Секс, любовь и иудейство

***

POV/АЛФИ В полдень я привел Генри домой. Мы сидели в гостиной — место, где собрались все мужчины. В их числе были Олли, мой отец и Алан Майер, который не протянул мне руку, чтобы поприветствовать. Дом располагался в Камдене и представлял собой просторное строение в исключительно английском стиле, до недавнего времени почти полностью копирующее мое жилище изнутри. Не то, чтобы у нас с Генри были сильно схожие вкусы, но, да — нам обоим нравились блондинки, машины марки «Ford», драки на ипподромах и шлюхи по пятницам. Однако в остальном, относительно интерьера и прочих мелочей, вроде портьер в гостиной, мы полностью расходились. Однако, некогда мы были оба женаты на сестрах, которые превращали своим безумным фанатизмом по отношению к нам эти прекрасные дома в настоящие склепы. Безупречно обставленные, с дорогой посудой и картинами на стенах, они казались неуютными, холодными и тоскливыми, куда не хотелось возвращаться даже на минуту, не говоря уже о том, чтобы проводить в них дни и ночи. Я обвел глазами горящий камин, расшторенные окна и новые обои в узор, подавляя желание сбежать отсюда вместе с Голдой. Теперь я понимал, почему мне в последние пять месяцев стало хватать несколько бокалов рома и одной дозы кокаина. На этом моя ночь заканчивалась и я шел в обустроенный Голдой дом, пропитанный теплом, в отличие от Генри, который не мог позволить ночи закончиться. Он никогда не знал, когда хватит, никогда не хотел идти домой, если не было необходимости, как сегодня. Я же уже не помню, когда в последний раз задерживался с Руби на всю ночь или с любой другой девушкой, чтобы просыпаться в борделе и натягивать грязную рубашку. Может, в последние месяцы брака с Дафной или чуть раньше. Трахайся здесь, а спать возвращайся домой — такое правило. Пока все потягивали ром и болтали о делах, ожидая исхода родов, я все смотрел на брата, который даже не подумал подняться к жене. Когда у Голды случился выкидыш, я не мог не беспокоиться о ней, моля Всевышнего о благополучии для моей жены. Я испытывал тревогу, естественное беспокойство вкупе с печалью отрицания, несмотря на визуальное спокойствие. Я все еще слишком хорошо помнил стены в ее комнате, которые обводил глазами, то и дело приближаясь к кровати, прикладывая руку к ее лбу, стирая испарину или прислушиваясь к дыханию, потому что мозг бесконечно рисовал ее безжизненной. Мне было важно оказать Голде любую помощь. Я без сомнения чувствовал, что по-настоящему забочусь о ней, и, вероятно, это было самое близкое, что когда-либо делал мой внутренний ублюдок по отношению к женщине. Я понимал Генри — он не любит Риву. У него нет тревоги, потому что она не нужна ему. Женатый без любви, как и я, так и не сумевший полюбить предложенный общиной выбор. Генри связал себя узами брака в двадцать два года и его первенцу сейчас могло бы быть пятнадцать лет. Всего на два года младше Голды, если бы Рива смогла выносить его. Поставив бокал, Генри уставился на меня своим пустым взором. — Вы с Ицхаком в последнее время кажетесь очень близкими. Я вздохнул. Это становилось повторяющейся темой. Генри никогда не был номером один у дяди Ицхака и с каждым годом ему было все сложнее и сложнее принимать это. Мои частые визиты к дяде стали своеобразным яблоком раздора между мной и братом, потому что я перестал ему рассказывать все о прошедших встречах и на то были свои причины. Последние три встречи мы выравнивали условия нашего контракта через юриста и нотариуса, улаживали все дела. По итогу, дядя Ицхак подписал акт дарения, который вступает в силу сразу после его смерти. Учитывая тот факт, что Генри вышел из тюрьмы относительно недавно, дядя Ицхак держал его на коротком поводке. А девушка, которую он принудил заняться с ним сексом, все еще жила в Камдене, на виду у всей нашей семьи, а это был еще один отягощающий фактор не в пользу Генри. До недавнего времени он молчал, однако теперь он начал возмущаться тем, что я был единственным наиболее приближенным к Ицхаку. Лениво откинувшись на спинку кресла, я сделал глоток и посмотрел на него из-под полей шляпы. Генри, будучи Генри, не мог отделаться от мысли, что ему не рассказали всю историю, что, честно говоря, было правдой. Ему было трудно смириться с тем, что я был деятелем, мыслителем и, что хуже всего, на меня возлагали большие надежды. — Остынь, Генри, ты знаешь, что я пашу, как черт, да. Я реализовал многие требования Ицхака, потому что это проще, чем ждать, пока ты не соберешься и не сделаешь, не так ли? Генри был ленив и будет, хотя он великолепен в угрожающей, хулиганской части бизнеса, потому что ему это нравилось. Я всегда был быстрее в планировании рабочей силы и налаживании связей между разными людьми, которые работали на нас. Генри наполнил свой бокал: — Я смотрю на тебя и вижу себя, братишка, если бы мне была дарована хоть капля ебучего доверия от дяди Ицхака. Я усмехнулся шаловливой улыбкой, которая привела меня как к огромному количеству женских коек, так и к бесчисленным дракам, например, в том же самом Эпсоме. Генри перегнулся через заляпанный ромом столик и схватил меня за грудки. Черт, на старых дрожжах его быстро развезло. — Ты всегда был хитровыебанным маленьким ублюдком, даже тогда, когда еще не умел держать свой хер достаточно крепко и ссался на ботинки, промахиваясь мимо горшка. Но Ицхак уже в те дни рассмотрел в тебе перспективу: ты стащил из его кармана двадцатку под видом игр, а он даже не заметил. Я одним глотком опрокинул свой напиток и улыбнулся брату. Мне крепко надоело. Я хотел выйти из этого дома, забрать жену и отправиться к себе. — Послушай, приятель, ты один из тех больших мальчиков в нашей игре и тебе пора уже взяться за разум и заняться делами, а не искать лазейки между мной и Ицхаком, так? Я заметил Голду, стоящую в пороге дверей. Взгляд Генри проследил за моим и заострился, когда дело коснулось моей жены. Он внимательно осмотрел ее платье, которое было самым скромным из всех, тем не менее мне было трудно выносить его наглость. Голда выглядела в соответствии правилам скромности, но это, черт возьми, еще больше распаляло мужскую фантазию, и так было всегда. Случайно увидеть женские голые колени все еще считалось верхом извращения в общине. — Я очень надеюсь, что если ты так пристально смотришь на мою жену, то у тебя есть запасная пара глаз, дружок, да, — пробормотал я. Я знал, что Генри никогда не станет лезть к моей жене в здравом уме, но девушки ее возраста и комплекции сносили ему голову на раз. Их скромность и неопытность были своеобразным фетишем для Генри и, что таить греха, — для меня тоже. Это безумно приятно: растлевать и развращать вчерашнюю школьницу, подстраивая ее под себя и свои вкусы, однако, я делал это без фанатизма со своей собственной женой, не вовлекая в это применение физической силы или угроз. — Не могу разобрать твое бессвязное бормотание, Альфред, потому что я очарован красотой твоей жены, — сказал Генри с дружеским смешком. Голда послала мне быструю улыбку, ожидая, пока я позволю ей подойти. — Ты дрессируешь ее, как гребаного Вуди, и готов спорить, однажды она сломается. Как дремлющий вулкан, ее извергнет, — заметил Генри. — Да, ты правильно заметил, что я держу ее у ноги, потому что это необходимо. Ей семнадцать и я не позволю ей наломать тех дров, которые наломали мы в свое время. Я потянулся за еще одной сигаретой, не сводя глаз с Голды. — Ты смотришь на нее так, словно хочешь съесть, — Генри подпалил сигарету. — Все еще мурыжит тебя и твои яйца? А что остается бедной Руби — снова пить твою сперму большими глотками, как после Франции? Черт, вы не нашли места получше, чем ебучий туалет паба? Я ведь так и не смог отлить после увиденного. Я фыркнул на тихий смех Генри. — Поверь мне, я получаю от Голды больше, чем ты можешь мечтать, гораздо больше, и сегодня… — я остановил себя, поняв, о чем говорю с моим пьяным братом. В прошлом, мы всегда делились друг с другом своими сексуальными приключениями, но Голда была моей женой и я уважал ее, чтобы разглашать такую ​​информацию. Генри усмехнулся: — Не могу представить себе лицо Голды в тот момент, когда она кончает… Если вообще умеет это делать, — он проворно склонился, выпытывая у меня подробности. Голда действительно умеет кончать и весьма сладко. — Знаешь, она не похожа на жену, которая когда-либо будет сосать член, если ты ее, конечно, не заставишь, подтащив к себе за волосы. А зная твой нрав… У-у-х! Гнев пронзил меня и я поднял руку, предупреждая. — Не говори так о Голде, еб твою мать, — я понизил голос, — или я, блять, отделаю тебя, да, что будешь месяц мочиться гребаной кровью! Не знаю, где я нашел в себе силы, чтобы не отправить ему в лицо свой кулак. Но, черт возьми, нельзя же было расстраивать матушку и святой день. Генри наклонил голову, с любопытством и ухмылкой разглядывая меня. — Вы только посмотрите, мой брат защищает женщину… — он театрально вздохнул. — Завтра закажу твою пропащую влюбленную душу отпевать в старой католической церкви. Нахмурившись, я отвел глаза: — Ублюдок. Я чувствовал привязанность и любовь к Голде, этого нельзя было отрицать, потому что мои неосознанные жесты, вроде приглаживания волос или расправления плеч, управляли мной, когда она была рядом. Но это все определенно не было пределом моих чувств, даже близко. POV/ГОЛДА Я наблюдала за Алфи и Генри, что располагались в гостиной. У меня пока не было желания возвращаться к Риве, а намерение пристыдить Генри, размеренно лакающего ром, возрастало в геометрической прогрессии с каждой секундой. Как он мог отсиживаться здесь с бокалом спиртного, пока его жена плакала и изнемогала от боли, рожая его ребенка? Эта семья была какой-то ненормальной, все в ней было сюрреалистично — от моего брака с родным дядей до изуверской холодности к детям. Мой взор остановился на Алфи, который что-то твердо объяснял своему старшему брату. Было нетрудно догадаться, что между ними повисло какое-то напряжение, судя по языку тела моего мужа. Мне не нравился этот Алфи: с темным лицом и опущенными бровями, излучающими раздражение и некую озлобленность. Но его сильный стан в ткани белой рубашки и черного жакета все еще был олицетворением мужественности. Я не могла объяснить даже самой себе возбуждение, которое вызывал в моей груди Алфи — по-настоящему опасный мужчина. Знание о его подвигах и тот факт, что он относился ко мне с особым трепетом этой ночью, было пьянящим чувством. Его стоны были громкими, а вздохи — глубокими. Каждый раз, когда Алфи раздевал меня, я видела в нем желание, такое яростное, что уже это заставляло меня извиваться от волнения. Он был подобен дикому зверю, которого я приручила. Алфи посмотрел на Генри и что-то вторил ему. Возможно, мой муж тоже не понимал политики своего старшего брата и осуждал, также сильно, как и я. Я знала, что скоро все закончится, мы вернемся домой. И на данный момент я хотела Алфи, чтобы успокоиться в его сильных руках так неистово, как никогда в своей жизни. Я, кажется, правильно понимала, что положение моего мужа в криминальном сообществе, в конечном итоге, принесет нам самую лучшую жизнь из тех, что можно пожелать или представить. Разумная сторона моего мозга, тем не менее, ясно осознавала, что Алфи занимается серьезным мошенничеством и это может привести или к трагедии, или к тюрьме. Кровь на костяшках — самое малое из того, что случалось с ним за эти месяцы. После того утра в Лутоне Алфи привез меня домой и исчез, вернувшись только поздно ночью настоящей побитой собакой. Я видела, как он осматривает в зеркале свои ребра, стягивая майку в уборной; проводит языком по зубам, отыскивая сколы, и матерится. Следующим утром в газете я прочла о драке, настоящей битве, которая разразилась в Клэптоне во время собачьих бегов. И по началу я не могла связать очевидного, потому что мои мысли были далеко. Я выпрямилась. Каким бы буйным и порывистым Алфи не был, Ицхак всегда прикроет его спину. Беспокойство портило добрые времена, и судя по тому, как Алфи относился ко мне этой ночью — именно они и настали. Боль медленно уходила, сменяемая нежностью моего мужа. Вспомнив Риву, ее слезы и мольбы найти Генри, я вдруг увидела нашу схожесть: нам было мало наших мужей в эмоциональном плане. Мне хотелось Алфи в трудный момент, я так же требовала, чтобы его позвали, но это было непозволительно со стороны правил чистоты и уединения. Я видела, чем может закончиться мой брак с Алфи, если я не буду осторожной в словах и действиях, выказывая слишком много любви и привязанности к супругу. Моя любовь к нему неожиданно стала роковой слабостью. Незачем превращать эти отношения в односторонние раньше времени. Рива все еще боготворила своего мужа, а Генри оставался рядом только потому, что она была его законной. Насколько я знала, получить развод в еврейском браке было недостижимой вещью: множество встреч с раввинами, которые чаще были на стороне мужа, нежели жены, особенно, если один из них приходится негодному супругу дядей, намеренным отстаивать его права на сохранение союза всеми силами. Очевидно, единственным выходом из брака была смерть, и Алфи об этом знал, когда толкал Дафну на подобное… если только не задушил ее голыми руками так, как показывал Ноа. Очередная волна ужаса и плохих воспоминаний скользнула по спине. Почему я живу с этим знанием и занимаюсь любовью с человеком, который мог пойти на убийство, закрывая глаза? Ответ лежал на поверхности моей жизни — мне некуда идти. Дядя Барнетт показал себя и свое ничтожное положение в той схватке. Он был не равен моему мужу и даже не пытался. Мои родители умерли. Я обыкновенная сирота, абсолютно не способная выживать в реальном мире, выросшая в пуританской строгости и бытовой роскоши, которую мало-помалу развращали в браке за состоятельным мужчиной, ведомым в рэкете, сексе, беспомощным в воспитании сына и семейной жизни. Мой муж был бизнесменом, гангстером из огромной семьи с ее неукротимым влиянием, и я могла ясно понимать, что таким образом передо мной открыты множество дорог, эдаких золотых путей, обвешанных колючей проволокой. Это понимание помогало мне в той или иной степени и я была намерена выжать из своего положения максимум. Образование, достойное положение в обществе и прочие личные успехи — это все потому, что я стою за мужем, который имеет достаточно высокое положение в Лондонском мире и некоторую положительно-опасную репутацию. Что касается детей, то я люблю их, и взгляд Торы решает достаточно много. Забота о продолжении рода — наиважнейшая заповедь и от ее выполнения нельзя отказаться, аргументируя это ребяческим «не хочу» и «не буду». Чтобы мир продолжил существовать, я обязана рожать от Алфи столько детей, сколько мне пошлет Всевышний. Если их будет двое, значит двое. Если десять — такова судьба и моя, и моего мужа. Никто из нас не в праве избегать этого. Я попробовала по велению Алфи и это принесло нам обоим нескончаемую боль. Я бы хотела иметь продолжение себя. Любой человек стремится оставить после какой-то след в этой жизни — физический или духовный. Это проявляется в инстинктивной потребности иметь детей, воспитывать их и любить. Я не могла не злиться на Алфи из-за его попыток подавить в себе этот важнейший инстинкт, будь он сознательным или без. Возможно, на то у него были свои глубочайшие причины: горькое детство или… смерть младшего сына. В любом случае, Алфи соблюдает запрет уничтожать семя, что в конечном итоге приводит меня к отсутствию какого-либо выбора и обыкновенному тупику. Когда муж, наконец, заметил меня и жестом пригласил подойти, я послушно приблизилась. Генри пристально посмотрел на меня, его глаза блуждали по моему телу, как будто я стояла перед ним нагой. Он обвел мою грудь в ткани платья, а затем зациклился на ногах, обводя мои колени, облаченные в колготки. Я невольно покраснела и поправила выпавшую из-под платка прядь волос. Алфи усадил меня на подлокотник кресла и целомудренно взял за руку. Генри наблюдал за нами и под таким тяжелым взором я почувствовала себя неудобно. В последние месяцы я стала побаиваться, находясь рядом с братом моего мужа из-за его протяжного взгляда, который имел схожесть с тем, что устремлял на меня Алфи, но он был моим мужем. Ему было позволительно смотреть на меня с неким вожделением. — Ну, она все еще не окотилась? — Генри казался скучающим, делая глоток. — Ты не думаешь, что тебе следует подняться наверх, Генри? Риве нелегко, она плачет и… Алфи похлопал меня по бедру, подняв предупреждающий взгляд, и я смолкла. Генри приподнял брови, а затем, ухмыльнувшись, подмигнул младшему брату, который не мог не ухмыльнуться в ответ над его выходками. — Милая добродетель, ты-таки уже давно здесь? — обратился ко мне Генри и в его интонации повисла противная насмешка. — Да, давненько, дружок, — Алфи взглянул на часы, а потом на меня, погладив по спине. — Четвертый час, да-а, — он заступился за меня, но его слова ткнули меня носом, как слепого котенка в миску, что я зря распыляюсь на Генри. — Если бы ты только пошел и увидел свою жену, она бы успокоилась, — не унималась я, ища поддержки в лице Алфи, обращая беседу к нему. — Ты знаешь, у нее потуги, а она отказывается тужиться и сводит ноги. Алфи, кивая, затянулся своей сигаретой, протягивая ее Генри: — Это похоже на Риву. И снова никаких действий. — А твоя маленькая жена — серьезная девочка, а? Это в ней от отца — расхитителя юных хасидок, не так ли? — спросил Генри, улыбнувшись мне из-под завесы дыма. Алфи потер бороду с яростным треском, наблюдая за нами: — Основные таланты достались ей от матери. Генри начал смеяться и я возненавидела его смех, который звучал как оскорбление. Он смеялся надо мной и над моими родителями. — Ты помнишь, как мы поймали Бэллу, когда она спускалась по водосточной трубе из окна чердака на свидание с Линцом? Сумасшедшая, она могла сорваться и разбиться, черт возьми. Алфи потер лоб, стараясь не встречаться со мной взглядами:. — Смутно, да? Генри покрутил ром на дне бокала, поворачиваясь ко мне и указывая на меня пальцем. — Твой муженек оказался весьма ловким: поймал твою матушку и потащил к отцу, а тот устроил ей такую знатную порку. Ты помнишь, пап? Мистер Соломонс-старший отвлекся от газеты и усмехнулся. — Только свист розг и стоял. Алфи выпрямился: — Ладно, я только хотел уберечь ее от проблем, да? — Хочешь выпить, Голда? Я знаю еще очень много историй, — Генри подмигнул мне. Я поднялась на ноги. — Ладно, вернусь наверх, чтобы заменить вашу маму. Авиталь выглядит очень усталой. Генри был поражен моими словами, потому что Авиталь, насколько я могла рассмотреть, ненавидела свою невестку. — Мама тоже здесь с утра? — поинтересовался он, протрезвев ровно на миг. Алфи потушил сигарету. Братья забеспокоились: мать была единственной женщиной, которую они бесконечно уважали. Генри встал, посмотрев на Алфи. — Пойдем, посмотрим, как поживает наша матушка, а, — сказал он, задев мое плечо. — После всего этого Риве лучше напрячься, верно?