Секс, любовь и иудейство

***

POV/АЛФИ — У тебя неебически напряженное лицо, Алфи. Боишься, что Голда не истечет этой славной ночкой кровью? — шепотом спросил меня Генри, когда мы пробрались к накрытому столу ресторана в Вест-Энде и я прищурился, глядя на него, делая глоток налитого мне спиртного. — На что ты, блять, намекаешь, дружок? Хочешь сказать, она все-таки играла в теннис на заднем дворе и широко раскидывала свои ноги? В это время женщины поправляли свои платья и прически в холле, а мужчины взяли тайм-аут на сырой лужайке у входа, чтобы подышать холодным октябрьским воздухом, сминая последнюю траву за разговорами и сигаретным дымом. Генри фыркнул:  — О, ради Всевышнего, Алфи… Это же очевидно, что она никогда соприкасалась с мужчинами ближе, чем на дальность револьверного выстрела, по тому, как она ведет себя с тобой, — он весело ухмыльнулся, отпивая рома. — А ваш первый поцелуй?.. Черт возьми, это было так неумело с ее стороны! Как бы ее вихлявость не охладила твой мужской пыл этой ночью. Я недоверчиво посмотрел на старшего брата. — М? — моя бровь невольно приподнялась. — Ты думаешь ее неискушенность может помешать мне лишить ее святой простоты? Ухмылка Генри была двусмысленной. — Нет, никто и ничто в этом высокохудожественном мире не остановит тебя от задуманного и безрассудного. Но, возможно, она станет для тебя соблазнительной тягой к исключениям, — он кивнул в сторону Голды, которая ласково обнимала самого младшего кузена, целуя его, хрупкая и стеснительная, с участием высматривая мое окружение, складывая минимальные логические цепочки. — Чтоб тебя, ты сошел с ума, а, Генри? — мои губы растянулись в сардонической усмешке. — Она непосредственна и молода, однако, никакого послабления не получит. Ему неоткуда взяться, да? — моя рука невольно потянулась к бокалу. — Деспотичность Соломонсов мы еще сидя в теле отца приобрели, — и я указал им на Генри, а потом на себя, — а для закрепления всосали из материнской сиськи фатальное безумие и безграничную жестокость, переданные нам от Лазовертов, не так ли? Это как дар, Генри! Он весело рассмеялся и согласно помотал головой. Я посмотрел в его профиль и увидел седину в совокупности с первыми морщинами. Годы постепенно брали нас в оборот. Созерцающий Голду, он никогда не отличался особой верностью к своей женщине, как и многие из нас. Ему было почти сорок лет, у него были три девочки, жена и несколько любовниц. Абигаль, самая старшая и, следовательно, достаточно разумная, помнила драки и ссоры, которые происходили и раньше, и сейчас, поэтому она мало говорила. Но все три обожали оставаться в моем доме на выходные, чтобы якобы поиграть с Ноа. На самом деле они отдыхали от постоянных родительских сцен. Я был серьезен и Генри заметил, как моя уверенность в Голде поднимается на поверхность. — Мне досталась самая лучшая пташка в Лондоне и всем еврейском сообществе — юная, добрая и порядочная, — я осознал это с некой фееричностью, почувствовав внутренний прилив. — Думаю, она поддержит меня в чем угодно, но после того, как немного привяжется, да. Генри посмотрел на меня с сомнением, решив, что я окончательно съехал с катушек, прежде чем сказать:  — Само собой, приятель, — будто никогда в жизни не слышал ничего глупее из моих уст. Я прихватил его за руку, когда он допил свой напиток и поставил бокал. — Не притесняй ее, Генри, она хорошая, моя Голда, ага? — наши взгляды на мгновение пересеклись прежде, чем он избежал их удара друг об друга, и в этот момент я впервые за много лет увидел Генри должным образом, продолжив сверлить его заросшую скулу. — Теперь она моя семья, часть нашей большого семейства, так? Голда — самое лучшее из того, что у меня было за этот адский год. Поэтому никто не посмеет обидеть ее, если, конечно, не желает закончить свою жизнь со сквозным отверстием в черепе, — это была маленькая отправная точка для войны и самое правдивое из того, что я когда-либо говорил. Генри глубоко вздохнул на мою просьбу не пренебрегать Голдой, посмотрев мне в глаза. Вероятно, он увидел трепет и уважение не только для моей жены, но и для него самого, как для старшего брата. Я весьма вежливо и предельно четко попросил его оказывать Голде уважение всеми возможными способами, напомнив, что мы все кровные родственники, несмотря на сложившийся союз. Генри посмотрел на мою жену, а потом на меня и бессмысленно улыбнулся:  — Я только пошутил, а ты раздул из этого ревнивого слона. Успокойся, старик. Это твой гребаный день свадьбы! Я с удовольствием причмокнул губами, завершая этот разговор, являющийся мышеловкой и проверкой на тоненького:  — Однажды Ницше сказал так: «Идешь к женщине? Не забудь плетку!» Я возьму Голду этой ночью. Ее неопытность для меня, как красная тряпка. Генри пожал плечами:  — Может быть, — и двинулся от меня после того, как все устроились на своих местах. Он вышел к центру и поднял руку с бокалом. Я послал ему предупреждающий взгляд, от которого он только обнажил свои кривоватые зубы, обещая представление. В это мгновение Голду усадили рядом со мной, как куклу, и я подмигнул ее беглому взгляду. — Леди и джентльмены! Уважаемые гости! Ашкеназы и хасиды, мы пришли сюда сегодня, чтобы отпраздновать свадьбу моего младшего брата Альфреда Соломонса, последнего в своем роде, и его ангельски юной жены, Голды Линц… — Генри улыбнулся и наклонил голову в ее сторону, выражая почтение. Она напряженно улыбнулась, а моя мать послала свой самый огнестрельный взгляд в сторону моего брата. Как будто это его остановит и спустит с воображаемой сцены. — Многие уже заметили цветок белой лилии в букете невесты… И он там неспроста, олицетворяя чистоту и целомудрие, ведь ничто не может быть замечательнее, чем сорвать этот чудесный цветок сразу, иначе он высохнет и погибнет, — Генри подмигнул мне, а потом и моей жене, прежде чем повернуться к гостям. — Я уверен, что многие здесь согласятся со мной. Пришел день сорвать этот цветок непорочности! Мужчины засмеялись и захлопали, бросая мне свои поддерживающие фразы в ответ. Я с улыбкой покачал головой и сделал жадный глоток, облизывая губы, смотря над бокалом. Генри был чертовски отвратителен со своими повадками. Мое веселье на мгновение сошло, когда я увидел Голду. Она натянула маску уверенности, поджав губы и выпрямив спину, но кожа ее щек была алой от смущения, а в глазах, уставленных в пустую тарелку, отражалось лютое беспокойство. Я вернул властную полуулыбку для поддержания статуса, подавляя желание приблизиться к своей молодой супруге и взять ее руку, чтобы успокоить. Но эта нелепая и весьма розовая идея отпала в помещении, где были собраны и мои близкие, и мои друзья, и возможные враги. Присев и поправив ворот рубашки, я осмотрел огромное количество закусок и только сейчас понял, насколько я же голоден. Мои глаза невольно коснулись Голды, которая, вероятно, постилась весь день, а теперь, заметив мой взор, с графской надменностью потопила свое горе в бургундском красном сухом. Напиток пошел не так легко, как ей представлялось с абсолютной непривычки. Тихо кашляя, шипя и протирая скривившиеся от танинности губы салфеткой, она стала живо хватать воздух, смаргивая с покрасневших глаз мелкие слезы. Я поспешил остановить ее, мягко коснувшись талии, протягивая воды, чтобы она запила дерущий пищевод алкоголь. Голда благодарно сделала три больших глотка и стыдливо опустила голову, стирая со скатерти виноградные брызги трясущейся рукой, дабы никто не заметил. Я убрал с ее подбородка предательскую капельку, которая обещала обрушиться на ее платье. Быстро заглянув мне в глаза, она прикусила губу, разбивая меня желанием впиться в них, словно хотела что-то сказать, но я ее опередил. — Тебе надо бы поесть, да? — ее тарелка была пуста. Она не прикасалась ни к одной из закусок во время приема напитка и, видимо, не собиралась. — Что тебе положить? Ее губы придирчиво склеились, прежде чем она без аппетита осмотрела предложенные блюда, с безразличием пожав плечами. — Кусок хлеба?.. Я хмыкнул на эти игры недолюбленного ребенка, которого придется долюбливать мне, протягивая ей бутерброд с семгой, аккуратно уложенный на тарелку. Она взяла его в руки и откусила, демонстративно убрав рыбу, которой было в изобилии на столе, исходя из соображений того, что рыбные блюда способствуют повышению фертильности новобрачных. Я мысленно усмехнулся, прочитав ее действия между строк, означающие, что Голда — сообразительная юная леди, которая приняла мои правила игры. Через полчаса было подано основное блюдо. Голда, пересев на время за женский стол, ковыряла вилкой в блюде, пронзая кусок отличного мяса, оставляя множество колотых ран несчастной говядине, и мне пришлось сдерживать свой спартанский характер, особенно когда она употребила еще несколько маленьких глотков вина. Она думала, что я не заметил за поглощением обеда, беседуя с Генри и Барнеттом, которые втянули меня в разговор о бизнесе, но я не был слепым котенком и периферическое зрение меня тоже не подводило. Будучи замужем всего час, Голда стала походить на Риву, сидящую в гордом одиночестве в дальнем углу стола и потягивающую спиртное с утомленным выражением на лице, ожидая, когда ее муж соизволит обратить на нее внимание. Барнетт изредка замолкал, следя за племянницей, что смотрела куда-то вдаль и мало-помалу заливала себя для достижения успокоительного эффекта после слов Генри. — Конечно, — прошипел Барнетт, — я должен был ожидать, что эта девица снова создаст нам проблем. Голда?! — он резко окликнул ее и девушка испуганно посмотрела на него, живо стирая салфеткой розовую полоску над верхней губой. Услышавшая своего мужа, Кармель подскочила к нашему столу, виновато поглядывая на меня с неудобной улыбкой. — Ох, простите ее, мистер Соломонс, за какую бы там ни было дерзость. На нее в детстве пожалели розог и испортили таким образом. Я проигнорировал ее вмешательство. — Что он задумал? — спросил меня Генри и я не ответил, проследив за тем, как Барнетт, отбросив салфетку, направился за спинами гостей к Голде. Она съежилась когда заметила, как Барнетт вытянул для пощечины руку, и меня охватила неистовая ярость. Он устремился мимо меня, но я оказался быстрее, молча перекрыв путь тростью, и поступки, как всегда, оказались красноречивее самых ярких слов. Осмотревшись и убедившись, что не привлек ничье внимание, я перехватил его подготовленное запястье, сводя под стол и пышную скатерть. — При всем уважении, — мои зубы сомкнулись, пока я все еще держал трость в проходе в качестве преграды.— Ты утратил право наказывать ее, выдав за меня замуж, — кивком указывая на перепуганную Голду. — Теперь, она моя. Барнетт угрожающе навел на племянницу палец, вырванной из моей хватки руки, пошевелив губами так, чтобы Голда смогла прочесть. — Не смей позорить меня, иначе меня ничто не остановит. Наконец, он тяжело опустился на свободный стул, зыркнув на ее обручальное украшение, а потом на меня:  — А ты прав, Алфи. Отныне, за тобой закреплено право вбить в нее хоть немного здравого смысла, не так ли? — искренне произнес он, пульсируя потемневшей веной на виске. — Свадьба, — выдавил я. — Это ее свадьба, первая и единственная, потому что я больше не отпущу ее от себя и не отдам никому, да? Не будем портить этот непростой для нее день. Чувствуя приближение нашего первого танца, я встал из-за стола и, пригладив волосы, подошел к Голде, скупо улыбаясь остальным женщинам. Я подошел к ней и прижал к себе, усиливая хватку в ответ на то, как она покачнулась на своем бархатном стуле. Ее взгляд был не так сфокусирован, как должен быть, когда она взглянула на меня, стоило мне коснуться ее сладкой макушки губами. Она определенно выпила слишком много вина, и гнев Барнетта, следящего за нами в это мгновение был ястребиным. Я тихо прошептал ей на ухо:  — Через полчаса объявят наш первый танец, поэтому ты сейчас поешь и выпьешь стакан чистой воды, ага? Я не хочу, чтобы ты потеряла сознание во время нашего праздника, тем более во время нашей ночи. Голда вскинула вспыхнувшие глаза, сглатывая, касаясь взором моих губ, облизывая свои. Она выглядела затуманенной, и я бы точно не стал укладывать ее в постель в таком виде, протягивая ей тарелку с едой, добавив к ней различных закусок, заполнив до краев. Я вернулся за мужской стол и к некоторым делам, не сводя бдительных глаз с Голды, которая с большим трудом управилась с основным блюдом и выпила стакан воды. Мне нужна была трезвая жена для совершения таинства первой брачной ночи. POV/ГОЛДА Тетя Кармель отвела взгляд от моего мужа и на ее лице появилось хмурое выражение. — Ты выглядишь очевидно несчастной, Голда, пытаясь молотить такое несчастное вино, — прошептала она. — Разве ты не понимаешь, как тебе повезло? Никогда бы не подумала, что нам удастся выдать тебя замуж хоть за кого-то. А здесь под руку попал Соломонс, который уже правит частью Лондона, учитывая, что он был женат. Это такая удача. Я натянула улыбку боли, прожевывая кусочек говядины, подавляя бурю волнения в моей душе. Что за удача? Что миссис Соломонс умерла, оставив маленького сына? Что я была замужем за мужчиной, который мог быть причастен к ее смерти? Кармель сжалилась:  — Ради Всевышнего, постарайся выглядеть счастливой. Твой муж и дядя Барнетт потратили огромные деньги, чтобы устроить это чудесное празднество, а ты сидишь здесь с кислым лицом, портя нам всем настроение. Тетя Кармель даже не осознавала, насколько она жестока. Мать Альфреда, элегантная и красивая женщина, с темно-русыми волосами, зачесанными в идеальный шиньон, грустно улыбнулась мне. Позади нее сидела сестра моего мужа, не менее изящная и уравновешенная, с портрета очень похожая на мою мать. Ответив ей слабой улыбкой, я с трудом смогла заставить себя проглотить еду. Алфи разговаривал со своим отцом и Ицхаком, когда я искоса взглянула на него и, поймав мой взгляд, он перевел взор на почти пустую тарелку, похвалив меня коротким подмигиванием, которое было в его стиле и очень шло, создавая образ негодяя-романтика. Его черты лица были привлекательными и резкими. Острые скулы, сильная челюсть и чуть рыжеватая на солнце борода. Костюм-тройка сидел на нем замечательно, а рубашка светилась белизной. Мысль о том, что мне придется увидеть, как он снимает ее, чтобы заняться со мной тем, чем положено заниматься в первую ночь, мои органы тряхнуло, а щеки окрасились. — Твой муж любил бокс с ранней юности, но, из-за отсутствия дисциплины, предпочитал драться не на ринге, а в пабах с другими бандами, — прошептала мне женщина с бокалом вина в руке, подсев рядом и удивив меня. Мы были незнакомы, несмотря на то, что являлись родственниками, не говоря уже о том, что она была на десять или даже пятнадцать лет старше меня. Мои щеки вспыхнули с новой силой, когда я поняла, что она, должно быть, заметила, как я смотрю на Альфреда. — Ты не возражаешь, что я села здесь? Я отрицательно мотнула головой, принимая ее раскрытую руку:  — Я — Рива, сестра покойной Дафны и жена его старшего брата Генри, вон того мужчины, — указала она пальцем с бокалом и я взглянула на высокого джентльмена в синем костюме, полу проекцию Альфреда. Я поежилась. У первой жены Алфи было красивое имя, но и оно не спасло ее от его гнета и смерти. — Ты закончила этим летом пансион, правда? — спросила Рива. Я кивнула с легкой улыбкой:  — Да. И думала, что пойду в институт, однако… — Тебя выдали за Альфреда и твое шикарное образование, поверь мне, теперь ни к чему. Оно не прибавит к тебе уважения, как к женщине. — Как замужней, о поступлении в институт не может быть и речи, — тихо подтвердила я. — Но мистер Соломонс обещал сделать исключение, — если бы Кармель услышала меня и мое откровение, то у нее случился бы инфаркт. — Не верь Соломонсам, Голда в стране патриархата. Ты будешь занята воспитанием его сына, так что, тебе будет не до образования. Мое сердце заколотилось в горле, как и всегда при мысли о том, что я с завтрашнего дня я начну отвечать за маленького мальчика, с учетом того, что я не имела понятия о том, что делать. Я прочитала бесчисленное количество книг о воспитании детей за последние два месяца, но чтение и выполнение — две совершенно разные вещи. Я чувствовала себя девочкой, а не женщиной, а уж тем более — не матерью. Рива коснулась моей руки:  — Все будет хорошо. Я живу недалеко и могу помочь, если ты не знаешь, что делать с ребенком. Авива, сестра Альфреда, должно быть, слышала нас, потому что ее брови сдвинулись:  — Зайди к тебе домой сейчас и проверь, есть ли у тебя продукты в кухонных шкафах, чтобы накормить детей… — она оставила фразу незавершенной. — У тебя три дочери, вот ими ты и займешься, а Голда справится сама. Рива вздохнула и сделала глоток алкоголя, проглотив это. Мой живот сжался еще больше. Через минуту пришло время для первого танца с зазвучавшей медленной традиционной музыкой. Я была так задумчива, пока Алфи вел меня в центр зала без заминки и под руку, уверенный в своем лидерстве, как и во всех других аспектах нашей будущей жизни. Его сестра была такой же. Судя по всему, все Соломонсы были такими. Гости собрались вокруг нас и я увидела тетю Кармель, которая изобразила широкую улыбку двумя пальцами, столкнувшись со мной взглядом. Мои губы растянулись в поддельном счастье. — Почему дрожишь, м? — спросил меня Альфред, прижав к груди, чтобы мы выглядели наиболее естественно, а не деревянно. Я заглянула в его мерцающие свинцом глаза, заинтересованные в моем ответе, будто он не знал действительных и очевидных причин, с его поддержкой опуская руки на твердые плечи. — Все еще боишься меня, шейфеле? Я опустила глаза на его грудь, улыбка застыла на моем лице. — Я совсем вас не знаю, мистер Соломонс. Тогда он прижался губами к моему уху:  — У тебя будет на это вся жизнь, — и притянул меня к себе сильнее, но у него не было возможности сказать большего, потому что его отвлек от меня мой кузен Симон. Альфред резко вопросительно уставился на высокого и серьезного юношу, все еще обнимая меня, придерживая левую руку на моей талии, а правой поглаживая меня по плечу, выказывая таким образом положение вещей. — Вас вызывают в холл ваш брат и мой отец, сэр. Альфред недоверчиво прищурился, смотря точно в глаза Симону, и он не моргал. С секунду у моего мужа ушло на раздумья, прежде чем он убрал руку с моей талии и, положив ее на затылок, поцеловал меня в уголок губ. — Простишь, если я оставлю тебя на две минуты? — спросил он с некой нежностью в мои приоткрытые в тревоге уста, касаясь большим пальцем того места, где он только что оставил след. — Позволите мне потанцевать с кузиной в Ваше отсутствие? — Симон вытянул шею и Алфи, закусив губу, нехотя вложил мою ладонь в ладонь двоюродного брата, удаляясь, кивком указав кому-то в сторону выхода. Симон быстро улыбнулся мне, когда я посмотрела на него, проводив сурового и смертоносного Альфреда, прежде чем мы начали плавно двигаться. — Так приятно видеть тебя в этом костюме, — сказала я, крепко обнимая Симона. — Выглядишь очень мужественно. Он смущенно улыбнулся мне в волосы:  — Но не так мужественно, как твой Соломонс. Я раздраженно скривилась:  — Он не мой. Симон покружил меня. — Я видел, как ты смотришь на него, — он огляделся, но Алфи был в холле и на безопасном расстоянии от нас. — Только он тебе не подходит, Голда. — Потому что он годится мне в отцы? Симон издал насмешливое фырканье. — Это лишь одна из причин, — и настроился заговорщически. — Я как-то подслушал разговор отца с Ицхаком после смерти жены Соломонса. Я испуганно вцепилась в пиджак Симона:  — Ты знаешь, что на самом деле случилось с Дафной? — он был немного приближен к дяде Барнетту и его делам, как старший сын и главный наследник, которого потихоньку втягивали в таинства бандитской жизни. — Нет, об этом знают только Ицхак, мой папа и сам Альфред, — он колебался. — А также? — Две служанки, которые убирали все после трагедии, исчезли на следующий день. А доктор, проводивший вскрытие, и вовсе покончил с собой, якобы из-за затяжной депрессии. Я растерялась:  — Дядя Барнетт сказал, что Соломонс не причастен к смерти жены… Гнев вспыхнул на лице Симона:  — Папе нужна поддержка Соломонса и его группировки, чтобы оставаться у власти в Лутоне. Альфред — мощный игрок, у него много людей, способных обеспечить защиту, и ваш союз с ним выгоден отцу даже больше, чем выгоден Альфреду. Его сила играет ва-банк. Я не хотела быть частью этой свары, являясь пешкой в этой смертельной мужской игре. — Думаешь, Соломонс настолько плох в семейной жизни? Симон мелькнул сожалением в глазах. Я впилась пальцами в его плечо:  — Скажи мне, пожалуйста, Симон. Мне нужно знать, к чему готовиться. Хотя, как можно подготовиться к концу моей жизни? — Отец говорил, что Альфред жестокий и абсолютно не терпит непослушания. Он держит своих людей под суровым контролем, но, в тоже время, заботится о других в виде благотворительности. Пыль в глаза, — Симон злобно покачал головой. — Для меня он потомственный психопат и бывший вояка. Я передернулась и невольно призналась кузену в том, что стоило оставить при себе:  — Я боюсь его и этой ночи до чертиков. Симон сжал мою ладонь, пока мы двигались в танце. — Хочешь я поговорю с ним? Попрошу не прикасаться к тебе и… — Нет! Нет, Симон! — в ужасе прошептала я. Симон был храбрым юношей, но Соломонс не позволит ему вмешаться, иначе и его через пару дней зачислят в списки пропавших без вести. — Я хочу помочь тебе, Голда, — его рот скривился от отвращения. — Ты не обязана сносить на себе этого треклятого медведя ночами! Я вымученно улыбнулась:  — У меня нет выбора, Симон. Он грустно посмеялся в ответ, задевая мою щеку:  — Нет выхода только из могилы, Голда. А против Соломонса может сработать ваше родство. Надави на это и он не притронется к тебе. Меня скрутило отчаяние. В июле меня больше всего волновали экзамены и эссе, а сегодня мне пришлось беспокоиться о том, как доставить удовольствие моему мужу, мужчине, старше меня в два раза, гангстеру, который убил своих жену и сына, и вероятно всех тех, кто хоть раз вставал против него на его тернистом пути. Симон тяжело вздохнул мне на ухо, прежде чем я заметила Ицхака, указавшего на нас с кузеном пальцем, двинув им в какую-то сторону. Через мгновение Альфред-старший выпростал меня из объятий Симона и я возмутилась. — Что?.. — промялила я, следя за его медленным продвижением меня к женскому столу, подальше от кузена, который стряхивал с себя кого-то из гостей. — Мой сын — большой собственник. Вы можете танцевать с нашей семьей, но, пожалуйста, не приближайтесь к другим мужчинам. Я бы не хотел, чтобы пышное празднование стало местом конфликта двух группировок. Я ожидала, что Соломонс-старший шутит, но на его суровом лице не промелькнуло и тени улыбки, особенно, когда он с удовольствием сжал мое запястье и я шикнула. Остановившись, я сделала вдох и он тоже, выпуская меня из своей сухой хватки, которая испугала и одновременно расстроила меня. С этими людьми мне придется бедовать под одной крышей до конца моих дней. — Здесь душно, я хочу проветриться. Прошу прощения, сэр. Он кивнул, глянув на Ицхака, который, видимо, и был подстрекателем этого неприятного разговора, но Соломонс-старший понял, что я хочу сбежать. С мнимой улыбкой я повернулась на каблуках и поспешила из зала. Я промчалась мимо туалетов и свернула в безлюдный коридор, где прислонилась к стене и медленно сползла по ней, потирая кисть со следами пальцев. Мое платье смеялось и представляло собой опущенный в поражении белый флаг. Это было недостойно и даже очень постыдно. Если бы кто-нибудь нашел меня здесь, сидящую на холодном бетоне с задранным нарядом, то был бы скандал, которого дядя Барнетт мне никогда не простит. Я не знала как долго провела в таком положении, рассматривая несколько вариантов побега из этой преисподней, когда в моем направлении по коридору эхом поспешили чьи-то шаги.