Детективное агентство "Анна и её духи". Третье дело.

— Вся эта история достала из меня душу, — Прокофьев одним глотком допил кофе, поморщился и, тяжело облокотившись на локти, закрыл лицо руками. — Вы, верно, не поймёте меня, но я попытаюсь объяснить. Он с силой потёр ладонями щёки и посмотрел на Штольмана покрасневшими глазами. — Я старше своей жены. На двадцать лет почти. И встретил я её, когда уже почти разуверился в том, что кто-то может меня удивить. Она была не от мира сего. И взгляд у неё был будто неземной! Вы знаете, я когда ей предложение делал, то видел, что она соглашается, но будто не понимает до конца, что она делает! И во мне всегда это сидело. Я настолько ее старше. Что ей до меня?! Взгляд у него стал затравленный, он сцепил пальцы и нервно сжал их. В дверь внезапно постучали, и все в комнате получили передышку от этого яростного душевного напряжения, исходящего от измученного немолодого мужчины за столом. Штольман же подавил желание расслабить галстук. Он как раз прекрасно понимал, о чём сейчас говорит Прокофьев. Аня отличалась от Полины, как небо от земли, и её любовь к нему не вызывала сомнений, но всё же Яков, окидывая себя придирчивым взглядом, понимал, что достоинства его крайне сомнительны, багаж за спиной огромен, возраст не юн, а перспективы туманны. Он сейчас пребывал в некой эйфории от того, что Анна с ним и его, но эта маленькая заноза все равно засела в сердце и время от времени, особенно в моменты душевного неспокойствия, напоминала о себе, впиваясь глубже. На его руку внезапно легла Анина рука. Она видела, каким напряженным стало его лицо и как потускнел взгляд, поддаваясь грустным мыслям. Анна за эти три недели так сонастроилась с ним, что поняла, как он себя чувствовал. Причины его мыслей, однако, для неё остались неясными — в отличие от него, ей и в голову не приходило, что его могут беспокоить именно такие рассуждения. Для Анны всё было предельно просто — она его любила, он был во всех отношениях прекрасен, она была счастлива. Все эти вопросы — возраст, положение и прошлое — её не интересовали. Теперь, когда они прояснили для себя всё, что касалось отсутствия Штольмана, её не пугало больше ничего. И сомнений у неё не осталось. Яков пожал её ладошку, и ему стало спокойнее. Нет, это не их история. У них все по-другому! Хотя расслабляться он не будет, нет! Что он там говорил Коробейникову? Анна Викторовна теперь главная забота его жизни. Так и есть. И он постарается сделать так, чтобы она была счастлива. Вернулась Арлин с бутылкой коньяка, которую принес соседний мальчишка. Прокофьев взглянул на выпивку, и его перекосило. Алкоголь он уже переносить не мог. — Я ведь видел, что она кого-то любит, — продолжил мужчина, когда хозяйка комнаты убрала бутылку в тумбочку. — Понимал, что все не так просто! Но мы были счастливы временами! Машу родили! Она рисовала очень красиво! Ах, эти картины! Лучше бы она вовсе не имела таланта! — вдруг вырвалось у него, и стало понятно, что рана эта не заросла за столько лет. Он помолчал, беря эмоции под контроль. — Уже здесь я все понял! Понял, куда она ходит. И к кому. Что я мог? Он великий художник, признанный гений. А я? Коммерсант, без капли творчества внутри! Как я мог с ним сравниться? Я ушел в сторону и не стал устраивать скандалы. Я не хотел, чтобы мой дом остался пустым без неё. Но живопись я возненавидел. И Маше не дам этим заниматься! Никогда! Хотя у неё есть талант! Смотрите, куда он завел Полину! Прокофьев встал и принялся мерить шагами комнату. — Когда умер этот… Мане, я понял, что теперь все поменяется! Так и случилось, но не так, как я предполагал. Она слегла на неделю, а после… — Дмитрий замолчал, пытаясь проглотить комок в горле. — Она умерла. В один миг. Нелепо и страшно. Я не знал, как жить! Я отвык жить без неё. Я винил, конечно, его. Ведь из-за него она стала такой. Не смотрела по сторонам, а только внутрь, где пустота и боль. Я знаю, что там бывает, когда ты понимаешь, что того, кого ты любишь, больше нет на свете. Она смотрела в эту пустоту и не увидела карету. Я злился на него, но он уже умер. Я злился на Арлин и убрал её из дома. Я запер комнаты Полины, я не мог видеть её картин. Я выкинул всё, что могло увлечь мою дочь живописью. Я сделал всё, что мог! Я почти научился жить по-другому. Но неделю назад всё перевернулось с ног на голову! Всё оказалось совсем не так!