Секс, любовь и иудейство

***

POV/АЛФИ Через час я вошел в свое заведение, которое воспылало тишиной в половине десятого утра. Лишь редкие голоса девочек, которые собирались отправиться спать. Я скользил вдоль затемненных шторами комнат, заглядывая в каждую, отыскивая моего брата. Проститутки невольно просыпались, накрывая нагие задницы простынями, возвращаясь ко сну. Бедные и несчастные утомились, так сказать. Олли следовал за мной, задумчиво осматриваясь по сторонам. Я толкнул дверь в комнату Руби на каком-то автоматизме, врезаясь глазами в ее голую грудь и лежащего на ней Генри. — Подъем, — я взгрел брата по правой ягодице, оставив след, окидывая взором его исполосованную спину. Ну, бля, Руби в своем репертуаре. Пройдя вглубь комнаты, я задохнулся от запаха тел, перегара и смога, расшторивая и приоткрывая окна. Генри поднял голову и Руби грубо оттолкнула его от себя, но заметив меня и мой взгляд, довольно ухмыльнулась. — Привет, Алфи, мой медвежонок, — ее пальцы тут же скользнули между ног. Она вся изогнулась, когда проникла ими внутрь своей второй дырки и сперма потекла по пальцам на простынь, затерявшись в ложбинке ягодиц. Опустев, колечко жалостливо сжалось и так же быстро раскрылось прося пальцы назад, а лучше — чей-нибудь член. Руби обсосала пальцы, довольно улыбнувшись мне. Я почувствовал смесь гнева с отвращением, услышав, как Олли громко сглотнул от этого видения. Подавляя желание стащить ее с постели и задушить, я только нахмурился, втянув шею. — Бог ты мой… хочешь растлить юношу, да? — указал я на Олли, который пребывал в восторге от ее таланта. Племянник расправил плечи, желая, чтобы Руби смотрела на него с той же осторожностью, что и на меня. Она улыбнулась: — Почему бы и нет? Она медленно сползла с постели и приблизилась к Олли, который старался выглядеть спокойным, даже несмотря на то, что его губы подрагивали. При росте в шесть футов он был очень высоким засранцем для девятнадцати лет. На Руби не было одежды. Мой взгляд задержался у нее на груди: большие и ровные. Олли в свою очередь не мог отвести глаз. Он сглотнул, пытаясь сделать вид, будто знает, что сейчас произойдет, наблюдая за Руби, что подкрадывалась к нему как львица. Еще в юности Олли начал рассматривать французские картинки, втихую находя мои или Генри, получая за это подзатыльники, а еще с большим энтузиазмом слушал истории, которые мы рассказывали с братом о наших похождениях. Олли не был девственником, насколько я знал, но он был молод и неуклюж с женским полом. Ему бы жениться, да мешала неуверенность в себе. Руби начала трогать себя повсюду. Я заметил, как Олли напрягся, когда попытался поправить стояк через карман, что рвался через штаны, образуя выступ в области паха. Руби фальшиво улыбнулась и провела ладонью по его паху и Олли, насупившись, застонал. — Ты уже большой мальчик, боже мой, — прошептала она. — Настоящий Соломонс. Я ничего не сказал, внимательно наблюдая за племянником, взгляд которого метнулся к Руби, что начала трогать свои отверстия, засовывая в них пальцы. Я не знал, как описать те чувства, которые испытывал. Их нельзя было назвать ревностью или собственничеством, но Руби, которую я застал с Генри, что теперь ласкала себя перед Олли, похоже добивалась одного из этих эффектов. Испанский стыд — вероятно одно из направлений, которое я смог уловить из-за племянника. — Генри, еб твою налево, — я грубо встряхнул его задремавшую тушу. — У Ривы ебучие схватки, а ты валяешься здесь. Вставай, черт тебя подери! Олли издал стон, когда Руби стала фистировать колечко ануса двумя пальцами, ожидая моей реакции. Сучка использовала те же приемы, которые заводили меня много лет и даже вчера, но теперь у меня был доступ к Голде, и все, чего я хотел — это ее чистоты. Я зло фыркнул в сторону юноши, хотя гневался только на себя и свою супружескую несдержанность. — Если ты еще раз застонешь, мать твою, Оливер… Его уши покраснели. Генри поднялся с постели, натягивая штаны и запуская в зубы сигарету, совершенно не обеспокоенный муками совести: — Почему бы нам не научить малыша Олли быть мужиком? Я ухмыльнулся. Хороший знак. Генри мало-помалу начал приходить в себя. Он подошел ко мне и я, чиркнув спичкой, подпалил две сигареты. Мы следили за тем, как Руби ласкает себя, втягивая никотин, а Олли водит глазами по ее телу, пытаясь держать себя в штанах. — Почему бы тебе не присесть, Олли, а тебе, Руби, не встать на колени и продолжить, но более интенсивно? — спросил Генри своим низким рокотом, делая затяжку. — Разве тебе не жаль своего маленького племянника? — спросила Руби моего брата, роняя Олли на пуф, устраиваясь точно перед ним в коленно-локтевую, но так, чтобы было видно и нам. Но главным образом — мне. — Пусть мальчик попробует стать мужчиной, — тихо сказал Генри. — Никаких рук, Олли. Он стиснул зубы: — Я… я понял. Генри бросил мне жестокую улыбку через призму бокала с ромом, похмеляясь. Я уронил пепел. Мой брат не спешил к рожающей жене, готовый устроить из этого еще одну ночь. И в глубине души я его понимал, особенно, когда был женат на Дафне. Мое внимание вернулось к Олли, который мучился от невозможности прикоснуться к собственному члену, шипя и нервно сглатывая. Ему было пятнадцать лет, когда Генри и его такие же развратные друзья впервые отвели его в бордель. Руби вела себя интенсивнее, раскрывая свои отверстия, демонстрируя их Олли, плавно двигаясь в беззвучном танце, поглядывая на меня. Сегодня мне было все равно на ее зияющие раны, но странная боль в затылке сказала мне, что я приползу к ней снова. Мир с Голдой не сможет длиться вечно. Моя молоденькая жена была безупречна с ее свежей розовой кожей необычайной юности, с аккуратными мягкими складками, тугим лоном, почти невинная. Ни в какое сравнение с бывалой шлюхой. Что же, черт возьми, тогда тянуло меня сюда? Неспособность подавлять свои похотливые желания? Предпочтение к содомическим сношениям? Или же привычка делать это грубо, глубоко и грязно? Никакого точного ответа на вопрос, но в подсознании я упрямо оправдывал свое поведение тем, что просто нуждался в сексе, в своеобразной встряске. Воздержание — оно никогда не было моей сильной стороной. А Голда? Она же не подпускала меня к себе… …тогда, когда долгожданное тепло наконец-то осело на Лондон, сменяя сезон холода и промозглых дождей. Конец февраля. Выжданные мною рекомендованные пять недель. Алый восход разлился над горизонтом, посылая первые утренние лучи в супружескую комнату, где, как обычно, не спала моя Голда. Она вытянула правую руку к тянущимся полоскам света, пронзающим ее, рассматривая мелкие пылинки, повисшие в воздухе. Я тихо приоткрыл дверь в спальню, принеся с собой слабый сквозной ветер, пропитанный стойким запахом рома и шлейфом моего тела. Голда сглотнула и прикрыла глаза, слушая, как я прохожу в комнату, раскладываю по каминной полке свои личные вещи, освобождая карманы. Затем хлопнула ткань пиджака о спинку стула, лязгнули подтяжки, с шорохом опустились брюки, треснула пуговица рубашки. Она слышала, как я запустил что-то тяжелое в прикроватную тумбочку, звякнув предохранителем — это был мой револьвер.  Через миг я прикоснулся к ее плечу губами, зная, что она не спит, обвивая и теснее прижимая к себе. Я ясно осознавал, что у нее травма — душевная, психическая, и весьма сильная. А я с ее высоты обзора выглядел тем, кому лишь бы присунуть. Но, блядь, это было не совсем так. Я несколько раз общался с доктором, а затем обратился к Мэгги, которая доходчиво объяснила мне на пальцах, что у Голды могли возникнуть страх снова забеременеть или навязчивые мысли, что секс спровоцирует осложнения после случившегося, но самое главное — это обида. Обида на меня, которую невозможно искупить. Я не мог позволить себе расклеиться, выражая скорбь через злость и насилие вне семьи. — Шейфеле, — мои губы опустились на ее шею и правую ключицу, — зачем ты-таки меня мучаешь, м? Голда грубо пихнула меня локтем, получше укрываясь одеялом. Это — раз.  Моя настойчивость сворачивала и не такие горы. Я поцеловал ее в щеку и уголок губ, наблюдая покрасневшие от бессонницы и слез веки. — Сладкая, хватит уже горевать… Голда выбралась из-под моей руки, не открывая глаз. — Дорогуша, я большой мальчик и понимаю, что тебе горько, как и мне, так? Но мы не можем избегать физического такта в наших отношениях вечно, не так ли? — я, Алфи Соломонс, канючу ебучий секс у своей законной жены!  Полный пиздец… — Шейфеле, я же знаю, что ты не спишь и ждешь меня — видел твою тень в окне. Голда фыркнула, зарываясь лицом в подушку, закрываясь в надежде, что когда она откроет их, меня здесь не будет. И что мне оставалось? Ее неприступность стала истоком бед и своеобразным катализатором к моим необратимым действиям. Зря, конечно, я пошел на измену, но именно сейчас было необходимо исправлять ситуацию. Юноша снова застонал, когда Руби выгнулась максимально, бросив жалобный взгляд на Генри: — Я-таки, блин, больше не могу. Я потушил свой окурок. — Ставлю сто к одному и мое золотое сторожевое кольцо, что Оливер спустит в штаны. Ставлю на это, — сняв украшение, я подкинул его в руке. Генри азартно ухмыльнулся, выуживая из кармана пиджака жемчужные бусы. — Ставлю цацки, которые стянул вчера у одного болвана, что он продержится еще пять минут. Я подошел к брату и, внимательно осмотрев украшение, убедился, что это настоящий жемчуг, весьма приятный на вид. — Славная вещица. Знаешь, уговор, да. Голде они будут очень к лицу. Олли беспомощно схватил воздух, поглядывая на нас, возвращая взор к Руби, что принялась грубо сношать свою задницу тремя пальцами. Я мысленно улыбнулся — туда входило и не такое, держа в руке часы. Через три минуты и двадцать три секунды, захныкав и застонав, Олли задрожал, выплевывая воздух, наливаясь краской — парень финишировал в штаны. Я победно усмехнулся, клацнув крышкой часов, поймав брошенные мне бусы от Генри, который расхохотался и, естественно, не собирался останавливать унижения, хватая Олли за шею. — Ты как гребаный малец, приятель! Нет в тебе мужика, нет. Не вырос еще, — цедил он, стаскивая с тарелки галет. Генри заставил Олли раздеться, вытереть сперму о кусок печенья и съесть ее на глазах у женщины. Олли стыдливо потянул брюки вниз, подрагивая от оргазма, поглядывая на меня в ожидании помощи, пока его уши и лицо горели алым пламенем, дрожащей рукой собирая свой пломбир. Генри, вероятно, добился бы своего, если бы я не вмешался. — Оставь его, а, — я пихнул Генри в плечо, ближе к двери, потому что основной задачей оставалось доставить его домой. Олли встал на ноги, отлепляя от тела мокрые брюки, зло смотря на Генри. Кажется, в этот миг между ними зародилась чистая неприязнь. POV/ГОЛДА Я помогла Риве приподняться, протягивая ей немного воды. Сделав два глотка, она благодарно опустилась на постель, продолжать кричать с каждой схваткой. Теперь я приблизительно различала, что это такое, варьирующиеся между периодической болью, стягивающей низ живота до потемнения в глазах и желанием застрелиться. Мое сочувствие было на максимальной ступени, несмотря на вопли Ривы, что металась по кровати, как одержимая. Авиталь Соломонс взмолилась, посмотрев на Бат-Шеву, и та негодующе увела глаза — ей было неудобно за дочь, но перед кем? Она постоянно поглядывала на меня тем высокомерным взглядом, говорящим о презрении к моему мужу и происхождению. — Где мой муж? — вскрикнула Рива. Я не знала, что ответить, поглядывая на Авиталь. Когда молодая повитуха склонилась к ней, чтобы ощупать плод, Рива стала лягаться, и она отступила, не сказав ни слова. Бат-Шева вздохнула: — Ты дашь ей осмотреть тебя или нет, глупая кобылка? Рива завыла от очередного приступа боли. — Где Генри? Он приехал? Авиталь отбросила все попытки и, махнув рукой, вышла из комнаты. — Ты, должно быть, самая безумная еврейка на свете, Рива, ты знаешь это? — поинтересовалась я. Голова ее в шоке повернулась в мою сторону. — Что ты сказала? Я сердито указала на нее пальцем: — Этот ребенок идет тазом и это мальчик, насколько я знаю. И если с ним что-нибудь случится из-за того, как ты машешь ногами, Генри сойдет с ума, Рива! Он так ждал этого сына! Она стихла, переваривая эту мысль. — Ты же знаешь, что Алфи отправился за ним. И когда Генри появиться здесь, то будет терпеливо ждать исхода в комнате за плотным занавесом, — я ткнула пальцем за спину. — И независимо от того, приедет он через пять минут или через час, этот малыш должен увидеть свет! Упоминание о муже привело Риву в чувство. — Но мне больно, Голда. Очень больно. Я попыталась улыбнуться, взяв Риву за руку. — Конечно, больно, но это временно. Она сморщилась. — Ты что, не злишься на меня? — ее вопрос звучал сквозь зубы. Я отрицательно покачала головой. — Давай поможем этому маленькому Генри, хорошо? Рива вытерла капельки пота с носа. Было видно, что ей плохо, больно и невыносимо одиноко. — Почему он не может быть со мной, чтобы увидеть, как родится его ребенок? Я знаю, что это укрепляет связь мужчины со своими детьми. Бат-Шева отвернулась, скрывшись за плотным занавесом вокруг кровати. — О, Всевышний… это уже не поможет. Я прикрыла тело Ривы простыней, как требовали от меня законы. Она была в агонии: — Я не буду рожать без Генри! Авиталь вошла в комнату на втором дыхании. — Она хочет своего мужа, вы только посмотрите! — голос матери Алфи был не таким, каким я его слышала раньше. — Пока мы ждем этого обормота — плод может погибнуть! Риве было неприятно слышать, как ее свекровь разговаривает с ней, учитывая, что ее мама тоже была с ними в комнате. Бат-Шева качала головой. Ее дочь была на абсолютном пике внимания, выжимая из этого максимум. — Он с проституткой? Снова с проституткой? Кто-нибудь ответит мне? Я не знала, что ответить, поглядывая на Авиталь, которая опустила глаза. Неужели она знала, чем занят ее сын и отпускала ему это? Бат-Шева подошла к кровати: — Ты выставляешь себя дурой, Рива. Это твои четвертые роды! Хватит ломать комедию! Рива снова сжала кулаки в гневе, но голос ее матери говорил ей, что она довела всех до предела. —Голда, где он? Алфи нашел его? Авиталь покачала головой и раздраженно сказала: — А ты как думаешь? И вообще, зачем он тебе здесь? Он будет только мешать. Рива не слушала, она была на пределе своих сил при мысли о том, что ее муж развлекается, в то время как она в агонии рожает его ребенка. — Он предпочел бы быть с этими шлюхами в борделе Алфи, чем со своей женой! Кто-нибудь звонил в Ислингтон? Меня поразило сказанное, обдав тело жаром. У Алфи есть бордель? Авиталь, бросив на меня короткий взгляд, зло посмотрела на Риву: — Что ты… мелешь? Но было поздно. Я уловила попытку сгладить углы в лице матери моего мужа. Она знала, чем занимаются ее сыновья, что у Алфи есть свой бордель, и достопочтенно прикрывала их задницы. Нить доверия к ней живо оборвалась. Ухаживая за мной после выкидыша, Авиталь, возможно, докладывала сыну обо всех моих переживаниях. Я делалась с ней многим и теперь чувствовала себя дурой. Алфи знал все мои трещинки. — Он уже в курсе, — отчеканила Бат-Шева. — Знает, что ты рожаешь и, как ты могла заметить — он не торопится. Генри было наплевать и все в комнате это знали. — Почему бы тебе просто не согласиться с тем, что он не придет, пока ребенок не родится? Бат-Шева тяжело вздохнула и Авиталь последовала ее примеру, чуть виновато потрепав меня по плечу. — Может тебе пойти отдохнуть, милая? Рива заплакала, протянув мне свою руку. Ее лицо было красным и блестящим от слез. Авиталь долго смотрела на старшую невестку. Трудно не согласиться, что Рива выглядела плохо: с широко раздвинутыми ногами, выставленными напоказ фиолетовыми растяжками и темной заросшей промежностью. Авиталь покачала головой и прошептала на выдохе: — И как только мой сын умудрился оплодотворить эту грязную суку? Я вышла из комнаты, вдыхая прохладу коридора, улавливая голос Алфи внизу.