплясать на отсутствующих ногах. Его замучают и просто не дадут умереть, пока вдоволь не насладятся его горестями.
Я не мог пожелать такого никому, и ему не желал. Так что, флакончик с умертвителем нырнул в мою ладонь и притаился там в ожидании, когда Кингсли договорится с главным целителем обо всем.
Я не имел никакого отношения к операциям и целительству, моей задачей были зелья, и всегда были зелья. Я любил это еще со школы и теперь зельеварение стало моей заботой с тех пор, как я пребывал в составе Ордена. Но война набирала обороты, людей становилось все меньше, зато раненных больше, и для помощи могли позвать кого угодно. Так я был причислен к рангу лекарей, хотя был всего лишь неплохим зельеваром.
Слышу тяжелый вздох Кингсли и удаляющиеся шаги. Все еще крепко сжимаю флакон и разворачиваюсь, чтобы закончить начатое. Но мои планы нарушает фигура девушки, безмолвно стоящей над больным. Она кажется мне знакомой, хотя я и не могу разглядеть ничего, кроме спины. Ее волосы собраны в низкий хвост, а ботинки испачканы грязью так сильно, что уже и не увидеть изначального цвета обувки.
В палатку слабо задувает ветер и я слышу, как на улице ветки трещат от холода и ломаются под натиском чьих-то ног. Несмотря на согревающие чары, здесь все еще прохладно. Но холод и голод можно стерпеть, лишь бы барьер стоял крепко, не позволяя чужакам проникнуть в наше пристанище.
Кингсли уверял меня, что никакого штаба у Ордена больше нет, и я должен был поверить ему. Все места были уже обнаружены ранее Пожирателями, возвращаться туда даже спустя столько времени кажется дурной затеей. Теперь мы целым лагерем скитаемся в лесах.
Здесь много места и легко сбить с пути даже самого ловкого егеря. Хотя, может быть, это кажется не такой уж плохой идеей только потому, что других нет. Орден крупно обнищал, запасы заканчиваются, солдаты гибнут, а я стою с умертвителем в одной руке, пытаясь лишить Орден еще одного солдата. Меня упекут в Азкабан как предателя, если поймают.
Мои размышления прерываются взглядом карих глаз, направленных на меня.
Гермиона Грейнджер, это была она. Я не видел ее очень давно, даже забыл, что она все еще жива. С тех пор, как я присоединился к Ордену, мне не довелось встретиться с ней ни разу. Впрочем, как и с ее друзьями. Но теперь она стояла здесь целехонькая и я думал о том, что, возможно, кто угодно должен был погибнуть, только не эти трое. Их жизни всем казались куда важнее, чем жизнь какого-нибудь парня на койке в военном лагере посреди леса. Ордену оставалось лишь молча лить слезы и толкать речи на общем собрании каждый вечер.
- Уходи, - твердо произношу я и прохожу к раненому, чтобы оставить рядом с его кроватью несколько флакончиков зелья сна без сновидений. Это ему понадобится позже, если мой план рухнет к моим ногам.
Чувствую взгляд, когда обхожу ее. Не перестает смотреть, что так задевает эту девчонку?
- Я слышала, что ты теперь в Ордене, но мне казалось, что кто-то просто неудачно пошутил, - усмехается Грейнджер. Я снова стою к ней спиной и слышу, как она шмыгает носом и вытирает мокрое от слез лицо.
- Как видишь, не шутка.
Я вытягиваю из себя сухие слова, не наполненные ни заботой, ни тревогой, ничем. Моя миссия гораздо важнее, чем разговоры с этой штучкой. Я не хотел видеть ее ни сейчас, ни потом. Слова были лишними, ничего не могло измениться, хотя и менялось.
Я разворачиваюсь, в надежде увидеть пустое пространство там, где стояла она. Но вместо этого - изучающий взгляд.
- Тебе пора, разве не понятно? - не сдерживаюсь и говорю грубо.
Целитель явится с минуты на минуту, а я не могу отделаться от Гермионы Грейнджер. Ее имя почему-то ровно ложится на языке, не как раньше. Прежде мне казалась каждая буква ее имени не на своем месте, а теперь они стояли ровно в ряд, наполняя ее жизнь смыслом. После таких размышлений мне следовало выпить прозрачное зелье самому.
Я перекатываю его из рук в руки и понимаю, что ее взгляд уже перемещен.
- Что это там? - с явным любопытством произносит девушка.
Ничего.
- Ничего. А теперь иди, - настаиваю.
Холодом сквозит не только февраль, но и мой голос.
Ее худая фигура в несколько широких шагов приближается ко мне и вырывает из рук флакон. Я не успеваю опомниться, как Грейнджер уже стоит и держит его в руках, рассматривая на свету.
- Это ни на что не похоже, - спустя минуту заключает она. -
Ты это изобрел? - столько удивления в ее голосе, словно я могу быть настолько слабым, как она хотела бы.
- Не твое дело. Тебя наверняка ждут, не мешай, Грейнджер, - мои слова не звучат свободно, каждое движение сковано, я весь целиком съежился перед ней, боясь, что она догадается и выдаст меня.
- Что ты хочешь с ним сделать? - серьезный тон, благодаря которому я понимаю, до нее теперь все доходит еще быстрее, чем прежде.
Ее рука медленно вытягивается вперед, возвращая флакон обратно. Кажется, она больше не жаждет слышать подробности, ее губы сжимаются в тонкую линию, чтобы втягивать все эмоции обратно в себя.
Грейнджер отворачивается от меня и я почти выдыхаю, когда думаю, что она направляется к выходу. Но девушка стоит на месте, в ее голове что-то решается в эту минуту.
Я делаю несколько шагов в сторону Джейми, парня, понемногу приходящего в себя. Что-то теплое касается моей руки и я снова ощущаю пустоту в ладони. Грейнджер наклоняется над раненным и проливает на его губы умертвитель.
Смотрю на нее с б
ольшим удивлением, чем хотел. Но когда парень перестает стонать и выдыхает в последний раз, я ощущаю облегчение за него. Он наконец-то ушел с войны.
- Сделай и мне такой же, - вдруг произносит она.
- Синий! Повторяю, синий! - кричат снова и снова.
- Проверка территории, мне пора, - и выходит из шатра в холодную сухую зиму.
Я остаюсь наедине с мертвым телом и с крепко сжатым в руке пустым флакончиком из-под зелья. Сегодня вечером мы будем вспоминать о нем за ужином, как о храбром и верном товарище.
С тех пор я начал делать это довольно часто. В неделю варил не меньше двух флаконов, потому что при полном наборе ингридиентов, можно было получить не больше десяти капель. Этим можно было прикончить кого угодно. Никто не знал о моем методе избавления от страданий. Мне приходилось ежедневно выбирать: правда или свобода? Никто не встанет на мою сторону, но я честно пытался избавлять этих детей от мук.
Однажды утром я чуть не попался и подумал о том, что это пора прекращать. Я не могу быть карателем до конца войны, мне придется пользоваться своим изобретением лишь в крайнем случае. И именно на такой случай, я сварил его в последний раз и наглухо приделал флакон к внутренней стороне коричневого кожаного ремня, охватывающим грудь, удобные кармашки которого могли вместить в себя и эту малютку, но я решил, что лучше всего спрятать свое секретное оружие как можно дальше.
13 марта 2000 г. 11:04.
Грейнджер больше не являлась без приглашения в палатку лекарей. Я не видел ее с тех пор до самой весны, пока однажды Кингсли не решился выпустить меня из безопасной зоны и отправить на задание вместе с остальными, но в качестве целителя.
Я варил все больше зелий и все меньше бывал на улице, поэтому в какой-то степени я был даже рад этой возможности. До тех пор, конечно, пока не появилась она.
- Сегодня код красный, а это значит, настало время для важной миссии. Старайтесь идти тихо, не позволяйте страху завладеть собой и держитесь подальше от границ леса. Итак, делимся. Грейнджер, ты с Малфоем, кто-то должен прикрывать его, если придется исцелить кого-то из наших, - командовал Люпин. - Невилл, ты с Дином, Ханна с Флер, не забудьте проверить защиту.
Я стоял в стороне и не упускал из виду грязные ботинки Грейнджер, пока проверял свои снадобья, распиханные по карманам мантии.
- Малфой! - Дин Томас решил объявить о своем командовании операцией и привлек к себе всеобщение внимание, зазывая меня к себе прямо как собачку.
Честно говоря, в Ордене я ощущал себя именно так. Не то, чтобы я верил в идеологию мира во всем мире, которой они следовали, но оставаться с Пожирателями, казнившими моих родителей, я тоже не мог. Вариантов было немного, но уже сейчас я задумывался над тем, чтобы держать пузырек с умертвителем не в поясе, а в руке, чтоб наверняка.
Лес словно был нескончаем. Когда мы прошли сквозь защиту, то проверили ее на прочность как минимум четыре раза, потому что обнаружение лагеря грозило массовой резней, которую решились бы спонсировать Пожиратели. Это способ повеселиться, прежде чем они доберутся до Поттера.
- Значит так, как только аппарируем на место, идем парами, - уточнил Дин.
- Вы аппарируйте неподалеку от лагеря, нельзя, чтобы вас выследили и пришли прямиком к Гарри. Мы с Малфоем донесем остальное, - она вытянула из моих рук второй чемоданчик с зельями. Невилл и Дин несли на двоих самый большой.
- Хорошо, Гермиона, - мягко произнес Невилл. - Будьте осторожны, - он слабо улыбнулся, прежде чем все четверо скрылись из виду.
Я не решился взглянуть на нее, вместо этого, поправил мантию и двинулся вперед. Ее шаги были неподалеку от меня, в лесу было темно и сыро, я надеялся, что смогу избегать подобных мест как можно дольше, но зельевары везде нужны.
- Значит, Орден доверяет тебе? - ей было весело думать об этом, но, Грейнджер, ради Мерлина, опомнись. Я не стал даже тормозить ради такого глупого заключения. - Ты варишь зелья за свой счет, верно?
- Я разве жаловался? - отрешенно спросил я и продолжил топтать намокшие ветки. Надеюсь, мой голос звучал смело и уверенно, потому что сердце отчего-то колотилось в груди. Может, мне просто было холодно.
- Холодно? - спросила она, когда я наложил согревающие чары.
- Уже нет.
Почему она не могла просто замолчать? Когда Грейнджер приготовилась произнести что-то еще, я развернулся лицом к ней.
- Остановись, ладно? Мне ваше геройство до лампочки, я просто жду, когда все кончится, так что можешь ненавидеть мое присутствие среди вас, но чуть тише, потому что ты тарахтишь как чемодан с этими склянками.
Даже в темноте было сложно не заметить, как ее губы сложились в кривую улыбку. В какой-то момент я решил, что она напоминает мне меня прежнего. Мысль была скорой и недолговечной, так что больше я этого не вспоминал.
- Что с тем зельем? Ты варил еще? - беспечно продолжала она, в то время как я восстановил ход шага.
Вот оно что, точно. Кингсли прознал про мои опыты и решил наказать меня, поставив в пару с ней. Извращенец.
- Нет.
- Обманщик. Если я заставлю тебя раздеться, то ничего не найду? - я снова притормозил. Наверное, мой удивленный вид выдавал во мне круглого девственника. - Что? - засмеялась она. - Пошутить нельзя.
- Сдерживай свои порывы.
- Ради твоего спокойствия, все что угодно. Но про зелье я серьезно.
- Тебе-то оно зачем?
- Если кто-то из нас попадет в плен, должны быть варианты, - серьезно произнесла она. Я не хотел размышлять над этим, все это было премерзко. Я знал, что делали с теми, кто попадал к Пожирателям. Я много раз наблюдал за ними. Я отказывался участвовать в изнасилованиях и пытках, и тогда они заставляли меня смотреть на это часами.
- Продолжишь болтать в том же духе, и можешь не волноваться, тебя тут же вернут обратно. Но, кроме шуток, зелье ты не получишь. Это только для крайних случаев.
- На такой и прошу.
***
1 марта 2006 года. 05:53.
Темнота встречает меня, когда я открываю глаза и возвращаюсь к себе. Ее так много. Ветки бьют в шаткое стекло, вдалеке слышится шум волн и даже посреди ночи я ненавижу холод, пронзительный, беспощадный.
Пот стекает с меня беглыми и непослушными каплями, одежда мокрая и липкая. Таких ночей становится все больше и я ощущаю противную тоску по тем вечерам, когда возвращался в свою комнату и падал на кровать, порой, не просыпаясь до самого утра. Но в голове всегда остаются крики, так напоминающие мне собственный голос.
Это всего лишь усталость.
Оставшееся время я даже не пытаюсь уснуть. Выровняв дыхание, я встаю и в темноте пробираюсь к небольшому шкафу в углу комнаты. На ощупь вытягиваю старую серую футболку и спортивные брюки. Там не так много вещей, точно знаю, что не ошибусь.
По комнате бегают тени ветра, старые ветки гремят все тише, но все же отчетливо бьют по самому темени, заставляя воспринимать действительность все четче. Я борюсь с желанием прижаться к старой деревянной дверце шкафа, чтобы унять боль, звенящую в голове.
По большей части, я не думал о том, что снится, какими бы тревожными не были эти сны и как бы сильно я не боялся не проснуться. Во сне я думал, что застрял в этом кошмаре навсегда, словно бежал от чего-то настолько ужасного, что казалось проще задушить себя во сне.
Но я старался выжить на войне не для того, чтобы умереть, испугавшись своих страхов. Я давно остался один, так что одиночество не сильно меня злило, хотя и немного удручало. Временами. Например, как в этот миг, когда сигарета догорает чересчур быстро и я остаюсь мокнуть под каплями, залетающими на короткое мгновение в открытое окно.
Мне нравится, как эта маленькая вещь превращается в тепло между пальцев, как ее тусклый свет и едкий запах дурманят, успокаивая и немного возбуждая. Нет ничего нежнее, чем сигаретный дым. Даже на рассвете, среди мелко капающего дождя я могу разглядеть его, и наоборот.
Внутри было пусто, и иногда мне хотелось, чтобы внутри этой пустоты возникал хоть какой-то образ, чей угодно. Семья была похоронена во всех смыслах, я даже уже не думал о том, что был когда-то их частью, их жизнью, а они моей. Два призрака прошлого, которые уплывали от меня все дальше с каждой затяжкой.
Вокруг простиралось серое пятно предрассветного тумана и я сам был его частью. Серый и грустный. Блейзу бы понравилось такое, Дафна бы предположила, что я слишком меланхоличен в последнее время, а Гойл, что ж, он большую часть времени теперь молчит. Говорит кратко и по делу. Это называется «повзрослеть».
С тех пор как появилась эта девушка, Грег говорит все меньше. Порой он только хмуро смотрит в одну точку, словно что-то происходит с ним изо дня в день и это начинает ему надоедать. Я не пытался влезть к нему в голову, как делал это с остальными, потому что знаю, там - стена. Он возложил ее, чтобы уберечь себя и Дафну, когда она убежала из дома.
Но Гермиона Грейнджер удивительно чутко все воспринимала. После некоторого времени, которое ей потребовалось на смирение, она наконец-то стала по-своему отвечать и даже говорить «спасибо», но только кивком. Дафна нравилась ей больше всех и я не был удивлён. Гринграсс оставалась у нее и читала ей книги дольше, чем обычно. Кажется, они немного сдружились.
Я прикрываю окно, стягиваю мокрую одежду и, накинув на себя сухой серый свитер и старые джинсы, пробираюсь к машине сквозь дождь, даже не подумав взять зонтик, которого у меня нет. Голубой домик остается позади, когда Шевроле уплывает в предрассветном тумане, добавляя собственный - сигаретный. Я тону в том, что люблю. Только так и умею. Это выглядит безумно и сам я, наверное, безумен.
***
Этим же утром мы с Блейзом стояли у входа в лечебницу и курили.
- Когда война закончилась, я не знал куда себя деть, мог подолгу бродить где-то… И вот однажды, в магловском Лондоне, забрел в кинотеатр. Представь себе, я сижу с другими людьми в огромном зале без света, все смотрят на экран, где показывают разного рода колдографии. Это было уморительно. При этом, все что-то кушали и пили, самое странное зрелище! Но самая смешная часть звучала в самом фильме, как они это называют. Один из героев кричал, чтобы его бросали, когда он был схвачен в плен. — Блейз усмехается. — Они не знают, что это такое, вот и говорят всякое. Чушь. Человек, попавший в безвыходную ситуацию, каким бы не был смелым и чутким, будет кричать и молить о спасении. Так работает тело, оно не хочет умирать, не позволяет нам. Я помню, как Грег плакал и молился, когда угодил ногой в капкан. В лесу, помнишь? Ты тогда еще был с нами, это потом тебе поручили зелья..
Я киваю. Помню.
- Никогда не видел его таким, я наверняка и сам визжал как поросенок в той передряге в Лютном. Человеку бывает страшно, вот что я хочу сказать. Страшно до смерти, так страшно, что аж кости пробирает. Неизвестно, что именно станут делать с тобой, попади ты в плен, а мы успели насмотреться на изобретательность преступников. Я просто ненавижу это — когда кто-то болтает без умолку о том, что так от него далеко. Мы никогда не были частью Ордена, мы были загнанными овцами, а теперь мы без стада. Наше стадо сожрали волки, ни у кого из нас нет семьи.
- Мы есть друг у друга, — оправдываюсь.
- Конечно. Я не это имел ввиду. Ну, ты знаешь.. Просто то, как нас поимели.. Не возьму никак в толк, как мы это допустили.
- Мы тоже можем их поиметь.
- А ты хочешь?
- Нет, — уверенно отвечаю я.
- В этом-то и разница.
