Секс, любовь и иудейство

***

POV/АЛФИ Я не мог противостоять соблазну, проникая в Голду с новым потоком желания, целуя ее в приоткрытые губы. Пульсирующая потребность в паху и во всем теле увеличивалась под действием кокаина и я не мог не признаться себе в этом. Голда слегка сдвинулась подо мной и я почувствовал, как ее стан напрягся, и это определенно не было связано с тем, что она собиралась кончить еще раз. — Как дела, славная моя? Не утомилась часом? Смущение отразилось на ее раскрасневшемся лице, которое было самым прекрасным в этом мире, и я подавил желание улыбнуться. — Алфи, а как скоро ты…? — быстро спросила она, опуская глаза. — Минут пять, если позволишь мне двигаться быстрее. Лоно Голды сжалось от этих слов и я застонал, так в нем было узко. — Ты же понимаешь, что медленный темп не даст мне кончить, да? Голда кивнула, подарив мне необходимое разрешение. Я приподнялся на локтях и ускорился, проникая глубже и сильнее. Мои яйца подтянулись к телу. Голда прижалась ко мне, играя внутренними мышцами, сжимая мой член, как жгутом. — Черт, это похоже на рай, да? — я замер, когда она зашипела после очередного толчка. — Тебе больно? Голда приоткрыла рот: — Нет, все в порядке. Я хочу, чтобы ты получил удовольствие. Я поцеловал ее в лоб, как самого любимого ребенка. Старый озабоченный ублюдок — вот кем я являлся, но у меня не было сил остановиться. Я вскинул левое бедро Голды и стал врезаться чаще, глубже и быстрее, следя за тем, как вскидывается ее грудь, как мои бедра врезаются в ее, и как мой член проникает в податливое лоно, исчезая и появляясь из скользких стенок. — Тебе очень нравится, когда он внутри? — я испустил лихорадочный вздох и Голда проглотила мой воздух. — Да… — Ох, блять… Папочка вот-вот кончит, да? Рьяно вбиваясь, я достиг дна ее лона, упираясь в шейку, а затем отпустил себя. Струи спермы выплеснулись, когда кульминация заставила мои глаза заискриться, а мышцы — сократиться. Ругательства посыпались из моих уст и я не смог сдержать их, прикусывая шею Голды. — Сладенькая моя с чертовски тугой «киской», да? Голда лежала с закрытыми глазами, содрогаясь и морщась от каждого моего толчка, укуса или поцелуя. Оргазм даже близко не коснулся ее во второй раз. Опустошение уронило мой лоб рядом с ее щекой, а губы невольно отыскали мягкую кожу скулы. Я на мгновение прикрыл глаза, наслаждаясь ощущением ее податливого тела под моим, ее приятным ароматом, который теперь смешивался с моим, и более темной нотой секса. Голда провела пальцами по моей спине, вызывав новую волну мурашек. — Ты же любишь меня? — до меня донесся ее далекий голос. Я приподнял голову, смотря в ее глаза. Зачем она задала этот вопрос? — Конечно, детка. Голда удовлетворенно моргнула: — Правда любишь? Просто ты никогда почти не говоришь об этом и я… — Ш-ш-ш… — я положил указательный палец на ее губы. — Правда люблю тебя. Никому не отдам, да? Никогда и ни под каким предлогом, так? Ее глаза заблестели от счастья, наполнившись слезами. Я слышал, что женщины способны испытывать грусть после оргазма, превращаться в более меланхоличных, но здесь было что-то другое, смешанное. Голда сморгнула слезу, что затерялась в ее волосах, рассыпанных по подушке, и я осторожно стер оставшуюся блестящую полосу. — И действительно хочешь от меня сына? Я улыбнулся. Простит ли меня Голда, когда узнает, что я желаю его в личных целях? Мои губы опустились на ее, прежде чем я положительно промычал, в который раз заменяя правдивый ответ. Я бы и хотел ребенка, но как-то абстрактно, да и Джозеф не выходил из моей головы. Иногда во снах я прикасаюсь к нему, чувствую тепло его кожи. Но послевкусие, с которым я обычно просыпаюсь, вновь сдирает кожу с едва затянувшейся раны. Все эти вопросы близких о еще одном наследнике режут меня без ножа, но никто этого не видит, кроме, может быть, Голды. Не будь этой сделки с Ицхаком, я бы поддался метаниям, будучи убежденным, что пока не стоит заводить еще одного ребенка: ни время, ни место, и ни я, из которого отец, как из Ицхака балерина. Во мне все еще жили сомнения относительно того, хочу ли я вообще иметь детей, помимо Ноа. И дело, кажется, было не в страхе повторения того, что случилось с Голдой или с моим маленьким Джозефом… Но в чем же тогда? Я не мог до конца разобраться в себе. У меня просто не было на это времени. Подвешенное состояние, весы которые я усердно перевешивал на сторону наследника, несмотря на невыносимую борьбу с собой и Голдой, которая, кажется, даже захлебнувшись бешеным приливом материнства не торопила меня, выплескивая прилив на Ноа, который наслаждался ее любовью, да и сама держалась особняком положенные восемь недель. После, она задала мне вопрос: стоило ли нам возобновлять естественные процессы? И да, и нет. Уничтожать семя, проливая его наземь, запрещено. Но разве я не был порочным? И не все ли мне равно по большому счету? Желание получить власть, абсолютное господство — вот, что двигало мной. Я осторожно выскользнул из Голды и, опустившись рядом, притянул ее к себе не задумываясь, потому что сейчас ей нужна моя близость. Она, как маленькая девочка, которая ищет внимания, но никогда не попросит его прямо. Голда смотрела на меня преданными голубыми глазами и я погладил ее раскрасневшееся лицо, понимая, что власть — это не единственная причина, по которой я поступал так, как поступал. Было что-то еще: любовь к Голде или что-то вроде этого, о чем я читал в книгах по ходу юности. Странные чувства от дрожи в коленях до переливов адреналина, постоянное желание быть рядом и жгучая ревность. Разве такой, как я, мог влюбиться? Глаза Голды расширились, метнувшись к низу, а лицо моментально побагровело. В моем ступоре после кокаина мне потребовалась секунда, чтобы проследить за ее взглядом и остановиться на простыни. — Прости, Алфи… я не могла знать и… теперь тебе придется окунаться из-за меня. Господи, я отвратительная жена! Поцеловав ее в висок, я соскользнул с кровати: — Я принесу полотенце. Я прошел в ванную и мой взгляд остановился на моем члене. Он не был испачкан кровью. — Алфи, прости. Мой весет — он все еще… Внезапный прилив кокаина заставил меня покачнуться и найти опору в раковине. — Непостоянный, да-а. Я не первый день женат, дорогуша. К тому же, порочному мужчине все равно, ты не забыла? Я вымылся и смочил полотенце теплой водой, прежде чем вернуться в спальню, обнаружив, что Голда прячет от меня пятна крови на простынях одеялом. — Крови гораздо больше, чем в нашу первую брачную ночь, — прошептал я с нитью юмора и Голда стыдливо кивнула, готовая расплакаться от позора. Я опустился рядом с женой и, протянув ей полотенце, осторожно раздвинул ее ноги. Может, это был плод моего животного труда, мало ли. Голда накрылась тканью, но от меня не ускользнуло, как ее кожа преддверия припухла, перепачканная кровью. — Я делала проверки три дня подряд и все было чисто, клянусь. Я поцеловал ее в колено. — Ты все рассчитала правильно, не ругай себя. Как боящийся Небес супруг, я веду свой подсчет и записываю. Румянец на щеках Голды стал более выраженным. Я поправил полотенце, прежде чем прижать ладонь к нижней части ее живота. Ее мышцы сжались от прикосновения. — Попросить старуху налить тебе прохладную грелку? Я слышал, что это помогает. Я не знал, как облегчить ее состояние и уменьшить стыд. Она была миниатюрной и нервной, а я был большим засранцем, который сгорал от потребности иметь ее постоянно. Голда посмотрела на меня извиняющимся взглядом: — Нет, не нужно. Я все еще хотел ее, может быть, больше, чем когда-либо, потому что сейчас она казалась такой уязвимой. — Надеюсь, я был достаточно нежен, да, и эта трагедия сейчас произошла не из-за меня? Голда улыбнулась: — Не могу поверить, что Алфи Соломонс говорит о «нежности». — Мои люди тоже не поверили бы, если бы им сказали, что я знаю такое слово. А мой отец, мой гребаный отец, он бы сошел с ума. Голда ухмыльнулась: — Это будет нашим секретом, потому что ты действительно был нежным плюшевым медвежонком. Я расхохотался. — Поверь мне, никто не удивлен этому больше, чем я. Мягкость не была моим стилем и я сомневался, что кто-то другой, кроме Голды и Ноа, смогут испытать ее в полной мере. Голда повернулась ко мне и прижалась к моему боку, положив голову мне на плечо. Я прижал ее крепче. Она трепетно вздохнула, будто это подарок, что я позволил ей прикоснуться ко мне. Я легонько погладил мягкую кожу ее талии, ощущая спокойствие. — Ты никогда и ни с кем не был нежным? — Однажды. Мне было четыре года, когда я нашел свою мать плачущей. Я хотел пожалеть ее, но отец оттащил меня и выпорол за то, что я поддался капризам женщины. Отец, Ицхак, Исайя и все остальные мужчины учили меня, Генри и Олли, что любая мягкость — это слабость, так? Голда поцеловала меня в щеку мягкими губами. Я сжал ее еще крепче, не зная, как реагировать на ее невинную ласку. — Я каждый день благодарю Всевышнего, что у Ноа есть ты, которая сможет научить его быть трепетным по отношению к женщине, да? И даже такого обормота, как я. Знаешь, это в тебе от матери, — мне не нравилось говорить о сестре или даже вспоминать о ней, потому что это каждый раз убивало меня. — Бэлла умела быть нежной, умела любить: меня, Генри, Олли, отца, дядюшек и Уильяма, несмотря ни на что. — А я и не помню их, — прошептала Голда, откидывая голову назад, чтобы встретиться со мной взглядом. Я поцеловал ее в висок, прикрывая веки, потому что чувство вины за смерть Бэллы еще сидело где-то во мне и я знал, что никогда не смогу справиться с ним. — Можешь рассказать мне больше о моей маме? Было так много вещей, которые я помнил о Бэлле, как будто они произошли вчера, но поднимать прошлое со дна памяти не хотелось. — Что именно ты хочешь узнать? Голда пожала плечами и я мысленно вздохнул. — Как-то я баловался в доках возле лодок — гонялся за Генри за то, что он называл меня подкидышем. Голда хихикнула: — Почему? — В детстве у меня были светлые волосы, в отличие от брата и сестер. Буквально, на два тона темнее, чем у Ноа. И Генри дразнил, да, паршивец, что родители нашли меня в доках. Придумывал разные истории, а я верил. Голда провела пальцами по моей груди, перебирая волосы: — Не представляю тебя ребенком. Я ухмыльнулся. — Ориентируйся на Ноа, только с серыми глазами, ага? Голда поцеловала меня уголок губ. — Ага. — Наступил я на якорь, представь себе, голой ступней. Голда вздрогнула и скривила губы, представив, через что прошла моя несчастная нога: — Уф… — Крови было, хоть жертвенную ванну набирай. Я заплакал. Твоя мама подбежала ко мне, ногу обмотала куском подола и потащила на спине в другой конец Ист-Энда. Потом отец устроил ей трепку за недосмотр. Он бил ее ботинком, а я пытался прикрыть ее собой, но Бэлла отталкивала меня. Глаза Голды округлились: она забеспокоилась. — Я никогда не позволю тебе бить наших детей. Вот что на нее нашло? Голда была слишком добра, слишком хороша для меня. Одна только мысль о том, что я могу причинить вред ее ребенку, также, как мой отец причинял нам всем вместе с моей матерью, вызывала у меня желание умереть. Я поджал губы, вспомнив, как прикладывал руку к затылку Ноа, и впервые почувствовал жгучий стыд. Если бы не Голда, я бы продолжал обижать свою кровь и плоть. — Я знаю, шейфеле. Ты оберегаешь Ноа, чужого сына, как свирепая тигрица, а за своих — ты нахрен прикончишь меня без раздумий, я в этом уверен, да? У Голды перехватило дыхание и ее голубые глаза наполнились слезами, которые она не хотела демонстрировать мне. Слезы? — Этот ублюдок Барнетт бил тебя, да? Голда отрицательно покачала головой: — Редко. Тетя делала это чаще. Эмоции сдавили мою грудь, но я проглотил их: — Полоса на твоей спине, я заметил ее. Она секла тебя? Голда вытянула губы: — На самом деле, это было первое наказание в пансионе, которое я получила. Конечно, не в последний раз, — сказала она поддельно-веселым голосом. — Ты была маленькой девочкой. Голда кивнула: — А ты — мальчиком, но тоже терпел многое. — Я был ребенком и не был им одновременно. Моя жизнь всегда была наполнена кровью и насилием, криками моей матери и ее слезами. Я думаю, это изменило меня, сделав таким скупым на эмоции, да?