Секс, любовь и иудейство

***

POV/АЛФИ Генри и я собрались в паб. Звонок Леона стал отправной точкой. Поправляя шляпу, я засек скорость, что лежала аккуратной линией на столике из дерева рядом с пепельницей, которую Генри осторожно выравнивал, опустившись на колени. — Давай что ли заправимся как следует, Алфи? Я взял виски и залпом осушил бокал для более плотного эффекта, прежде чем опуститься и быстро втянуть дорожку кокаина следом за братом через скрученную купюру. Громко всхлипнув, я поднес указательный палец к носу для максимального эффекта. Да простит меня Голда за эту пакость, которая, надеюсь, не скажется на нашей семейной жизни. Горечь ударила в горло. Скорость действительно была хорошей, добравшейся до мозга за несколько секунд. Когда кто-то заколотил в дверь, я сразу понял, что что-то не так, кивая старшему брату. Генри выхватил револьвер, приближаясь к двери. В винтажных вставках он смог разглядеть племянника. — Олли? Какого хрена ему тут надо? Молодой человек нашел опору в пороге: — Алфи, вашего отца… отца застрелили, — пролепетал он, запыхавшись. На мгновение я был уверен, что плохо расслышал. Только широко раскрытые глаза Генри подтверждали эти слова. — Что? — спросил он, хватая Олли за грудки и затягивая в дом. — Что?! Олли перевел дыхание, как всегда насупившись. Он бежал через весь Камден и крепко запыхался. — Альфред-старший был в баре с Патришей и в него попало две пули. Он все еще жив. Забравшись в автомобиль, я вывернул руль, прежде чем надавить на педаль газа и помчаться к центру. — Черт, мы же слышали его пятнадцать минут назад, — выдохнул Генри. — Не может быть, чтобы кто-то опередил нас! — Не знаю, Генри, — отрезал я. — Не знаю. Мы прибыли в паб через короткий промежуток времени. Я выскочил из машины. Снаружи было пусто, что было нам на руку. Полиция не приехала. Все в этом районе знали, что это за паб. О вызове легавых не могло быть и речи. Я вошел в заведение, стены и ковер которого были покрыты битым стеклом и кровью. Запах стоял убийственный. Так пахло только во Франции, когда свежая кровь выплескивалась из немецких солдат на мои руки, пораженных штыком. Пэт лежала рядом с упавшим стулом и пробоиной в голове. Леон зажимал рану в бочине отца полотенцем для рук, быстро пропитывающиеся кровью, пока тот отчаянно сжимал руку бармена, втягивая один хриплый вдох за другим, встречая нас широко раскрытыми глазами. — Мальчики… мои мальчики, — прохрипел он. Я всегда задавался вопросом: каково это видеть отца таким, смотреть, как он делает свой последний вздох в адских муках? Я боялся, что почувствую жалость, но ее не возникло, когда я увидел, как кровь хлынула у него изо рта. Я опустился на колени рядом с человеком, который непреднамеренно воспроизвел меня на свет, переглядываясь с Генри, что расправил плечи, кивнув отцу — образец, блять, дружелюбия и духа товарищества, держа руки в карманах брюк. Отец посмотрел на меня и я услышал нервозность в его голосе: — И тебе привет, сынок. Факт, что я пришел сюда, бросал его из жара в холод в предсмертной агонии. Я увидел его натужную улыбку: отец сохранил свое обаяние, но выпивка и разврат быстро испортили его красивую внешность. Однако я, должно быть, унаследовал один из его генов, потому что, что бы я ни делал — все равно выглядел относительно хорошо. — Какой ты у меня красивый ублюдок, а, — он тяжело кивнул бармену, прежде чем его начало трясти от кровопотери. — Сложен… как в хорошей поговорке. Как две капли воды со мной, да-а… Я ухмыльнулся, а потом сцепил зубы: — Нет, мы, бля, различаемся, что не говори. Главным образом в том, что я стараюсь отличаться, так? — Кто-нибудь вызвал врача? Он может выжить, — вмешался Леон, смотря на наши неторопливые действия, пока из отца вытекала жизнь вместе с кровью. Голос его звучал надрывно. Я отрицательно покачал головой: — Он не жилец. А ты, иди домой и забудь обо всем, что ты здесь видел. О нападавших поговорим утром, да? Отец поднял голову и, выпучив глаза, умоляя, вцепился в мой сюртук. Разве он не помнил, как избивал меня и вырезал любые намеки на сострадание насилием? Он попытался что-то сказать и я склонился к его лицу. — Врача… Помоги мне, сынок, мальчик мой… отвези меня… отвези меня в больницу. Я встретился с ним взглядом, заметив, как Генри надавил на рану в боку отца, чтобы остановить слова, которые он хотел сказать, и превратить их в болезненное бульканье. Его лицо потемнело: — Отвези меня в больницу, ты… наглый выблядок, отвези. Я отрицательно покачал головой. — Это тебе за мою маму, да, гребаная ты пизда! Ты больше никогда не будешь обращаться с ней так, будто она ничто! У нее не было сраного пенни, когда ты ушел, оставив с четырьмя маленькими детьми! Отец долго смотрел на меня, прежде чем ухмыльнуться. — Мы голодали, бесполезная ты сволочь! — я видел, как отец стонет от боли без всякого сострадания. — И если бы не братья матери, мы бы все сдохли в том разбитом доме, в котором ты растил нас. Отец приоткрыл рот, не стирая той саркастической ухмылки, когда я отпустил его рану. — Что ж, я не уйду… тихо, сынок. Ты собирался меня унизить, гребаный подонок… а ведь все, что у тебя есть, от ума и обаяния до красивой рожи… ты получил только благодаря мне! — теперь отец тыкал себя в грудь, когда кровь снова побежала из его рта. — Я был тем… — он покрутил пальцем, — кто сделал эту хрень и все это подстроил… я привел тебя в бизнес Ицхака, потому что любил тебя больше всех детей… а ты отнял у меня все. Расскажи об этом брату… Генри, нахмурившись, надавил на рану, чтобы отец замолчал. — В конце концов, ты знаешь, что если я сдохну… то… то смогу, — он закашлялся со свистом втягивая воздух из-за пробитого легкого, — смогу… навестить твоего Джозефа на кладбище… ведь он тоже мертв, не так ли? Ты не успел к нему… не спешил… сношая шлюх. Отец засмеялся, выплескивая кровь, и я почувствовал, как воздух покинул мой желудок, когда его слова дошли до моей подкорки. Я наклонился и ткнул одним пальцем в рану на его груди, когда ярость поглотила мои вены в бушующем огне. Папа действительно подумал, что это было забавно, что это была его удачная последняя шутка. Я уставился на человека, которого ненавидел всю свою жизнь, и внезапно понял, что это был настоящий Альфред Соломонс. И он произвел на свет еще одного такого же, как он — эгоистичного, жестокого хулигана, что сейчас смотрел на него через призму гнева, и им был я. Отец смеялся, выталкивая кровь: — Выпусти меня… папа, это я, твой маленький Джозеф… здесь так темно и страшно! Отец снизил тон голоса, подражая Ноа, и, слушая его, я чувствовал, что вот-вот сойду с ума от горя, захлебываясь собственным сердцебиением, жадно хватая воздух. — Ты, злобный понс, для тебя нет ничего слишком низкого, не так ли? — уточнил Генри. — Папа… в этой яме… яме полно червей и они… они поедают меня! Спаси меня, папа… Слезь… слезь с грязной шлюхи и забери меня домой… Мои зубы сжались, когда яростные слезы рванули из моих глаз в одночасье с беззвучным стоном. Я испытал смертельную агонию от его слов и в каком-то быстром рывке я схватил отца за шею, сдавливая ее двумя руками. — Без тебя я смогу спокойно горевать о своем маленьком Джозефе, не думая, будет ли поблизости твоя сучья морда, которая будет унижать мои проявления чувств! Теперь я смогу любить свою жену, не беспокоясь о том, что ты осудишь меня за это! Мне больше не придется слушать твои гнилые истории, поить твоих прихлебателей, забирать из пабов среди ночи и видеть маму избитой! Гнев был настолько сильным, что даже когда кто-то оттащил меня от тела, я все еще пытался нанести ему увечья. Генри стоял передо мной, вжимая меня в стойку бара, но я не видел его. Он держал меня с такой силой, что я вспомнил, насколько большим на самом деле был мой старший брат. — Алфи, Алфи! Посмотри на меня! — закричал он, схватив меня за подбородок. — Он уже мертв! Мертв! Ты слышишь меня? Я смотрел сквозь брата в течение долгих мгновений, сжав руки в кулаки, и почти электрический заряд проходил через меня, пока я постепенно позволял этому факту погрузиться в мой мозг. Все прошло. Наконец он ушел из моей жизни. Я содрал пальцы Генри с моего лица, скрипя зубами. — Убери руки, — прошипел я и он, выждав еще несколько секунд, убедившись, что я совладал с собой в той или иной степени, разжал хватку. Выпрямившись во весь рост, я разглаживал свою одежду, как самый привередливый человек на земле. Когда Генри протянул мне сигарету, мои глаза сумели рассмотреть беспорядок в пабе. Я сделал глубокую затяжку, подавляя дрожь в руках. Теперь, стоя там в крови отца, я осознал огромную силу ненависти. Она творила по своему великие вещи. Генри отпил виски из бутылки и протянул мне. Я сделал мелкий глоток, чтобы перебить запах крови, осевший в глотке. — Пойдем, тебе надо умыться, — Генри опустил руку на мое плечо, подталкивая к уборной. Открыв кран, я прислонился к краю раковины, делая глубокие затяжки. Генри старался не смотреть на меня, потому что я быстро стирал слезы внутренней стороной ладони. Черт, он знал все мои мгновения слабости. Я пытался сдерживаться, но слова отца рисовали передо мной силуэт маленького Джозефа, опущенного в землю. Его плач все еще стоял в ушах и на секунду, в замешательстве, мне захотелось рвануть на кладбище и выкопать своего ребенка из холодной земли. Сказанное отцом разбило мое сердце в очередной раз. Я протяжно шмыгнул, поворачиваясь к Генри. Он смотрел на меня с сочувствием. — Отчаяние хуже смерти, — напомнил он. — Я жду тебя снаружи. Надо разобраться с телом. Я кивнул, срочно подпаливая еще одну сигарету. Долгие годы я наблюдал за мытарством собственного отца от женщины к женщине, от семьи к семье, видел все во всех мельчайших подробностях и очень рано понял, что в этом мире, во всяком случае в нашем мире, выживает далеко не сильнейший — выживает жестокий и непредсказуемый, но умный и расчетливый, чтобы запугивать и доминировать над всеми вокруг себя. Это величественное знание вместе с данными чертами засело в моих костях, сделало настороженным, холодным, но в то же время наспех превратило из ребенка в мужчину задолго до своего времени. Это заставило меня приняться за мошенничество с большим пылом, которым мой отец когда-то гордился. В детстве я всеми силами пытался помочь своей матери: я никогда не осознавал, что это занятие станет моим образом жизни. Немного грабежей в тринадцать лет, еще больше грабежей в шестнадцать, тяготея с течением времени и по мере взросления к другим видам незаконной деятельности, чтобы держать мать — единственную женщину, которую я беспрекословно уважал — в достатке, с крышей над головой. Мир, в который меня забросило, превратился в то место, где я медленно поднялся с низов и в свои двадцать с небольшим сделал себе имя. Когда мы стали выносить отца из паба, Генри начал смеяться от действия кокаина. Мы устали, но нам необходимо было закончить то, что мы начали. Я знал, что это не смешно, но глаза брата, когда он смотрел на инертную фигуру между нами, заставила меня рассмеяться следом. Генри уронил отца.  — Какого хрена ты творишь? — спросил я, наблюдая, как он лениво поднимает покойника. Генри ухмыльнулся: — Он тяжелый, черт возьми. Всю жизнь Альфред-старший смотрел на нас всех свысока, оскорблял и обращался как с ничтожествами. Отчасти это было потому, что он был грязным ублюдком с болтливым языком и членом, который лез в любое доступное отверстие. Следовательно, я был молчалив, мало пил и зарабатывал на жизнь, среди прочего, ставками, но все же имел большую слабость к женщинам, унаследовав этот дар от своего старика. Мы уложили отца на заднее сиденье автомобиля. Он смотрел на нас с полуулыбкой и молочно-белыми глазами. Захлопнув дверцу, я повернулся к Генри. — Я закончу с этим всем, а ты катись домой. Я вздохнул, как и Генри несколькими минутами ранее. — Позволь мне помочь тебе, упрямый ты черт, а? Я покачал головой: — Нет, я разберусь с отцом, а ты возвращайся к сыну, приятель. Ты болтался со мной полночи, как дерьмо на подошве. — Поцеловать от тебя твою женушку? — голос Генри был мягким. Именно эта решимость, которой я обладал в избытке, сделала нас такими хорошими друзьями на эти сутки. Я был серьезен и Генри заметил, как мой гнев выходит на поверхность. — У тебя нет шансов: моя умная девочка не подпустит к себе такого кретина, как ты. Генри насмешливо кивнул: — Ну, да. Однако, ты не молодеешь, а твоя птичка только раскрывается. — Не приставай к ней, идет? Она — моя жизнь, мой свет во тьме, — я пригрозил брату пальцем и он лукаво усмехнулся. POV/ГОЛДА Я лежала в малознакомой мне гостиной, позволяя тишине окутать меня. С тех пор как я потеряла ребенка, мне нравилось быть одной. Это давало мне ощущение безопасности и оставляло вдали от притворства, что я в порядке. Иногда я удивлялась, как мне удается справляться со всем этим: замужеством, ролью матери для Ноа и большой трагедией. По прошествии месяцев с образовавшейся пустотой в душе, я была готова на все, лишь бы у меня снова получилось забеременеть, потому что видит Б-г, Алфи сам просит меня об этом. Сон медленно обволакивал меня, делая веки тяжелыми. Еще бы. Шел четвертый час. Самое крепкое время сна, с которым мой организм был больше не способен бороться. У меня не было сил переваривать эти сутки и я провались, терпеливо дожидаясь мужа. Под закрытыми веками мерцали лица людей, сменяясь быстрыми фотокарточками, сопровождаемые голосами и звуками. Алфи появился из тени и я почувствовала его губы на своей шее. Сначала я подумала, что мне это снится и, защищаясь руками, попыталась отодвинуться от его настойчивых губ. Открыв глаза, я увидела в глубочайшем мраке сначала темную мужскую макушку, что парила перед моим носом, потом ощутила колючие волосы бороды на своей шее, хихикая от знакомых рук, пытающихся приподнять мое платье, сгорая от поцелуев в ключицы и плечи. Тут меня осенило и я резко приподнялась на диване. — Алфи? Ты с ума сошел? — в моем шепоте звучало веселье, на которое он смутно промычал, понизив тон голоса, не прекращая ласкать мой переход от шеи к подбородку. Запрет заниматься любовью в гостях все еще существовал в нашем мире, как бы сильно этого не хотелось. Алфи выдал свою обычную ленивую улыбку, которую я услышала и то, как он оскалился, касаясь моих бедер. — Алфи, подожди. Его настойчивость уронила меня на подушки, а влажные губы упали на мою грудь, которую он торопливо раскрывал. От него пахло как-то не так: потом, засаленными волосами и горьковатым шлейфом духов. Алфи избегал моих губ, сдвигая вбок ластовицу моих трусиков, проезжаясь по гостиной звуком распахиваемой молнии собственных брюк. Никакой прелюдии и, что более важно, он касался моей нечистоты, будто напрочь забыл о ней. — Алфи, подожди, я… — его вес оказался на мне, — Алфи, я — нида, слезь. Алфи! Теперь я отталкивала его более агрессивно. — Алфи, перестань! — я стала шипеть громче, мешая ему, отнимая его руки от моего низа, пытаясь дышать размереннее под его весом. — Я не хочу так! Ты делаешь больно! Он впился пальцами в плоть на моих руках и я почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Страх обуял меня, когда он вдавил меня в диван сильнее, пытаясь справиться со своим брючным поясом. — Алфи, нам нельзя! Пусти! — я изо всех сил ударила его кулаком в грудь, пытаясь рассмотреть его лицо, что взлетело, оторвавшись от моей щеки, но ничего, кроме смазанного мрака. — Слезь с меня или я закричу! Ты слышишь? Он все еще не говорил и я увидела, как фигура в белой рубашке ретируется. Его вес скользнул с моего и, почувствовав свободу, я дернулась к ночнику быстрее, чем он успел перехватить мою ладонь. Свет вспыхнул и, ослепив меня на секунду, освещая стоящего передо мной на коленях Генри со спущенными брюками, что принялся выкручивать мои запястья, когда я стала корчиться в его руках. Он посмотрел на меня сверху вниз и я увидела, что он полон решимости овладеть мною. — Отпусти! Отпусти, кому говорю! Его свинцовые глаза горели и я почувствовала пламенный стыд, когда он уставился на мою голую грудь. — Тише, Голда, ты же не хочешь, чтобы Авиталь услышала нас? — сжимая мои запястья до побеления, он наклонился, взором указывая на мой живот. — Вряд ли я в этом деле хуже Алфи, а. Мы братья и привыкли помогать друг другу во всем. Ты уверена, что не хочешь принять мою взаимовыручку? Отвращение наполнило меня, пока я наблюдала за тем, как он пожирает взглядом неестественно расширенных зрачков мои вершины, выбравшиеся из ткани платья. — Пусти! Генри улыбнулся: — Я знаю, что это немного неправильно, но я давно присматривался к тебе, как к конкретному произведению. Ты стала избегать меня, да. Больше не хочешь, чтобы я даже подвозил тебя до дома, предпочитая ездить на автобусе, если Алфи занят, — в этот момент он захотел просунуть тяжелое колено между моими бедрами. — Где Алфи? Генри попытался сосредоточиться: — Не помню. Мы разбрелись около часа назад. Я вместо него. Я дернулась, пихнув Генри чуть выше области паха ногой, когда он решил опуститься на меня. Брат моего мужа отвлекся на удар и я, почувствовав, что хватка ослабла, воспользовалась возможностью выскочить из-под него на ковер. Я быстро поднялась на ноги и отошла на безопасное расстояние. Сердце бешено билось в ​​груди. Генри потер крепко ушибленное место, встряхивая головой, абсолютно дезориентированный: — Что меня выдало, на самом деле? Я сглотнула, подавляя дрожь в теле и губах: — Духи. Пройдя в кухню, через несколько минут я увидела, как Генри зашевелился в попытках встать на ноги. Подняв глаза, он указал на пространство рядом с собой. — Ты не вернешься, чтобы лечь со мной? Я стояла на ледяной кухне и, обнимая себя, отрицательно качала головой его пустому взгляду, пытаясь успокоиться. — Нет? — Генри был сильно пьян, судя по всему. — Как хочешь. Я стояла и ждала, пока он, спотыкаясь, не побрел в прихожую, подтягивая брюки. Я перетерпела еще десять минут: входная дверь захлопнулась, но я не сочла это безопасным. Генри мог вернуться. У него были ключи. Остаток ночи я провела сидя в углу дивана с поджатыми к груди ногами, раскачиваясь, пытаясь унять слезы унижения. Это было омерзительно и я едва не позволила этому случиться. Стыд вызвал новый поток слез, который я стерла тканью пледа. Отныне, Алфи был не единственным, кто видел меня обнаженной.