Детективное агентство "Анна и её духи". Третье дело.

Дорога домой прошла почти в полном молчании. Анна пыталась понять, что она чувствует. Участники всей этой истории страдали столько лет, страдали по-разному. Они так и не смогли найти выхода из этой ситуации, а Полина, наверное, и не хотела этого сделать. Любить человека так, чтобы отринуть весь мир, не видеть света, поддерживая в себе эту болезненную привязанность, получая аномальное удовольствие от своих чувств. Могла ли она что-то с этим сделать? Анна не знала, потому что понимала, что все люди разные и у всех разное душевное и нервное устройство. Знала ли Аня, чего стоит продолжать жить, когда понимаешь, что нет практически никаких шансов, что человек, которого ты любишь, когда-нибудь будет с тобой? Знала, потому что симптомы походят на сердечную болезнь: в глазах темно, нет воздуха, стены вокруг давят, ноги не идут. Но знала она и другое. Эта боль принадлежала только ей. Никто из тех, кто был с ней рядом не должен был пострадать из-за того, что ей плохо. Её родители или дядя, друзья, которым она была небезразлична, не перенесли бы, если бы она, скажем, однажды решила, что их тепло ничтожно по сравнению с пламенем Штольмана. Они не заслуживали подобной судьбы и подобного отношения. Сама Анна была ранена. Ранена, как она полагала, на всю жизнь. Она, слушая себя, понимала, что никто и никогда не займет место Якова в её сердце, это было невозможно. Она должна была найти то, что даст ей желание и возможность вставать каждый день и жить дальше. Аня отправилась в Париж и сделала все, чтобы стать доктором. Служить другим и помогать людям — не самое худшее назначение в жизни. По крайней мере это давало ей возможность чувствовать. Радость от появления на свет новой жизни, горе и острую боль из-за смерти пациента. Это была жизнь, и она научилась так жить. Ей было сложно понять Полину, потому что сама она была другим человеком. Анна вдруг подумала о том, что и Яков не одобрил бы, если бы из-за своих переживаний она стала бы делать глупости и попыталась навредить себе. Штольман повернулся к ней и, будто прочитав её мысли, произнес, взяв её за руку: — Аня, я хочу тебе рассказать одну историю. Мне она вспомнилась сегодня из-за нашего дела. Наверно, она не совсем к месту, но я хотел бы, чтобы ты об этом знала. Когда я попал в тюрьму, мне стали сниться самые разные сны. Я был удивлен, потому что обычно это случалось со мной редко. Чаще всего я видел тебя. Это всегда были горько-сладкие сновидения, которые при пробуждении дарили и муку, и радость. И однажды, месяца через два после ареста, мне три недели подряд снилось одно и то же: твоя смерть. Я боялся спать, потому что понял, что сон повторялся. Я боялся думать о том, почему мне это снится. Аня сжимала его ладонь и думала о том, что именно тогда она слегла с лихорадкой и действительно была на грани смерти. Вестей не было, организм был истощен поисками и отсутствием результата и дал сбой. — Я тогда думал о том, что можно пережить всё: заключение, потерю чести и репутации, все лишения, которые мне были уготованы, лишь бы ты была жива. Пока я знал об этом, всё имело смысл. И я был уверен, что и ты не станешь губить себя ради… Словом, не будешь. Говорил он спокойно, даже чрезмерно спокойно, но ладонь до боли сжимали Анины пальцы, а в глазах было такое неистовство, что Аня обхватила его за шею, спрятала лицо в его воротнике и принялась гладить его по затылку, приговаривая: — Ты прав, ты абсолютно прав! Без этого все теряло смысл! Я столько раз отчаивалась, столько раз не могла найти сил, чтобы сделать следующий шаг! Но пока была эта крупица надежды, пока я могла верить, что ты жив, силы возвращались и можно было продолжать идти. Дышать было трудно, поэтому Штольман мог только обнимать её и гладить по спине, утешая и пытаясь справиться самому. — У Полины Прокофьевой не осталось надежды, и она не смогла найти в этом мире что-то, что могло дать ей силы жить, — сказала Аня спустя несколько минут, когда слёзы закончились и воздух больше не застревал в лёгких. — Да, — кивнул Яков, вытирая мокрые дорожки на щеках Анны. — Она не смогла. — Хорошо, что мы смогли! — она держалась за его запястья, пытаясь уловить выражение его глаз. — Да, — опять согласился Штольман и поцеловал её руку. Они действительно смогли.