Секс, любовь и иудейство

***

POV/АЛФИ Церемония бракосочетания была назначена на девять утра. Я приехал, как и полагается жениху, немного пораньше. Дождь накрапывал едкой моросью, не переставая, ударяя о карниз Синагоги, за высоким забором которой я втягивал сигаретный дым на пару с Генри и Олли, пока последний придерживал зонт над моим костюмом. Дядя Ицхак с самодовольным выражением лица выбрался из машины и кивнул мне, будто эта свадьба была его окончательным триумфом. Я не был так уверен, что брак с Голдой приведет хасидов к вечной дружбе с ашкеназами и, благодаря образовавшейся сплоченности, мы завоюем и Лондонские верха, и низа. Может быть, эйфория от этого сомнительного союза вознесет нас над другими группировками, но лишь на год или два, после чего все пойдет в порядок ухудшения. Олли наклонился ближе после того, как дядя Исайя дал понять, чтобы мы немедленно тушили сигареты и поднимались на молитву. — Ты уже счастлив? Прощайся с последними часами своей холостяцкой жизни, переполненной сомнительными связями, дядя. Я фыркнул, роняя окурок, втаптывая его в щебень. Брак не связывает меня так, как Голду. Мужчина — существо более свободное и менее обремененное бытом и детьми. Безусловно, с рождения я привязан к своей семье, к матери, которая в жизни любого еврея имеет почетное первое место. На втором будет бизнес, а на третьем — Голда. Гости быстро подтягивались к назначенному времени, собираясь на улице, встречая меня с поздравлениями, пока я следовал под специальный навес, кивая и олицетворяя хозяина дома от имени пары, обещая своей невесте кров. Небо неохотно разгуливалось, расталкивая ветром тяжелые дождевые тучи с холодным ветром. Отец, вставший за моей спиной вместе Барнеттом, громко хмыкнул и я проследил за его взглядом. Все дети, из двух собравшихся семей, выглядели прекрасно, одетые как маленькие ангелы в платья подружек невесты, а мальчики — в костюмы. Ноа булькал своим сладким чаем недалеко от меня, а его кузины Абигаль, Ева и Кейла помогали ему подносить бутылку, хотя он был более чем способен держать ее сам. Ноа любил чай и Авива, будучи суетливой женщиной, накануне принесла новую, в которой не было разводов от молока. Сын сделал глоток и плюнул в двоюродную сестру решив, что это смешно. Он плевался на всех и хохотал, заставляя девочек возмущенно отряхивать свои нежные платья, а Абигаль по-детски сурово посматривать на меня, ожидая, когда я приму меры. — Дядя Алфи, скажи ему! Моя рука хотела было уже занестись над головой сына и опуститься со значительной силой, чтобы раз и навсегда отучить его от повадок гребаного верблюда, как заиграла традиционная музыка и я поднял глаза. Голда стояла в самом начале красной ковровой дорожки, устилающей мощеный булыжник, будто посыпанная белым золотом. Мои глаза впитывали каждый сантиметр ее стана, а воздушная вуаль скрывала прекрасное личико. В этот момент она была, как и все молодые невесты, мечтающие о своем прекрасном доме и чудесных детях. Об этом мечтала и Дафна, я был уверен. Все об этом мечтали. К сожалению, реальность заставила их видеть, что брак был похож на войну, в которой женщина выигрывает только одну или две битвы. Под аплодисменты Голда в сопровождении моей матери и Кармель двинулись к нам. Ее шаг был хрупким и не уверенным, медленным, не спешащим обременять себя узами брака. Авиталь и Кармель, сопроводив невесту под навес, расположили ее рядом со мной, как фарфоровую. Лёгким движением я приподнял ее вуаль на самый короткий миг и увидел, как в ее ярко-голубых глазах загорелся страх. Я протянул руку и Барнетт вручил мне Голду почти с той же самодовольной улыбкой, которую носили дядя Ицхак и мой отец. Голда и вовсе не смотрела на меня. Она воинственно боролась с самообладанием, сжимая в пальцах свободной руки букет до побеления. Ее ладонь была холодной и влажной в моей, а по телу то и дело пробегали волны дрожи, будто она только что выскочила из ледяной воды. Раввин торжественно и воодушевленно приветствовал нас, затем гостей, прежде чем начать свою вступительную молитву. Было традицией получать благословение, но я не сильно верил во Всевышнего и заповеди. Я сомневаюсь, что зная о моих черных делах, он послал бы мне этого маленького ангела. — Альфред и Голда, — обратился к нам раввин, — вы пришли сюда свободно и безоговорочно, чтобы соединиться друг с другом узами любви. Любовь? Причем тут любовь? Как будто этот брак был действительно по любви. Голда не любила меня сейчас и вряд ли когда-то полюбит в будущем, учитывая мое прошлое, род деятельности и характер. А я? Я не влюблялся ни разу в своей жизни, чтобы срывало крышу или трясло колени при встрече, как описывают в книгах. Я никогда не любил Дафну, может, и произошедшего от нее Ноа, иначе почему я позволяю себе то и дело применять к нему силу? Джозеф… Мой маленький Джозеф. Его я очевидно любил, как мне казалось, потому что он состоял только из меня, он был похож на меня, на своего отца, который не сберег его. Джозеф был зачат по моему желанию, а Ноа был созданием противодействующим разводу на десятый год бездетного брака. Рука Голды напряглась в моей руке и я подумал, что она не настолько глупа, чтобы надеяться на нечто высокое. Я буду стараться относиться к ней с уважением и, возможно, даже стану ценить ее как партнера, но полюблю ли по-настоящему? — Да, — сказал я, потому что это было ожидаемо, делая глоток вина из руки отца. — Да, — прозвучал подрагивающий голос Голды и она сделала судорожный глоток, маскируя за ним свои слезы. Раввин удовлетворенно кивнул. Я взял Голду за руки и повернулся к ней. Впервые с тех пор, как я приподнял завесу, она встретилась со мной взглядом. Ее лицо ничего не выдавало, но глаза не могли скрыть плещущиеся эмоции: вопиющий страх, робкое отчаяние и мёртвую безнадежность. Гнев наполнил мое тело, когда я выудил из кармана обручальное кольцо и продемонстрировал его всем присутствующим. Я взял украшение в два пальца и Голда неуверенно протянула мне правую руку. — Вот ты посвящаешься мне этим кольцом по закону Торы, которая была дарована через Моше… Я пытался не обращать внимания на то, как ее лихорадило, пока надевал обручальное украшение ей на палец. Отныне она была моей и я хотел заявить об этом всему миру, но в первую очередь ей самой, чтобы донести смысл этих слов до ее непорочного разума. — Можете поцеловать невесту, — снисходительно сказал мне раввин и голова Голды вскинулась, будто она не ожидала этакого поворота обнажённых событий. Она напряглась еще больше, а в ее глазах загорелись трепетом смущением. Я слабо улыбнулся и сжал ее руки в качестве поддержки — это был ее первый поцелуй. Ее первый в жизни гребаный поцелуй, который достался мне. Моё горькое искушение. Голда остервенело замешкалась, осматриваясь по сторонам, останавливаясь на моих глазах. Уличив момент, я уверенно обхватил ее затылок и наклонился. Голда оставалась замороженной, за исключением глаз, которые закрылись за мгновение до того, как я плотно прижался к ее губам. До этого момента физическая близость с ней казалась чем-то несовместимым и противоестественным, учитывая ее возраст и багаж, который я нес с собой в виде родства, сына и прошлого. Но теперь, когда ее мягкие губы коснулись моих и ее сладкий аромат пронзил моё сердце, внутри меня вспыхнуло глубоко похороненное и естественное мужское желание — потребовать ее сегодня ночью и той самой близости. Быть лучшим мужчиной на свете не входило в планы, однако и пугать ее — я тоже не хотел. Ничего страшного не случилось, но она зажмурилась, прежде чем аплодисменты обрушились на нас. Я отстранился, заставив Голду открыть глаза. Она пристально посмотрела на меня, по ее щекам разлился румянец, а на губах заиграла легкая застенчивая улыбка. Всё прошло удачно, и ей даже понравилось, не так ли? Как-же невинно, мать вашу, и мне потребовалось максимум усилий, чтобы не перебросить ее через плечо и не унести в нашу комнату сейчас же. Я оказался заинтригованным тем моментом, когда ее обнаженное тело окажется подо мной, но одновременно боялся именно этого часа, ожидавшего меня с чувством вины и красными нитями родства. — У тебя очень нежные губы, шейфеле. — Прошептал я и Голда сильно вздрогнула, но уже не от страха, а от обжигающей её необузданные рецепторы воспрития фразы. Я выпрямился, глядя в сторону от ее красивого молодого лица, взяв ее за руку. Мужчины кивали мне, а женщины хлопали в ладоши. Заполненный людьми зал чествовал нас. Дядя Ицхак протянул нам красное вино, поздравляя и хлопая меня по плечу с улыбкой. — Поздравляю тебя, Альфред. Пусть ваш союз будет крепким! Он отступил и повернулся к Голде, слегка поклонившись. Ее ответная улыбка была олицетворением беззаботной дружелюбности, которая свидетельствовала о ее возрасте. Как моей жене, ей придется стать более сдержанной. Голда сжала стакан своими изящными пальцами, пока гости столпились вокруг нас, чтобы вручить нам свои благословения. Это была необходимая традиция, которую мы не могли избежать, даже когда все, чего я хотел — это перетянуть день вперед к своей первой ночи с моей Голдой. Я посмотрел на неё через призму своих мыслей и взгляд ее был отстраненным, а губы превратились в тонкую линию на бледном лице. Я наклонил к ней голову. — Все хорошо, да? Голда сглотнула и мотнула головой, расстягиваясь в не честной улыбке. Перед нами предстали мои отец и мать. Мама стояла на шаг позади него, как я и ожидал. Они давно не любили друг другу, но не расходились из-за тона вежливости, не желая привлекать внимание. Отец положил руку мне на плечо и его глаза встретились с моими. Серые глаза и темные волосы — наше единственное сходство, если не принимать во внимание жестокость, с которой я родился от него. — Альфред, мой младший сын, — сказал он громким голосом, приковывая к нам взгляды окружающих. — Сегодня знаменательный день для тебя и всей нашей семьи. Я натянуто улыбнулся ему и он наклонился ближе к моему правому виску и понизил голос, чтобы его мог слышать только я. — Я завидую тебе сегодня вечером, ты знаешь? Нет ничего приятнее, чем загнать ее, — он кивнул на Голду, — как мышь, в угол кровати и, нависая, смотреть в глаза, которые понимают, что ты можешь сделать с ней все, что захочешь, а ей придется стонать, извиваться, но терпеть. Она в точности такая, как Белла, я более, чем уверен: тихая с виду, но стоит вывести из себя, как посыпется брань и когти. Я кивал, вспоминая свою сестру, которая хотела счастья рядом с ашкеназом, а я не был им доволен и настраивал против них всю свою семью. Теперь я женюсь на девушке из ашкеназской общины, на ее дочери, на создании, против рождения которой я выступал яростнее всех. — Разрушь ее глупые надежды и мечты, затем займись ее телом, посвяти ее во взрослый мир, а то глаза у нее горят, как у Ноа, заполненные беззаботностью, чтоб меня. Я снова улыбнулся отцу, готовый взреветь и опрокинуть его, ничего не говоря, из страха раскрыть свои мысли. Отец отступил и его взгляд остановился на Голде, к которой он двинулся, чтобы поздравить ее. Все мое тело вспыхнуло от напряжения, когда он взял руку внучки, и его холодность поразила меня. Он не принимал Голду, но был руками и ногами за этот брак, потому что он был выгоден бизнесу. Затем передо мной появилась мать и на мгновение она выглядела так, будто хотела что-то сказать. Ее взгляд метался от Голды ко мне, а лицо наполнялось беспокойством, прежде чем ей удалось это скрыть. Она тяжело сглотнула и, подойдя ближе, взяв меня за руки, наклонившись поцеловать меня в щеку, прошептала: — Голда — хорошая девочка, продолжение нашей Беллы, — на глазах матери появились слезы, но она улыбнулась внучке через мое плечо и капли попадали с ее век на мой пиджак. — Те же глаза, та же улыбка… Она не даст тебе повода причинить ей боль. Она исполнит твои желания. Но и ты не обижай ее, сынок. Она совсем еще ребенок, правда же? — ее голос был еле слышен и я хмыкнул в знак согласия. — Береги ее, ладно? Мы и так в долгу перед этой девочкой больше, чем кто-либо другой. Не повторяй с ней ошибок прошлого, не пытайся контролировать ее, как Беллу, не закрывай ее в клетку ревностной любви, Алфи, — мать отодвинулась от моей щеки и проглотив слезы, произнесла с улыбкой, — Пусть ваш союз будет крепким! Да будете вы неразлучимы навеки! Бросив на меня взгляд и обняв Голду, мать двинулась дальше, пока я впитывал ее слова. Мой взгляд невольно упал на жену, которая стояла, сложив руки на животе. Выражение ее лица отражало вежливый интерес и притворное счастье, но я мог видеть мириады темных эмоций, скрывающихся под ее внешней маской. Станет ли она похожей на Беллу или Дафну? Смогу ли я отказаться от садизма и попыток удержать её в клетке? Она не взглянула в мою сторону, но я был уверен, что она заметила мой взор. Я приблизился к ней, воодушевленный порывом матери, коснувшись губами её тёплой щеки:  — Я буду любить тебя, Голда. Ты не узнаешь от меня горя, я обещаю, да? После этих слов в течение остального времени поздравлений, она все время подглядывала за мной, видимо, убеждаясь в том, что это действительно я, Альфред Соломонс, произнес эти слова. Я разговаривал с одним из своих кузенов, когда Голда снова наблюдала за мной, и я, наконец, повернулся, чтобы встретиться с ней взглядом и подмигнуть. В ее глазах я увидел любопытство и проблеск надежды. Последний был даже более воспламеняемый, чем первый. Затем мое внимание привлекло черное платье и лакированные каблуки — последний человек, которого я хотел видеть на свадьбе — Руби Лурье рука об руку с моим кузеном по отцу Рафаэлем Соломонсом, юношей с болезненным видом, но богатыми родственниками, вроде меня. Я пожал ему руку, прежде чем Руби подошла ко мне. — Поздравляю, — сказала она и ее глаза практически пытались съесть меня. — Спасибо, Руби, — сказал я скучающим голосом, вызвав в лице Рафаэля недоумение. Большинство наших мужчин спали с этой дамочкой и только Рафаэль нашел в ней нечто большее, чем три отверстия. — Отличный выбор. Ты настоящая находка для Рафаэля. Руби злобно ухмыльнулась и подошла очень близко, ближе, чем полагалось. — Я чертовски мокрая для твоего члена, Алфи. А еще хочу почувствовать вкус твоей горьковатой спермы во рту, — промурлыкала она мне на ухо. — Ты будешь думать обо мне сегодня вечером, когда будешь трахать свою маленькую школьницу? Жаль, что она не будет так хороша, как я. Мое лицо было нейтральным и я вежливо улыбнулся. — Спасибо за пожелания. Неужели она действительно верила, что я буду думать о ней, когда буду с Голдой? Моя жена была великолепна, девственна и чиста. А Руби? Руби была проституткой для еврейских мужчин. Конечно, Голда в эту ночь не поразит меня своими навыками и сверхспособностями, но я был счастлив от мысли, что постепенно научу ее всему, что мне нравится. Руби обняла Голду и я дернулся, чтобы отстранить ее, но женщина оказалась быстрей, отпрянув от моей жены, которая выглядела так, как будто ее сейчас стошнит от меня. Ее большие голубые глаза метнулись ко мне с огоньком ревности или ненависти — плохой хороший знак. Когда поздравления завершили свой почти бесконечный ход, я потянулся к руке Голды и она весьма живо отвела её к прическе, и я понял, что Руби, должно быть, шепнула ей об одном из наших самых мутных приключений. Мне внезапно захотелось узнать, что творится в голове Голды, но она больше не смотрела на меня, намереваясь притвориться, что меня и вовсе не существует, хотя я силой взял ее за руку и сжал хрустальную. ладонь. Мое обещание, данное самому себе, не причинять ей физической боли, без которой я не мог существовать, не продержалось и часа. — Голда, мы теперь женаты, сожми мою ладонь, будь большой девочкой, ага? — прошипел я и она сделала то, о чем я просил, потому как на нас смотрели две большие семьи. Подавив раздражение, я прижал Голду к себе и снова поцеловал, пригубив ее воздушные уста, развеяв ее и чужие сомнения. На самом деле я не хотел многого, кроме как углубить поцелуй, заявить о своих намерениях, но я знал, что ей был неприятен процесс, как и сам я.