***
POV/ГЕНРИ Я сидел рядом с Алфи и наблюдал за горем своего младшего брата. Было так ужасно видеть полное запустение родного человека. И я чувствовал то же самое. Я переживал потерю так же остро, как и Алфи, но почему-то не мог сказать ему об этом. Мы были вместе в пабе, и Алфи говорил о Голде, стирая с разбитых о рожи макаронников костяшек кровь. — У нее часто болит спина, Генри. Когда я заходил к ним, Голда появлялась в прихожей с натянутой улыбкой и усталым видом. Я бы очень удивился, если бы она дожила до срока с этим ребенком. Ее живот был большим и уже, кажется, опустился, хотя до родов оставалось еще около двух месяцев. — Это весь вес, который она носит. Твой будущий сын, должно быть, будет иметь масштабную фигуру, как царь Соломон. Мы рассмеялись от этой мысли. — Надеюсь, Генри. — Алфи убрал носовой платок и схватил сигарету, — Мне нравится имя Шломо, это мужественное, счастливое имя. — Значит, ты не назовешь его Джозефом? -Я нареку его Джозефом, да, но второе имя должно отражать семейное происхождение и характер ребенка. Я ухмыльнулся. — Тогда лучше назови его Альфред-младший, и покончим с этим, черт возьми. Я рассмеялся с новой силой, и Алфи тоже, пусть чуть злее, чем обычно, протягивая мне сигарету. — Ты вообще бываешь дома? — я задел младшего брата прямым вопросом. Сильно затянувшись сигаретой, он кивнул: — Фактически. Когда прихожу — мои уже спят. Ухожу — еще спят. Но я взволнован, Генри. Не могу дождаться… Я снова улыбнулся. Беременность Голды и ожидание держали его на плаву в данный момент. Он ежедневно ходил на молитвы и просил у Всевышнего о том, чтобы Голда родила мальчика. Алфи хотел этого так отчаянно, что потратил огромные суммы на посещение гадалок и других кофейниц, которых мог найти в местной газете или из уст в уста. Все говорили одно и то же, это мальчик. Алфи много времени уделял бизнесу, пытаясь охватить все сферы, в которые его посвящал Ицхак, но, поскольку Голда была беременна, он, по крайней мере, не прикасался к Руби. После выкидыша он долго раскаивался и винил себя, но это не могло длиться вечно. Самобичевание Алфи прекращалось ровно тогда, когда окружающие переставали обращать внимание на его угнетенное состояние. Затем раздался звонок. Я смотрел, как Алфи разговаривает с кем-то по телефону и наблюдал, как меняется выражение его лица. С изумлением я проследил за тем, как Алфи уронил трубку, прежде чем заплакать. — Что случилось? Это должна быть Голда, и так думал весь паб, все внезапно затихшие приближенные. Я уже почти потерялся, когда Алфи, наконец, повернулся ко мне и отрывисто сказал: — Это сын, мой маленький сынок — он родился мертвым, Генри. Алфи заплакал, громко и мучительно, и ударил кулаком по столешнице, а потом снова заплакал. Я стоял рядом с ним в абсолютном шоке и недоумевал, что же могло убить такого дорогого и желанного мальчика. Мир сошел с ума.***
Мэгги и Исмаил чувствовали себя виноватыми, а когда больничная палата наполнилась семьей Альфреда, им стало еще хуже. Трагедия случилась на их попечении. Как они с этим справятся, как они снова заснут? И даст ли им заснуть Алфи, чей гнев был самой непредсказуемой вещью? Может быть, все могло бы быть иначе, если бы только Мэгги сохранила истину при себе. Так думал Исмаил, поглядывая на Голду. Она лежала в постели и не сказала ни слова с тех пор, как проснулась. Мэгс держала ее за руку и пыталась утешить, как могла. Авиталь плакала вместе с Авивой, недоверчиво качая головой. Медсестра вошла в палату и тихо спросила: — Могу я принести еще чаю? Авива кивнула. Чай заставлял их реагировать на окружающий мир в той или иной степени. — Провались этот сраный чай! — заорал Алфи, ворвавшись в палату следом за медсестрой, — Что случилось с ребёнком?! Рива курила снаружи. В больнице было запрещено курить, и, как всегда, она поставила свои собственные нужды на первое место. Она наблюдала за гневом Алфи и плакала. Я знал, что она чувствует, поэтому инстинктивно прижал ее к себе. Мы прижались друг к другу впервые за много лет. — Моя бедная Голда, она сама выглядит как гребаный труп. Через что нужно пройти! С чем приходится жить! — Что случилось? Почему младенец умер?! — голос Алфи разбивал больничную тишину. Рива посмотрела на меня и спросила надломленным голосом: — Разве он не знает? Я покачал головой. — Что она с собой сотворила — упала, что ли? Алфи был убит горем. Он выглядел так, словно у него отняли что-то очень дорогое. — Я так ждал этого ребенка, так ждал! Он гордился тем, что от него родится новая жизнь, это придавало ему веса в собственных глазах. — Голда не виновата. — Мэгги заставила себя поднять глаза на Алфи, набравшись внезапной смелости, — Ребенок умер от гонореи, венерической болезни, которой заразил ее ты. А тебя заразила Руби. Никто точно не знает, от чего умер ребенок — от шока, который пережила наша Голда, когда узнала о болезни, или малютку убила сама болезнь. Но он мертв, это факт. Прекрасный, сильный мальчик умер, и это твоя вина. Голда начала плакать. Она плакала от стыда и горя. Авиталь бросилась на сына с кулаками. — Ты грязное, отвратительное животное! Я не хочу больше тебя знать! Это конец. И если у этой бедной девочки, твоей жены, остался еще здравый смысл, она тоже должна уйти от тебя. Авиталь вышла из палаты, разорванная новостью — маленькая, сгорбленная. Казалось, она постарела за эту ночь. Алфи в сметении встал перед Голдой на колени и взял ее за руку. Она, наконец, заплакала, по-настоящему заплакала. И как только это началось, она не могла остановиться. Она могла слышать свой крик, но это звучало так, как будто кричал кто-то другой, как будто кто-то другой завладел ее телом, потому что этот крик не мог исходить от нее. — Не трогай меня! Ты никогда больше пальцем не дотронешься до меня! Я не хотела, чтобы ребенка унесли, пока ты не увидишь его! Когда доктор, наконец, воткнул ей в руку иглу, она была так благодарна за забвение, которое, как она знала, скоро наступит. Голда надеялась на Бога, что никогда больше не проснется. Это были ее последние сознательные мысли.