По ту сторону объектива

      Осень 2021 года. Париж.              POV Арми       Выхаживая по улице вблизи дома Тимоти, я обдумывал всё произошедшее с нами. Разве мы заслуживаем такой конец? Думаю, что он достоин большего, чем быстрый перепих в гримёрной с парнем из прошлого.              Все наши отношения – это сплошная спонтанность, никакой рациональности и обдуманности, одни эмоции и полное отсутствие будущего.              Тимоти – мой нежный, юный мальчик. Всегда по-детски наивен и безудержно искренен. Заслужил ли я его? Ведь именно он всегда возвращал нас в отношения, склеивал то, что было разбито, искал решения самых сложных задач. А я, я сдавался при первом промахе, бежал от чувств и просто отпускал, не потрудившись удержать. Так кто из нас слаб и труслив? Все эти мысли разъедали меня изнутри, приводили в ужас, что так свойственен мне.       Хаммер, пора бы тебе взять ответственность на себя и закрыть собой эти хрупкие плечи.              Я сел на скамью в сквере вблизи дома Тима. И, изучая окна фасада, пытался разглядеть силуэт близкого мне человека. Сигареты шли одна за другой.              Я люблю его.              С того самого дня, когда впервые увидел его в спортивном трико и безразмерной толстовке. Его наушники тогда запутались в чёрных кудрях, а рюкзак скрывал чуть сутулую спину. Он искал мелочь в карманах, чтобы купить бублик в забегаловке рядом с его домом.              В памяти хорошо врезалось, как он нервничал, стесняясь того, что его поиски затянулись, и из-за этого люди в очереди ожидали дольше, чем им хотелось бы. Такой нелепый!              Как сейчас помню, я не мог сопоставить фотографии, которые прислал мне Бергман, с живой картинкой. Никакого лоска, всё так естественно. Такой живой!              Тогда он буквально столкнулся со мной, но не обратил никакого внимания. Не знал, что его уже записали в самый главный актив компании. Он не знал, а я знал и молчал до последнего. И даже когда всё вскрылось, он простил и любил. Любил искренне и вопреки. Такой отчаянный!              Весь год, что, так или иначе, мы были вместе до его переезда в Париж, именно он был тем человеком, который скреплял и объединял нас. Все препятствия преодолевал, отвергая зов разума. Такой смелый!              Сколько раз я слышал от него признания в любви? Десятки… сотни… тысячи… Нет, это не было пустым звуком, не значащим ничего для него. Это было всегда от души, от чистого сердца. Такой честный!              А сколько раз я говорил в ответ? НИ РАЗУ!              Достоин ли Тимоти Шаламе любви – стопроцентное «да»! Достоин ли я любви Тимоти Шаламе – стопроцентное «нет»!              Когда я вывел это несложное, но такое важное доказательство теоремы моей жизни, внутри головы прозвучало его «ты так всегда, скрываешься от проблем, от чувств, от реальности».              Нет, в этот раз я сделаю всё правильно!              Решительно потушив недокуренную сигарету, широкими шагами я направился в его квартиру. Точного адреса я не знал, но намеревался его выяснить прямо сейчас.              – Monsieur, tu cherches quelqu'un? (Мсьё, вы ищите кого-то?) – обратился ко мне мажордом, заметив мою растерянность у лифта.              – О, я… – проклятый французский. – Тимоти Шаламе, – проговорил я на французский манер.              Кажется, вышло не очень, так как мужчина, улыбаясь, ответил уже по-английски.              – Мсьё Шаламе не предупреждал о гостях. Как вас представить? – он уже прошёл за стойку информации.              Я задумался, вряд ли Тимми желает меня видеть, но по-другому мне к нему не попасть. В голову пришла идея.              – Логан, – чёрт, как фамилия у этого мальца? – Помощник мистера Хаммера. Скажите, что я принёс слайды для согласования.              Мужчина скептически осмотрел мои руки, в которых ничего не было. Я вытащил телефон, продемонстрировав его, объяснил невежде, что всё в электронном формате.              – Отчего же не послать по почте? – не сдавался привратник. – Уже поздний час, не хотелось бы беспокоить мсьё по ерунде. Обычно он предупреждает о визитах в столь неудобное время.              Вот же сторожевой пёс!              – Мы не договаривались, но заказчик настоял на незамедлительном решении вопроса. Вы, конечно же, можете не пускать меня к Шаламе, но я всё равно встречусь с ним, просто это займёт больше времени. А время – деньги, знаете ли, любезный, – я нарочито поправил его галстук. – Ну так что? Могу я подняться к Тимоти Шаламе на…?              – 7 этаж, квартира 5E, – недовольно ответил мужчина.              – Спасибо! Vogue вам этого не забудет, – кинул я, уходя к лифтам.              Стоя в еле ползущем лифте, я шептал под нос как мантру - «счастливый седьмой, 5Е… счастливый седьмой, 5Е… счастливый седьмой, 5Е…»              Оказавшись в узком коридоре с красным ковром на полу и белыми вазонами, я почувствовал дрожь в коленях. Хаммер, соберись! Это твой Тимми, это не Тимоти Шаламе с экрана Таймс-сквер.              Пару шагов, таких важных в моей жизни, и вот она заветная 5Е.              Как только моя рука приблизилась к кнокеру, дверь распахнулась, и из неё показалась девушка. Кажется, это помощница Тимоти. Она не была удивлена моему появлению.              – О, лёгок на помине. Пришёл обладатель XXL, – она учтиво освободила проход и, посмотрев на меня снизу вверх, добавила. – Ему завтра, – она мельком глянула на часы, – уже сегодня, нужно быть в 11 на очень важной съёмке, уж позаботься о том, чтобы он туда пришёл и по возможности без засосов.              Пока я переваривал всё, что она только что сказала, двери лифта, на котором она уезжала, уже закрылись.              Из квартиры доносились звуки такого знакомого мне американского рэпа. Я зашёл внутрь, практически никакого освещения не было. Пару подсветок у картин, висящих на стенах, и тонкая полоска света где-то в глубине просторного коридора, откуда и доносились биты музыки. Почти на цыпочках я дошёл до нужного места, ещё раз поняв, что я делаю всё правильно, вошёл внутрь освещённой двери.              Я попал в просторную, очень светлую гостиную. Музыка долбила, несмотря на поздний час. У Тимми терпеливые соседи. В комнате его не было. Я заметил открытые двери на балкон и, выйдя туда, увидел парня, стоящего в одних трикотажных штанах, которые держались на добром слове, оголяя выпирающие тазовые косточки. Ох, как он возмужал. Его некогда худое тело стало жилистым: руки, плечи, спина - всё приобрело более мужественный вид. На спине, в области поясницы, виднелся шрам, происхождение которого мне было хорошо известно.              – Тимми, – постарался я привлечь его внимание.       Но он стоял ко мне спиной, покачиваясь в ритм музыки. Дурак, на улице 5 градусов, а он почти голый. Я снял свою куртку и решительно подошёл к нему, в момент, когда я уже хотел накинуть вещь на его плечи, он развернулся.              – Хаммер! – в его зубах был косяк. – И чем же я заслужил такой сюрприз?              – Тимми, разреши, – я аккуратно завёл руки за его спину. В таком положении он оказался прижатым ко мне и обёрнут курткой.              Вынырнув из ловушки, он отстранился, смотря на меня бешеными глазами.              – Хаммер, я конкретно выразился. Иди нахрен, мне не нужна твоя родительская забота. Он глубоко затянулся и выдохнул дым мне в лицо.               – Тимми, блять! Хватит вести себя как ребёнок, ты заболеешь! – я возобновил свои попытки одеть его, на что получил сильный толчок в грудь.              – Забавно, – он ловко запрыгнул на балюстраду балкона, балансируя на грани. – Ты переживаешь за меня?              Его грации можно было всегда позавидовать, но не сейчас на высоте почти 25 метров. Он твёрдо выхаживал по каменным перилам, играя со мной. Но разве это честная игра?       – Арми, ты знаешь, – чуть покачиваясь, обратился ко мне Шаламе, – я уже болен, и мне всё равно.              Я попробовал подойти поближе и снять этого идиота с опасного рубежа, на что получил резкое «нет, нет, нет» и опасный баланс на одной ноге.       – Хаммер, ты же пиздец какой начитанный и образованный. Скажи мне, чем знаменита Адель Гюго?              Наблюдая за всем этим, я мог едва ли улавливать смысл его слов, а тут ещё интеллектуальные беседы.       – Тимоти, прошу тебя, – я протянул к нему руки, – слезь с ограждения, и мы поговорим, о чём захочешь.       – Просишь меня? – он растянул губы в хитрую улыбку. – Я пока не вижу, чтобы ты просил. Хаммер, ОТВЕТЬ НА ВОПРОС! – заорал он, отчего греющиеся на водоотливах голуби взлетели вверх.       – Предполагаю, что это близкая родственница писателя. Может, жена? – я стоял как вкопанный, боясь совершить лишнее движение.       – Горячо, но не совсем… Это его дочь, – он присел на корточки, придерживаясь за край возвышающегося столбика. – Она была больна, её признали психически нестабильной, неуравновешенной и одержимой другим человеком. Собственный отец, – он указал на меня, предлагая угадать имя.              – Виктор Гюго, – быстро дав ответ, я сделал шаг в его направлении. Не заметив этого, он продолжал:              – Он поместил её в психиатрическую лечебницу, считая её крайне неадекватной. Там она и скончалась с именем мужчины на устах, которого любила. Понимаешь, она всего лишь познала безответную любовь? А отец запихнул её в психушку. А что же насчёт объекта её обожания, спросишь ты? – он встал в полный рост. – ДА НИХРЕНА! Он презирал её, не считал ни красивой, ни талантливой. Избегал её персоны и насмехался над её любовными письмами. А ведь она была одной из самых больших красавиц Парижа в те времена и очень талантливой пианисткой. Но однажды встретила мужчину, который обошелся с ней жестоко, проявив опустошающее безразличие. Чёрт, что ты …              Пока он все это говорил в темноту улицы, я тихонько, мягкими шагами, приблизился к нему вплотную и, обхватив его за ноги, водрузил к себе на одно плечо. Так крепко я не держал ещё никого. Он был спокоен и на удивление покладист. Смиренно болтался на мне, как тряпичная кукла.              Уже через пару минут я сбросил его на диван и закрывал балконную дверь, задергивая тюль, который всё это время зловеще трепыхался на ветру. Глубоко вздохнув, перевел дыхание. Я был неудержимо зол. Сжимая часть тонкой ткани в руке, не поворачиваясь к нему лицом, я прорычал сквозь зубы:              – Ты совсем головой повредился?              В ответ я услышал лишь громкий, содрогающийся смех. Вскоре он перерос во что-то похожее на истерику. Когда я развернулся и одарил взбалмошного мальчишку яростным взглядом, он успокоился и, устроившись на диване поудобнее, философски произнес:       – Ты ничего не понял, Хаммер. Я для кого сейчас всё это рассказывал, а?       – Да я, блять, тебя не слышал, боялся, что ты сорвешься или не дай бог вообще спрыгнешь. Ты – обдолбанный придурок! – я орал что есть мочи, совершенно не контролируя себя и то, что говорю. – Зачем эти крайности? Ты думаешь хоть о ком-то, кроме себя?       – Зачем мне прыгать? – он говорил это так обыденно, раздражающе спокойным голосом. – Я ещё так молод и красив.       Постепенно приходя в себя, я смотрел на человека, который так мгновенно превращался из демона в ангела. Его невинная улыбка бесила больше, чем опасная прогулка на высоте, которую он совершил минуту назад. Не задерживаясь, я подлетел к нему и схватил за плечи, сжимая их с силой. Синяки ему завтра обеспечены.       – Что за хитрую игру ты затеял? Сначала пишешь мне среди ночи как ни в чём не бывало спустя долбанные два года. Потом пьёшь кофе со сбрендившим от тебя ассистентом в моём отеле, хочешь поговорить и сбегаешь, не дав и слова сказать. Это что, такая извращенная месть за прошлое?       – Месть? – он смотрел на меня глазами невинного котёнка и потом, склонив голову к моей руке, неспешно провёл языком по ладони, как будто смакуя вкус моей кожи. От этих движений по телу пронеслась волна мурашек. Я отпустил его, как будто обжигаясь. – Да я люблю тебя больше жизни. Люблю так, что готов убить всех, кто помешает нам быть вместе. Но только вот в чём досада, – он облизал языком свою верхнюю губу и затем пососал нижнюю. – Я не могу убить тебя.       В комнате повисла бы тишина, но пророческие слова Канье Уэста из Stronger * звучали всё громче. Почему-то как только Тим вскочил на балюстраду, музыку я перестал слышать, теперь она вновь заполняла всю комнату. Подойдя к проигрывателю, я с треском выдернул шнур, чтобы прекратить этот балаган. Накручивая один конец провода на руку, я шёл к Тиму.       – Ты что задумал, Хаммер? – он хотел сбежать, но я одним движением примял его к дивану. Брыкаясь, он лишь облегчил мне возможность подхватить его и перевернуть лицом в мягкие подушки. Заломив ему руки за спину и вдавливая его ещё сильнее в диван своим локтем, которым я упёрся в область лопаток, я смог без труда спустил его штаны. Под ними ничего не было, вот же развратный парень. Когда я оголил его задницу, он замер. Я не стал раздумывать и нанёс первый удар импровизированным кнутом. Он был несильный, скорее, пробный.              – Ай.. Ты, блять, рехнулся, Хаммер! – он задёргался, пытаясь вырваться, но жёстко зафиксированные руки не давали ему никакой возможности освободиться.       – Говоришь, не нужна родительская забота? – второй удар был сильнее и оставил на его белой коже краснеющий след. – Уверен, твои родители тебя ни разу не лупили! А надо бы было! – ещё удар, ничуть не слабее предыдущего.       Тимоти выкрикивал проклятья, но мне было всё равно на них. Я был взбешен, и всё своё самообладание тратил лишь на то, чтобы не забить его до смерти. Как он посмел так рисковать собой? Оставив на его ягодицах ещё несколько полос-отметин, я отбросил шнур в сторону и, ослабив хватку, отпустил его руки. Сам же, облокотившись на спинку дивана, тяжело дышал.       Какое-то время он лежал неподвижно, словно выжидая продолжение наказания. Но спустя пару минут съехал коленями на пол, оставшись животом на диване, надел штаны. Его лицо было красным, но слёз я не заметил.       – Я тебе никогда этого не прощу! – задыхаясь, прохрипел он. Ещё немного пролежав так, он вскочил на ноги и, брызгая слюной, закричал. – Я ТЕБЯ НИКОГДА НЕ ПРОЩУ!!!       – Я и сам себя не простил бы, – я не смотрел на него, но хорошо слышал его сбивчивое горестное дыхание.              – Я люблю тебя, Тимми, – я встретился своими глазами с его, и ничего, кроме ненависти, в них не увидел.              Теперь всё кончено. Поставлена точка, вместо многоточия, которое пульсировало все эти годы.              Он не уходил, продолжал всё так же стоять и смотреть на меня в упор. Я припал на колени к его ногам, обхватив руками в области бедер.              – Я люблю тебя, слышишь! Прости меня за всё. За то, что говорю тебе это только сейчас, когда у тебя другая жизнь. Прости за то, что скрывал многое от тебя, оберегая так глупо. Прости, что позволил всё это пережить в одиночестве, в чужой стране, в чужом городе. Прости, что так много раз подверг твою жизнь опасности. Прости меня за то, что я, как Адель Гюго, до одури одержим тобой. Прости меня, что любил, но не смог одарить тебя этой любовью, – я прижался губами к его животу, покрывая его короткими поцелуями и повторяя, – прости, прости, прости…       Не чувствуя его ласковых рук в моих волосах, я был уверен, что моя жизнь закончилась тут.              Я предпочёл бы смерть его презрению.