Детективное агентство "Анна и её духи". Третье дело.

— Сейчас та безумная волна спала, — сказал Прокофьев медленно. — Я могу думать и отдавать своим действиям отчёт. Это было помешательство, ничто иное! Я не смог перенести правды и чуть было не совершил непоправимое! Я оказался слаб, думая, что всё улеглось в моей душе! Теперь я должен суметь собраться и жить дальше! Прокофьев говорил уже тверже. Было видно, что, выплеснув из себя то, что накопилось за эти дни, он действительно стал соображать лучше, почти успокоился и теперь скорее переживал спад адреналина и прочих гормонов в крови. Руки и ноги у него стали каменными, двигаться не хотелось, потянуло в сон. — Дмитрий Афанасьевич, а как же Мария Дмитриевна? — спросила Анна. Она тоже взяла себя в руки, не время было раскисать, хотя её эта история затронула очень сильно. — Она очень любит вас и сейчас страшно переживает! Даже нас наняла для ваших поисков. Мужчина вздрогнул по двум причинам. Во-первых, теперь он с трудом переносил слово «любить», потому что оно было искорежено в его понимании всей этой историей, а, во-вторых, он ведь действительно совершенно забыл о дочери за эти дни! В погоне за прошлым, в стремлении вершить мнимую справедливость он оставил собственного ребенка. Он даже готов был пустить пулю себе в висок, не думая ни о ком, кроме себя! Так чем он отличается от своей жены? — Да, да — потрясенно ответил Дмитрий, не смотря на Анну. — Вы совершенно правы. Ослепление, не любовь! Вот в чем вопрос. Полина была ослеплена своей странной тягой к Мане, а он сам был ослеплен желанием переписать эту историю, переписать так, как ему казалось правильным. — Не любовь, — машинально повторил он вслух, — ослепление. — Да, месье, — подала голос Арлин, которая всё это время горестно качала головой, сидя на старой табуретке в углу. — То безумное, тянущее из неё жилы чувство — не любовь! Дмитрий перевел на неё взгляд, и из задумчивого и погруженного в себя он стал мягким. Как она помогла ему в эти дни! — Но с вами она была счастлива! — прижала руки к груди женщина. — Пусть моя Полин не всегда видела это сама, но поверьте мне, я знала её с трёх лет. Ей было хорошо в вашем доме. Она радовалась рядом в вами и с Мари! Просто перед ней как экран стоял, она сама не видела этого. Лицо Прокофьева вдруг странно дернулось, будто уехало в сторону, сморщилось, и Аня вдруг подумала, что он сейчас разрыдается как ребенок. Но секунду спустя мужчина сжал зубы, и смог взять себя в руки. — Арлин, я совершил ужасную ошибку. Непростительную, — голос Дмитрия, однако, дрожал, говоря о том, что внешнее спокойствие не имеет ничего общего с тем, что творилось у него внутри. — Я заставил тебя платить за то, в чём ты была не виновата. Да и Маша скучала по тебе всё это время. Виктория Ивановна…не была мягким человеком, и Маше было холодно в нашем доме. Я бы хотел… Нет, не так. Я прошу тебя, поедем сейчас к нам. Это не место для старой женщины, которая живет одна. Арлин не владела собой настолько, чтобы удержать лицо, как сделал это Прокофьев пару минут назад. Она расплакалась, неверяще качая головой. Слёзы текли и текли из её глаз. Она давно смирилась с тем, что её жизнь закончится здесь, среди грязных стен и грязных душ. И это предложение — человеческие условия, теплая постель и родные люди рядом — сломали её и без того хрупкую оборону. Аня подскочила с места и принялась утешать старушку, вытирая её слёзы и что-то ласково приговаривая. Дмитрий отвел глаза. Он не мог на это смотреть. Штольман, однако, некоторое время глядел на Арлин Мизо, думая, что страсти человеческие ведут к весьма плачевному финалу и задевают не только его участников, но и тех, кто их окружает. — Что вы собираетесь предпринять в отношении Сюзон? — спросил он у Прокофьева. — Я думал об этом, — кивнул Дмитрий, всё ещё отводя взгляд. — Я не буду ей ничего говорить. Моя жизнь дала трещину, когда я узнал обо всём. Как это отразится на её жизни, я не могу судить. Знание, что она дочь состоятельной женщины и известного художника и могла жить совершенно по-другому, может свести её с ума. Я не хочу ей такой судьбы! Довольно безумия в этой истории. Ну, что же! Это было разумно, пожалуй. — Мы отдали ей камею и сказали, что она дорогая. Скорее всего, она продаст её и уедет! Возможно… — Да, — кивнул Прокофьев, — я окажу ей помощь. Это я могу сделать. Штольман кивнул. Он испытывал странную радость от того, что теперь, возможно, жизнь навеки оставшейся на последней картине Мане женщины изменится. Предпосылки к этому были. Сюзон показалась ему довольно разумным человеком. Он не был идеалистом и давно растерял наивность, но сегодня канун Рождества, можно ведь дать шанс чуду. — Я благодарю вас, — Дмитрий встал и протянул руку Якову. — Вы появились как нельзя вовремя. И, вероятно, успокоили мою дочь. Это просто моё благодарное спасибо. А чек, разумеется, я пришлю на ваш адрес. Штольман усмехнулся. Коммерсант, много лет держащийся на плаву, вернулся. Можно, пожалуй, не слишком волноваться о его дальнейшей судьбе. Безумие прошло, и всё вернется на круги своя. А их роль в этом деле окончена.