Детективное агентство "Анна и её духи". Третье дело.

— Следует вернуться к самому началу, — котелок вернулся на своё законное место, и Штольман окончательно собрался с мыслями. — Давай вернемся к рассказу Марии Дмитриевны о том, что ей запрещалось в детстве заниматься искусством. Дмитрий Афанасьевич запретил ей рисовать, а после смерти жены и вовсе закрыл дверь в её половину, отсекая прошлое. — Ты думаешь, он знал? — Он знал о романе жены с Мане. Несомненно, — кивнул Яков, помогая Ане заправить под палантин выбившиеся кудри. — Судя по тому, что Прокофьев удержался на плаву в нелегком торговом деле столько лет, он не наивен и не склонен прятать голову в песок. Он знал, именно поэтому оберегал дочь подобным способом, дуя уже на воду. Аня покачала головой. — Яша, но ведь это страшно! — она наверное в первый раз в жизни осознала, что это на самом деле так. Пока она сама не стала жить с Яковом, она могла только предполагать, как больно и мучительно осознавать, что тот, кто идет с тобой по жизни, любит кого-то другого. Любит так, что не может забыть его много лет подряд. Анна жалела маму и очень ей сочувствовала, когда вскрылась вся эта история с Лизой, но там скорее был привкус пошлости и брезгливость с её стороны, потому что любовью тут не пахло, а пахло банальной историей начинающего осознавать свои годы мужчины, которого смогла прельстить молоденькая девушка. Ане казалось, что у Полины и Мане всё же был другой случай. Гораздо более трагичный. — Да, — согласился Штольман. — Страшно. Он поцеловал Анину ладошку. Внезапно на него навалилось облегчение. Он всё еще не до конца верил, что всё закончилось, и они наконец вместе. Это значило очень многое. Обрести человека, которому не страшно доверить сердце. — Ну, а теперь давай размышлять дальше! — продолжил он, чувствуя, как Анины пальчики поглаживают его руку. — Полина Даниловна умирает. Умирает страшно и неожиданно, попав под почтовую карету. Эта часть истории мне тоже не нравится, но я пока удержу свои предположения при себе. Дмитрий Афанасьевич закрывает её комнаты, как-то справляется со своей бедой и воспитывает дочь. Но ведь что-то запустило эту последовательность! — Визит на выставку! — сказала Анна. — Разумеется, но не всё так просто! Прокофьев видит последний портрет Мане, понимает, что на нем изображена дочь его жены. Они очень похожи, да к тому же на девушке фамильная камея. Это заставило его потерять голову. — Отчего? — напряженно размышляя, спросила Аня. — Ну, кроме очевидного. — Дмитрий Афанасьевич, я полагаю, тоже умеет считать, — сказал Яков. — Он смог посчитать, сколько лет барменше с картины и понял, что роман его жены начался гораздо раньше, чем они переехали в Париж. — Он не знал? — взволнованно спросила Анна. Штольман достал из внутреннего кармана пачку писем. — Посмотри, видно, что эти письма долго лежали нетронутыми, а разворачивать и читать их стали совсем недавно. — Значит, Прокофьев, осознав, что роману жены и Мане больше тридцати лет, решил найти что? Доказательства? — Да, вероятно, он пошел на закрытую половину и нашёл там эти послания. Написаны они…пронзительно. Мучающимся своим чувством человеком. Думаю, это послужило катализатором. — Он решил наказать тех, кто, как ему казалось, был виновен во всей этой истории? Мускатный орех, если превысить дозу, страшное средство, — взволнованно сказала Анна. — Но с чего ты взял, что есть еще кто-то в этой истории? — Вспомни слова Виктории Ивановны. Найти тех, кого он обрек на гибель. Не ту, а тех! Следовательно, Сюзон была бы не единственной его жертвой. Мария Дмитриевна рассказала о няне её матери, которая потом и за ней ухаживала, и которую выгнали после смерти Полины Даниловны. Еще тогда Прокофьев не смог простить ей то, что её воспитанница продолжала отношения с Мане, хотя была замужем за ним. А теперь стало известно, что Полина Даниловна забеременела в таком юном возрасте, а ведь она за ней присматривала. Полагаю, и сейчас он отправился к ней. Очень надеюсь, что мы найдем его тут! Экипаж остановился, и Штольман распахнул дверь. Следовало проверить его догадку.