Секс, любовь и иудейство

POV/ГОЛДА Мне было плохо, и боль, которую я чувствовала, не облегчали таблетки, которые мой кузен постоянно пытался заставить меня выпить. — Пожалуйста, Симон, оставь меня, иди домой, я просто хочу побыть одна. Самая большая странность заключалась в том, что болело изнутри, вроде сердца или ребер, но я не могла объяснить это близким, поэтому предпочитала оставаться одна. В одиночестве я могла спокойно собраться с мыслями, сделать вид, что все в порядке, все хорошо. Я могла расслабиться, попытаться отдохнуть, и даже на несколько часов забыть о том, что произошло. Мне не хотелось вспоминать, как был зачат мой сын, но лицо тяжело дышащего надо мной Алфи то и дело всплывало в памяти, вызывая у меня приступы тошноты. Мой маленький Шломо был дитя пороков его отца, попавшим на эту землю после поступков, которые были такими гнусными, такими злыми, и все же я любила его. Он был невинной стороной, он был катализатором разрушения моей жизни, как и погибший первенец, и оба младенца придавали моей жизни смысл, гнилому браку — толчок, необходимый для выживания. Теперь моя собственная компания была наиболее предпочтительной. Одиночество создавало иллюзию, что мой малыш все еще жив, что мой сын все еще рядом, во мне. Я жила в этом мире, который лечил мое сердце. POV/СИМОН Я был на пределе своих возможностей. Ничто из того, что я делал для двоюродной сестры, казалось, не имело абсолютно никакого значения. Голда умоляла меня оставить ее одну, и всё, что мне оставалось — молча уходить. Внезапное чувство вины, которое я тайно носил с собой все эти годы, затяготило меня. Если бы только два года назад я не позволил отцу выдать Голду за этого ублюдка, всё было бы по-другому. Моя кузина умирала изнури в браке с безжалостным садистом. И я не мог больше смотреть на ее страдания. Глаза Голды с каждым днем становились все печальнее, она смотрела на меня, и эта мрачность была ужасающей. Я знал, что она мучалась: без сына, и что более отвратительно — без Алфи. Я нервничал, не боялся, но нервничал, потому что знал, что Голда с большим трудом переживет смерть Соломонса. Сегодня я передал ему записку о встрече. Алфи был дикой картой. Я видел некоторые из трюков, что он проделывал годами с людьми, которые пытались идти против его слова. Алфи воспримет всё это острее из-за кровных уз, а также из-за всепоглощающей ревности к Голде. Я планировал убрать его из жизни моей кузины, и ничуть не колебался с решением. Я давал ему возможность за возможностью искупить свою вину перед Голдой, а Алфи, будучи Алфи, забивал на них. Я наблюдал за Голдой годами, но этот сумасшедший ублюдок, которого ей преподнесла судьба, стал последней каплей. Я знал о сделке, которую Соломонс заключил с Ицхаком, но не мог рассказать как двоюродной сестре, так и никому другому. Алфи знал, чего от него ждет дядя — здорового мальчика, которого он передаст Ицхаку сразу после рождени, и он не выполнил свою часть сделки. Альфред не хотел смотреть в глаза Ицхаку. Если старик задумал наказать его, то так тому и быть. Я жалел лишь об одном, что наказывать его буду не я. Как Алфи справится с этим, зависит от него, но любой, кто попросит у него крышевание, больше никогда не сможет иметь дело с Ицхаком или его рабочей силой. Ицхак сделает его изгоем. Он должен был сделать это, когда Алфи довел Голду в самый первый раз, заставив ту сбежать из дома, но дал ему еще один шанс. Что ж, теперь он полностью потерял семейную верность, в частности за то, что провалил обещание и подцепил трепак. Алфи-младший был сыном своего отца из стаи сумасшедших падскуд. Что ж, Ноа обещал скатиться в эту же категорию, задушив в проеме двери котенка, принадлежавшего одной из дочерей Генри. Он сделал это так безжалостно, что его стоило уже сейчас увести как можно дальше от этой конченной семьи, потому что, если перед ним когда-нибудь появится выбор между задушить человека или оставить в живых, он, не задумываясь, сделает первое. Только Голда мешала этому маленькому сумасшедшему ублюдку раскрыться уже сейчас. У нее было достаточно проблем, с которыми нужно было бороться, потому я оставил ее в неведении относительно того, что сотворил этот тихий мальчик. И я буду защищать ее, пока дышу и двигаюсь. С Алфи было покончено, и это было бы достаточным наказанием для него, потому что он жил и дышал своей репутацией. Что ж, пусть он попытается напасть на меня после того, как я сообщу ему обо всем, что знаю, и он точно поймет, с кем имеет дело. Я не мог дождаться, когда это произойдет. Меня трясло от предвкушения, и я был заряжен адреналином.

***

— Мама, куда ты? — Абигаль только что поняла, что она на самом деле натворила, брякнув правду. Рива одевалась, мысли о сне давно исчезли. Теперь это была женщина, готовая к опасной миссии, которая повлечет за собой хладнокровное убийство Голды, если это будет необходимо. — Мама, послушай меня, мамочка. Я слышала их разговор в туалете, когда папа дразнил Голду. Она плакала. — О, мое сердце обливается кровью из-за этой шлюхи! Ты хочешь сказать, что ее новорожденный — сын Генри? — Мама, я не знаю. — Абигаль не понимала сути вопроса, хлопая испуганными глазами. — Если бы я трахались с ее Алфи, то не раскрывала бы карт, это естественно. Алфи, возможно, тоже не слишком обрадуется, когда услышит, любовь моя, что его драгоценная Голда спит с его братом! Абигаль закусила губу, перебирая подол платья. — Голда любит тебя, хоть ты и обращаешься с ней плохо. Рива вздохнула: — Она покойница, девочка. Голда трахалась с моим мужем, у нее был ребенок от него — твои слова, а не мои, Абигаль. Я сниму с ее гребаных плеч ее тупую голову, а вместе с ней и твою, если ты будешь лезть во взрослые дела! Абигаль была в абсолютном ужасе, как и остальные сестры, пытающиеся вникнуть в смысл слов, сказанных матерью.