Artemisia

-Для всех нас это большое потрясение… -вещал с пьедестала ректор Ягужинский, — что такое произошло в нашей академии. Думаю, вас всех волнует, как будет проходить дальнейшее обучение. Смею вас заверить от намеченного плана образовательной программы отходить мы не собираемся. Но эта трагедия большая потеря для всех нас: София Юнцова была лучшей на своем факультете и имела благую цель обучения — помощь своему больному отцу, мы все будем по ней скучать и помнить. Расследование еще ведется, но смею говорить, что контроль за студентами будет усилен для предотвращения данных прецендентов. На дополнительные вопросы вы можете найти ответ в ректорате, а пока прощальная линейка окончена, можете расходиться на свои занятия! Столь пафосная речь для столь маленького человека, наряженного в клоунские обноски — ни капли искренности или сожаления в данных словах не читалось — лишь скорбь об утраченной репутации, да и только. Лакированные туфли Ягужинского скреблись об пол актового зала да так, что услышать можно было в соседнем корпусе: как они начищены и новы. Григорий стоял у выхода из актового зала с презрением вглядываясь в уходящую фигуру на сцене. Старик с самурайской залысиной не вызывал ни капельки доверия или веры в его слова — он человек бизнеса, а этот случай явно снизит репутацию его собственного заведения, если сравнивать его с известным предком — тем же Ягужинским Павлом Ивановичем — то тот, хоть и был пьянчугой, но честным и ответственным с закалкой, а эта «водяная лужица» в вельветовых обносках лишь носит его фамилию и не стыдится. -Ему не жаль — сказал Григорий, приподнимая бровь дугой, — ему плевать. -Все что он сказал, может как являться правдой, так и нет — заключил Виктор, нервно подергивая рукав своей кофты — хотя да, с паникой разбираться придется только совету — Вик тяжело вздохнул словно предчувствуя звонки от родителей всех учеников после этого публичного выступления на камеру. В чем-то ректор все-таки был прав: жизнь должна продолжаться. Люди умирают, люди рождаются — все это лишь часть жизненного цикла и ничего больше. То, что случилось с Юнцовой не первый случай в истории и явно не последний. Надо двигаться дальше. Следствие пока что продолжается: ничего нового в деле не появилось. Евгению Бах часто можно заметить за полночь около сторожки, обсуждающую что-то с Иннокентием Ивановичем –Никанор, к удивлению, так и не появился. Теперь Иннокентий несет ночную вахту один — днем его заменяет кто-то из полицейского управления: так же усилилась охрана территории академии. Корме сторожки с опорно-пропускным пунктом, теперь по периметру расположены несколько полицейских отрядов — они не относятся к следствию, лишь поддерживают порядок. Буквально за пару дней академия превратилась из никому ненужной постройки в неприступный замок. Все, кто хочет войти: теперь обязан предъявить пропуск о работе или обучении в данном заведении. Посторонних пускают только по разрешению ректора или же с временным пропуском выданным сторожем. Выйти из академии теперь тоже крайне проблемно: нужен пропуск, запись в журнал и веская причина для выезда. С данными правилами теперь бизнес Скворцова может как расцвести, так и вовсе завянуть. Григорий не торопился покидать актовый зал — он все так же стоял около дверного проема всматриваясь в фигуры мимо проходящих студентов и преподавателей. Вся эта картина казалась не естественной: кто-то шутил, кто-то разговаривал, кто-то вовсе слушал музыку и даже не обращал внимание ни на что. Траура не было. Не было слез, печалей или горести об утраченной жизни — о непосредственной жестокости, что была проявлена. Совсем недавно. Люди жестоки: не только тот, кто поступил так с наивной студенткой, нет… вся эта масса людей, выходящая из зала — жестока. Григорий сам не был ангелом во плоти — но он ни в каком виде не переносил жестокость. Жестокость действий, мнений, суждений — любил правду, но она не жестока — она есть искренность, какой бы она ни была это в стократ приятней: напускных суждений и значений. -Гриш, пойдем. У нас латынь — Профессор Гринроуз будет не рад твоему третьему прогулу подряд. — одернул Вик Григория и скрылся за дверью актового зала. -Точно. Уже вторник. — Григорий сильнее закутался в свое уже чистое от крови пальто и направился в место куда ему возвращаться совсем не хотелось. Восточный корпус, второй этаж по скрипучей лестнице, первый кабинет слева. *** Кабинет в его долгое отсутствие будто бы вовсе пустовал. Всё та же стопка тетрадей в клетку на подоконнике, огромные панорамные окна все с той же потрескавшейся краской на раме. Старые портреты все тех же людей, на том же самом месте — уже оставили след на стене своими подрамниками. Также стояли дубовые парты, на которых уже пригрелись спящие студенты. Всё тот же потертый свитер, аккуратно зализанные волосы цвета черной смолы и крепкий не понаслышке кофе в кружке с «кофейными кольцами древности» на столе. Григорий нарочно опоздал — впервые за всю историю своего обучения латынь стала для него не навязчивым увлечением и не вдохновением всей его юности, а мерзкой действительностью — все лишь по «его вине» … Не будь он тогда так поздно здесь, не забудь он про лекцию в тот злосчастный пятничный день, может быть, было бы не так стыдно смотреть в глаза некогда хорошему преподавателю, «он» все испортил… Григорий зашел без стука, не поднимая глаз, он хотел пробежать этот маленький отрывок между дверью и его законным местом, зарыться поглубже в конспект и все также молчать. Но как только Григорий переступил порог и хотел было исполнить свой план его окликнули из-за спины: — Bonum diem*, Полонский, опаздываете… Но рад вас видеть в хорошем состоянии, можете занять свое место. — прохрипел ласковый драконий голос, не отрывая взгляда от спины юродивого студента. — Что же вы застыли? Или вам снова не здоровится? Григорий будто оцепенел — всего на мгновение. В голове был лишь один вопрос: «Почему он здесь?» Будто бы нарочно притянул к себе внимание — опоздал, да еще и без стука. Григорий не хотел оборачиваться, лишь провалится под этот «тонкий лед», что удерживал его разум в этой реальности, еще мгновение промедления и все пиши пропало — надо было не приходить, пропасть, забрать документы из ВУЗа и вовсе никогда больше ступать на эту землю. План провальный — ведь тогда на его счет будут подозрения… Из забвения его выдернула знакомая рука и мягко пригласила сесть рядом — это был Виктор, который пришел намного раньше и оставил место для своего друга подле него самого. Полонский без сопротивления опустился на парту и тяжело вздохнул закрыв глаза. — Ты чего так долго? — прошептал Кельтер — На тебя это не похоже… «Конечно, не похоже.» — возразил мысленно Григорий. Он все еще не рассказал лучшему другу о произошедшем, но он и не хотел, чтобы друг разочаровался в нем, ведь вина лежит полностью только на нем, в этом Григорий был уверен точно, только он виноват, а значит только ему и расхлебывать всю кашу что заварил он в тот злосчастный пятничный вечер. Полонский оставил друга без ответа и просто сидел закрыв глаза — боялся смотреть на реальность «трезво». Вот он в классе латыни, перед ним вероятно все та же меловая доска, все тот же дубовый пьедестал, та же кружка кофейного виски и все тот же преподаватель латиницы с волосами вороньего крыла, до жути пронзительным взглядом и притягательным баритоном. Ничего нового, ничего страшного — кроме туманных и спутанных воспоминаний в голове Гриши. Но в какой-то момент придется поговорить о случившемся и расставить все знаки препинания в данной ситуации. — Так, на чем я остановился… Точно! Мы говорили об Овидии древнеримский поэт. Вам точно должны быть знакомы, ну или хотя бы вы слышали о его произведениях: «Метаморфозы», «Наука любви» и сборник «Amores», который как раз и принес популярность. Что можно сказать — он любил праздность в жизни и патетика моногамной любви была точно не про него, это можно сказать и по первым строчкам его «автобиографичной поэзии». Непереводимая игра слов «tenerorum lusor amorum» — разберем это дословно… слово «Lusor» — существительное от глагола «ludere». Кто знает, как перевести? — Гринроуз обратился к спящей аудитории. Но в ответ ему была лишь пронзительная тишина и чей-то громкий кашель с «Камчатки». -Полонский. Вы должны знать, ответьте каков перевод? — профессор взглянул на Григория с пьедестала застав студента врасплох. Подавив ком в горле Полонский вынуждено подал голос: — «ludere» — «играть, шутить, говорить и поступать не всерьез». Поэт так же говорит о «нежной любви» — (tener arnor), но любовь тут поставлена во множественном числе, поэтому игра слов и непереводима. — выдавил из себя Григорий и случайно поднял взгляд на преподавателя. Патрик не отрывал пристального взгляда и с той же уверенностью, точностью и расстановкой сказал: -Верно. Вы ответили даже больше, чем спрашивалось. На Ваш взгляд, Григорий, какую бы емкую и поэтичную фразу можно было бы сказать, чтобы хотя бы отчасти передать смысл слов Овидия? — Если говорить об историческом контексте — то все выделили «Любовные элегии», но на мой вкус… «Повеса любовных утешений» хоть и не точно, но достаточно близко. — Полонский скучал по таким «каверзным» вопросам. Григорий был с поэтическим складом ума и тонко чувствовал семантическое значение слов и такие «игры» с трудным переводом всегда были новым вызовом всем филологам и лингвистам прошедших лет. Гриша не претендовал на точность — претендовал на заложенный смысл. -Хороший вариант, Григорий. Продолжим. Литературный стиль, ну или как сказать, приемником он был Галла, Тибулла и Проперция. Галл, чьи стихи до нас не дошли, создал римскую любовную элегию, Тибулл и Пропорций блестяще ее разработали. Жанр этот был чисто римским: архаическая Греция знала назидательную Элегию, эпоха эллинизма создала элегию повествовательную, с мифологическим сюжетом. Объединял их только размер: элегический дистих, строка гекзаметра и строка пентаметра. Циклизация стихов хоть и была основой, но во все времена так же были повторяющиеся мотивы: сетования на измены подруги, на ее корыстолюбие и все губящую силу золота, на собственное бессилие порвать с недостойной. Поливать грязью женщин — настолько типично, только вот Aliena vitia in oculos habemus a tergo nostra sunt**, а точнее: вереницу любовниц и любовников. Всё же они не святые, но жаловаться, да, определенно любили. Нельзя сказать, что Овидий изобрел что-то новое: все, о чем он писал уже было написано его предшественниками. Определенные паттерны развития сюжета можно увидеть, как в смерти воробья Лесбии, так и Овидий пишет длинную элегию на смерть попугая Коринны. Или другой пример: Катулл написал двухстрочную эпиграмму о разладе чувств к Лесбии — «Ненавижу и люблю». Овидий пишет о том же элегию, где тема «ненавижу» занимает 32 строки, а тема «люблю вопреки ненависти» — 20. Что говорить о наших поэтах и писателях если даже в древности все темы уже были обговорены и рассказаны. В нашей жизни все циклично и абсолютно повторимо. А теперь можно перейти и к главной теме данной лекции: Герундий и герундив… — профессор начертал на меловой доске название лекции и аккуратно положив мелок на край дубового стола отпил из кофейной кружки. — Герундий, как и в знакомом вам английском, отглагольное существительное, которое обозначающее процесс действия и в русском языке соответствует существительным с окончаниями: -ние, -тие… *** Оставшиеся минуты занятия прошли довольно познавательно для каждого. После прохождения основ герундия и герундива с некоторыми лирическими отступлениями об Овидии и его превосходной биографии, профессор Гринроуз попросил взять свои латинско-русские словари и выдал каждому листочек с оригиналом «Науки любви» просил переводить и на встречающихся глаголах показывать принципы работы данной грамматической структуры. Некоторые студенты с трудом даже существительные переводили — не говоря уже о герундии, другие же обходились даже без словаря. Григорию было приятно наконец-то вернутся в «родную» обстановку и попробовать свои знания на деле, он даже забыл о недавнем происшествии с профессором и под самый конец лекции был полностью расслаблен и спокоен, до звона колокола… Этот «замогильный звон» заставил тут же очнуться ото сна, и вновь холодящая дрожь пробежала по спине Григория, заставляя каждую косточку в ребрах содрогаться от него. Полонский один на один остался в кабинете с Патриком, с тем самым профессором, который был сродни водородной бомбе — такой же разрушительный и непредсказуемый. Григорий с силой оторвался от своего места и опустив взгляд подошел к преподавательской кафедре. -Григорий, Вы что-то хотели? — холодно отозвался Патрик. Григорий хотел как засохший пластырь — быстрее оторвать эту ситуацию: извиниться, сказать о недоразумении и о том, что его поняли явно неправильно в той ситуации — хоть намеков на данную симпатию Григорий никогда и не проявлял, но был уверен, что сам нарвался. -Проф… Патрик, я хотел поговорить о пятнице… наверное мне стоило бы извиниться за ту ситуацию и… — Григорий впервые с трудом подбирал нужные слова, а его сердце запредельно колотилось и громким шумом в ушах застывало на мгновение и повторялось вновь. -Григорий вы о чем? — Патрик будто бы не понимал за что Григорию стоит извинятся — С тобой все хорошо или ты до сих пор плохо себя чувствуешь? Если ты хочешь извиниться за пропущенную лекцию, то не стоит, тогда ты чуть в обморок не упал, когда пришел ко мне, а потом умчался, не сказав практически и слова… -Я хотел… подождите что вы сказали? — Григорий хоть и смутно помнил ту пятницу, но он точно помнил и разговор, и поцелуй, и конспект. -Гриша, ты, по-видимому, в ту пятницу пришел не совсем…в состоянии даже ходить, да и на это намекала бутылка виски в твоей руке. Ты что-то пробубнил про репетицию и про лекцию и тебя чуть, как бы это по мягче сказать… чуть не вывернуло на мой стол с тетрадями. Я был крайне…удивлен твоим поведением и тем в каком состоянии ты был. Потом ты подошел к окну постоял минуту и ушел так и ничего не сказав… — закончил Патрик, отпивая кофе из своей кружки. Все это звучало совсем абсурдно — эта история совсем не была похожа на ту, что помнил Григорий. Но зачем Патрику врать. -Но… все было не так: я помню что пришел к Вам за конспектом, рассказал о странном пальто и потом у окна… у меня же есть доказательства, Ваш конспект, я не доставал его из рюкзака он был прямо…здесь — Григорий расстегнул рюкзак и хотел найти конспект профессора у себя, но его не оказалось на месте, хотя Григорий был полностью уверен, что еще в субботу при досмотре он был в рюкзаке, который бесцеремонно выкинул на пол полицейский и Григорий тогда сказал еще следователю, что заходил за конспектом, сейчас же Григорий вовсе не понимал, что происходит. Не может же быть рассказ Патрика реальным — а его воспоминания подделкой. -Ты о моем конспекте? — перевел внимание Гринроуз с пустующего рюкзака на себя, в его руках был тот самый конспект. — Гриша, если бы он был у тебя, то вчерашняя или же сегодняшняя лекция вовсе не состоялась. У меня, конечно, превосходная память, но без своих прошлых наработок было бы не так интересно. -Но я же…помнил — Григорий был в замешательстве, в течении тех дней его и правда подводила память от бесконечной суеты, но не настолько же, он же помнил и луну и поцелуй и чьи-то руки на своей шее и то бесконечное чувство вины и страха… единственное, что не мог вспомнить Гриша, как уходил, тогда его захлестнуло слишком много эмоций и первое воспоминание, что у него было это то, когда он уже стучится в комнату к Камилле за ноутбуком. -Гриша — как можно спокойней обратился Патрик, — ты тогда был: не в лучшей форме, понимаю выпил, много дел навалилось и вероятно совсем забыл, что было НА САМОМ ДЕЛЕ. Но как видишь конспект у меня, его никто не забирал — ты тогда был вымотан и достаточно сильно пригубил ту бутылку с алкоголем, выглядел побито. Мне, конечно, ужасно досадно… — Патрик положил руку на плечо юродивого студента -… что теперь тебе важнее выпивка и веселее вместо моих лекций и мыслишь, по-видимому, ты до сих пор не совсем здраво. Поэтому давай без глупостей — такого не было, ты выпил — забыл все в голове перемешалось, и ты надумал себе много странного. Григорий ничего не понимал. Правда ли он себе это придумал? Может профессор прав, и его правда подводит память? Но как можно было себе придумать: такие воспоминания, такое недоразумение — он же помнил и «звериную» хватку и страх от происходящего… Такое нельзя было придумать. С другой стороны, тогда как конспект мог остаться у Патрика, если Григорий отчетливо помнит о том, что забирал его? С каждым новым вопросом голова становилась тяжелее, а ответов не находилось. Неужели Григорий настолько тогда устал, что придумал себе это все… Полонский сейчас был в недоумении, его буквально принизили в том единственном в чем он был уверен, в том, что его терзало столько дней, заставляло бояться встречи с профессором, а этого не могло и быть… Но как тогда объяснить остальное. В какой-то миг Григорий почувствовал облегчение, что того «недоразумения» и вовсе не было, но за этим последовал страх в своем рассудке — безопасно ли ему доверять… Хоть весь мир и остался на месте: ни парты, ни картины, ни стулья не шелохнулись — Григорию показалось, что, что-то с грохотом упало и он всей душой надеялся, что это был не его рассудок. *** — Гриш, у тебя какие планы на вечер? — спросил Виктор, продолжая разделять свою бутербродную трапезу. — Да, вроде бы, сегодня прогон спектакля не запланирован, да и с декорациями на данный момент все решено, так что ничего думал сходить в библиотеку и взять что-то новое для чтения, а то «Бесы» мне уже слегка осточертели для разбора…- без раздумий ответил Григорий, попутно разбираясь с новым телефоном, который ему подогнал Скворцов. Сколько еще удивительных вещей можно обнаружить в той куче хлама Скворцовых покоев. Телефон хоть не новый, но на типичные функции его хватит — удивительно, но сим-карта даже после большой стирки Лекса оказалась рабочей, что обрадовало Полонского, как и тот факт, что Совьенко теперь должен Григорию новый смартфон — удивительно на что способен должник и этот замечательный статус теперь словно бирка: весел на шее Лекса. — Помнишь я говорил про руины? — ненавязчиво воззвал к памяти Кельтер. -Да, что-то ты об этом говорил… Но даже если мы пойдем туда, как ты знаешь, сейчас есть маленькая такая трудность — нас могут не выпустить. — заключил Григорий, поднимая взгляд на рыжеволосого друга напротив. — Это я уже решил. — Каким таким образом? — Полонский изогнул бровь в привычной манере. Конечно же Виктор мог достать и пропуск, и разрешение, и много всего — а все только потому, что он действующий глава студенческого совета. — Вот это пусть останется моим личным секретом — Виктор насмешливо подмигнул и продолжил наслаждаться своим законным обедом. У Лекса сейчас была пара по Высшей математике и строительной механике — по рассказам Лекса «скучища смертная», но обязательная в образовательной программе, да и преподаватель по данной дисциплине вроде бы как очень строгий профессор, поэтому Лекс не решается прогуливать данную пару: ни-ког-да. Камилла же сейчас была на Научном семинаре и выступала с презентацией по общей социологии, которую она обожала. Поэтому в этот момент только Виктор и Полонский могли беспечно насладиться обедом в полупустом кафетерии. За такие просты моменты Григорий обожал учебный год — моменты спокойствия и тишины, когда большая часть студентов обучаются, а он со своей вольной программой мог податься, хоть на край света. Следующая пара была вместе с лингвистами и то это был семинар по «Основам анализа текста», а свою презентацию и уже проанализированный текст он сдал еще в прошлый вторник, поэтому мог бы спокойно почитать на задней парте. — У тебя что дальше? — уточнил Гриша у Кельтера. — Гистология. Крайне не хочется идти. У нас сегодня замена преподавателя и будет Александра Павловна, она говорит так… пространно, наверное, что мне никогда не удается уловить ее мысль в конкретных моментах. Потом у меня еще несколько пар… Надо будет еще в совет заскочить — проверить как обстоят дела с почтой… — Виктор на мгновение задумался, — Боже мой, я не открывал электронный ящик со среды… сколько же там всего… наверное часть все-таки оставлю Камилле… — Кельтер обреченно уставился в стол, явно не желая заниматься всеми теми делами, что накопились за неделю, но кому-то стоит сделать этот нелегкий шаг. — Ну если не поймешь, что же она имела в виду может хоть презентация поможет, если, конечно, она имеется в арсенале этой женщины — ободрил друга Григорий и снова уставился в злополучный телефон. Всего пару кнопок, а сколько мороки с включением. -Тоже, верно. Пары заканчиваются в пол седьмого у тебя? — уточнил Вик. -Да. Встречаемся у ворот? -Конечно. *** Вид вечерней академии вызывал теплые воспоминания. Эти старинные громадные стены словно растворялись в наступающих сумерках ночи и оставляли от себя лишь горящие окна студенческих корпусов и старых аудиторий, где еще доживали свои последние минуты вечные студенты наравне с преподавателями. Окошки вспыхивали и затухали, словно родное пламя вечерней свечи на покойнике дома, которое оставляла бабушка по старым традициям отмеряя время до возвращения Гриши из школы — она точно знала не догорит свеча до середины он вновь будет дома, так было всегда — это был их личный оберег и только лишь им понятный язык вечно горящей свечи. Точно так же и сейчас — уставшие студенты возвращались из учебных корпусов с надеждой найти спокойствие в родных стенах картонного кампуса с его малыми развлечениями и надеждами. Прохладный ветер пробирал шею заставляя вновь и вновь поправлять шарф и напоминать, что уже глубокая осень, которая в скором времени перетечет в холодную зиму. Но осень не желала так скоро отступать от привычных мест — все еще были заметны последние желтые листья на полуголых деревьях, качающихся в такт осенней мелодии студёного ветра. Огромный пруд перед главным корпусом уже покрывался тонкой корочкой льда и снова ломал ее с новым порывом северного ветра. Лишь редкие ростки полыни не желали уходить в не бытье вместе с осенней меланхолией, они наполняли весь воздух горьким ароматом своей свежести и упорства. Словно завороженные они стояли непокорно пред студёной прохладой и приближающееся стужей. Григорий всматривался вдаль, рассматривая каждое горящее окно по ту сторону великого пруда. Где-то еще можно было заметить людей, которые до ночи, видимо, не покинут теплых стен академии. Где-то в мгновенье свет затухал и сразу можно было сказать: аудитория пуста и до самого утра останется в том статичном состоянии, что ее и оставили владельцы. Двор академии на удивление пустовал — лишь редкие студенты, чьи пары закончились только к данному часу быстро перебегали холодное расстояние до заветного уголка тепла и спокойствия — студенческого кампуса. Вдруг на горизонте замаячила знакомая копна рыжих волос в светло-бежевом пальто и забавной шапкой с помпоном ярко-красного цвета — это был Виктор. Его можно было узнать всегда: даже если бы он перекрасил волосы и полностью изменил свою внешность его с головой выдает уникальная походка. Словно игривый лучик солнца он перемещался чуть ли не в припрыжку: эта забавная пружинистая походка была своим родом визитной карточкой Кельтера по которой даже в толпе — он сияет ярче других. — Долго ждешь? — спросил с мягкой улыбкой Виктор. — Нет, совсем недавно пришел — Григорий скинул выкуренную сигарету в мусорный бак, около сторожки и вместе с Виком направился в сторону сторожки, ныне «опорно-пропускной пункт». -О, Гриша — из будки высунулся Иннокентий Иванович — Давно не виделись, как ты? -Да, вот спокойно, Иннокентий Иванович, вы как? — вежливо и учтиво спросил Григорий у сторожа. Видно, те дни, проведенные в импровизированном пункте допроса, немного измотали бедного старика: глаза впалые, улыбка слегка натянутая и хмурые глаза явно были не только от недосыпа. -Да вот, беспокоюсь о Никоне, его не видно и не слышно, боюсь, как бы ничего с его женой не случилось, прости господи — старик быстро перекрестился. — А вы тут какими судьбами? — сторож обвел глазами обоих студентов и остановился взглядом на Викторе. -Здравствуйте, Иннокентий Иванович, да вот дела у нас есть — Виктор стал вытаскивать пропуска, подписанные ректором о выходе из академии — Мы ненадолго покинем вас, не беспокойтесь все бумаги у нас есть. — Ой, да ну тебя, мальчишка, не о бумагах я беспокоюсь, а о вас, тьфу ты, все нервы же мне изведете… — Иннокентий слегка поворчал и стал рассматривать пропуска сквозь очки на цепочке. — Мало ли знаете, кто там еще ходит… -Мы не долго, да и тем более вместе: все будет хорошо — заверил неловко Вик, копая от нервов грунт ботинком. Отношения с Иннокентием и Никанором ни у кого не складывались, почему-то лишь Гриша смог добиться симпатии у обоих стариков, хотя можно ли это назвать чем-то выдающимся — вряд ли: Григорий любил слушать, а Иннокентий разговаривать — на том они и сошлись, еще тогда, когда коменда выгнала Полонского за курение в кафетерии. -Ой, идите вы уже. Не долго. До комендантского часа вас жду — после не положено пускать. — Иннокентий ушел обратно в сторожку, оставляя студентов на попечение лишь тихого леса и блуждающей луны среди макушек деревьев. -Ну, что ж, юный Сусанин веди меня — шутливо сказал Григорий и хлопнул друга по плечу. -Какой же я тебе Сусанин, не намерен я тебя до смерти водить по темным закоулкам «Эстляндского» леса. — Виктор лучезарно улыбнулся и взял Гришу за рукав. — Нам по этой тропинке. Не отставай! Их вела вперед одна из витиеватых тропинок леса — вдоль основной дороги. Вечерний лес выглядел завораживающе. Темные сосны возвышались на несколько десятков метров над землей — по сравнению с такими лесными гигантами, каждый точно мог почувствовать себя незначительной сошкой в пространном мире лесных массивов. Эти многолетние гиганты вторили ветру и податливо склоняли свои ветки под его порывами. Сквозь кроны деревьев еще можно заметить лучи заходящего солнца: оно еще цепляется, пытается пригреть уходящих вдаль путников, но с каждой минутой свет ослабевает, теряя былую хватку, и затухает за горизонтом в бессилии помочь и спасти от надвигающейся морозной стужи. Ветки словно темные реки: тянуться вверх из темноты желая захватить напоследок еще каплю тепла и солнечной любви перед грядущими заморозками. Все в лесу дышит жизнью и совершенно не той, которую можно увидеть в дневное время. Нет, есть что-то мистическое в этой скрытой темноте Эстляндского леса. В голове ясно рождаются поэтические строки:

Птицы замолкают — готовятся ко сну:

Просыпаются иные звери в ночном лесу.

Уступает ясность — мраку,

Но в этом есть и красота.

Только вот — беспечным людям

Не понять такое — никогда…

Григория вовсе не волновал темнеющий лес и возможные опасности подстерегающие в нем: рядом было его личное рыжеволосое солнце, которое даже самый пасмурный день превратит в жаркое, знойное лето… Жар его волос, напоминал, те угли в горящем костре: этот жар не губил, а сладостно согревал нуждавшихся в его тепле. Как же нахватало Грише этого тепла: он был лишен его на какой-то срок. Все то, что произошло за последние недели сильно подкосило Григория и как всегда, единственное, что спасало его рассудок и в чем он был уверен на всю жизнь так это в Викторе, в его дорогом Вике. Когда Кельтер ненавязчиво хватал Григория за рукав — это было самым отрезвляющим действием: как это было сегодня в кабинете латиницы. Но данный жест мог возыметь и другой эффект: как сейчас, когда он вел его по темной, ухабистой тропинке придерживая за край ткани — не потерять. -Если не секрет, что это за руины? — Григорий чуть не споткнулся о кочку на своём пути, но вовремя поймал равновесие. — Я же говорил. Старинные, ещё до Февральской революции замок. Он уже, вроде тогда был в такой разрухе. И их отстройкой вроде бы никто и не занялся… — Вик слегка замедлил шаг. Впереди мелькнула жёлтая лента — полицейское ограждение. Видимо здесь всё и произошло. Следовало ступать тихо, почти беззвучно, чтобы не потревожить патруль и место следствия. Когда студенты подошли вплотную к ленте они увидели таблички с цифрами. Их было много. Где-то табличка указывала на мелкие капли крови, а где-то на большие следы человеческих ног, самое примечательное, что они были босые. Григория в миг передёрнуло от воспоминания о фотографии юной девушки: изуродованной и безжизненной. Лёгкий холодок пробежал по спине Гриши, и он сильнее сжал руку в кармане. Такое не должно было произойти — только не здесь: в этой глуши, в столь пустынном месте. Чуть поодаль виднелся мемориал, его создали студенты — знакомые Юнцовой. Мягкие игрушки, полевые цветы, даже конфеты лежали напротив фотографии Софии. А она всё улыбалась, будто не понимая, что покинула этот мир навсегда. Цветов лежало очень много — большая часть ромашек, гвоздик и сухоцветов, которые приносили на могилы в знак почтения усопшего. Но кое-что было необычно: витиеватый букет белоснежных цветов с тонкими пурпурными полосами, собранный в колос и обвязанный льняной верёвкой — нечётное количество бутонов, будто были насмешкой над жертвой, поздравление с обретением загробной жизни. -Вик, а что это за цветы? — спросил Григорий, указывая на выбивающийся из картины букет. — О, это же Асфодель — не думал, что здесь такие можно ещё найти… — Вик присел к букету и стал его внимательно рассматривать. — В каком плане ещё найти? — Григорий в момент вспомнил где он еще видел эти цветы — на обложке стихотворного сборника Патрика, великолепное совпадение событий. — Как дойдем до руин все расскажу, а пока надо… Вдруг из леса вышел патрульный с очень ярким фонариком, свет которого буквально резал глаза. — Эй, что вы забыли? — всё ещё направляя в лицо фонарь спросил патрульный. -У нас разрешение, — сказал Вик и щурясь пытался протянуть товарищу при исполнении нужную бумагу. — Вижу… Виктор Кельтер и Григорий Полонский. У вас разрешение ректора. Можете идти. Вернуться нужно до комендантского часа. Свободны. — полицейский пропустил студентов вперёд по узкой тропинке и продолжил свой обход. -Какой же яркий свет — потирая глаза, сказал Григорий. — Обязательно так слепить глаза? -Работа у них такая, не возмущайся, о нас беспокоятся. Пошли. — Виктор снова пружинистой походкой направился вперёд, освящая путь своим светом. Путь был достаточно долгим и сложным. Тропинка то заканчивалась, то вновь расцветала под ногами идущего. Вокруг всё было словно диким. Будто бы на эти тропинки никогда не ступала нога человека. Григорий закурил — путь явно предстоял долгий, а доза сладостного никотина нужна — как по часам. Сигарета в час, уже как привычка последних дней. Но у любого действия есть последствия — голос Полонского становился более храпом с каждой затяжкой. Вик явно не был рад такому исходу событий, но он, как никто другой понимал, это не простые понты, как у старшеклассников за гаражами. Здесь нервы сдают сильнее с каждым днём, минутой и выкуренной сигаретой. Если вспоминать, то первый раз Вик обнаружил Григория с сигаретой только в середине лета, на краю их семейной дачи. Григорий залез на ограждение за гостевым домиком и слово ворон уселся промеж прутьев. Место незаметное для обычных глаз, но только не для того, кто знал Гришу. Когда Полонского обнаружил Вик с предлогом пойти ужинать, Гриша чуть не свалился с трёхметровой высоты стального забора. С зажатой между зубов сигаретой он, как провинившийся щенок, уставился на Вика при этом крепко державшись за забор. С тех самых пор Вик чувствовал, что нервы Григория начинали медленно сдавать свои позиции. Полонский мог взорваться от простой ручки, которая отказывалась писать или запутавшихся наушников в кармане. И вся эта нынешняя ситуация явно не действовала расслабляюще на Гришу. Вик понимал: насильно человеку не поможешь, только если он сам захочет. Всё попытки помочь Грише, совет о специалисте или же клинике заканчивались одним — Григорий замыкался в себе и не желал разговаривать. Кельтер выбрал иную тактику: быть тем, рядом с кем, эти неврозы уйдут на спад, тем, кто в нужный момент будет рядом и просто быть. Спустя какое-то время на горизонте замаячил высокий пригорок. Виктор отпустил пальто друга и устремился вверх по горке. — Вот мы и на месте. — радостно воскликнул Вик с пригорка. — Погоди, спортсмен…- этот отрезок пути давался Полонскому с трудом, слишком крутой подъем. После такого пути ужасно хотелось сесть и закурить, слишком уж ухабист был путь, но сигареты всё он выкурил уже по пути в руины, всё что от них осталось — пустая пачка знакомого «Кента». Григорий редко думал о будущем — всегда лишь о настоящем, а сейчас, в настоящем, сигарет не было, за это надо было проклинать себя прошлого, но прошлого не вернуть, вероятно стоит начать думать не моментом. Хотя бы с сигаретами. — Добро пожаловать в руины особняка Виридис первых и последних в своем роде! — Виктор раскинул руки в необъятном жесте, как бы предлагая осмотреться. Старейшее здание, точнее то, что от него осталось, чинно возвышалось над желтым полем золотых колосьев. Сложно было понять, что именно предстало перед глазами: три ровный колонны из черного кирпича стояли в дурманном, шахматном порядке, вероятно, некогда они служили высокими арками, державшими особняковый свод. Массивные железные решетки проржавели до самого основания и теперь превратились в труху под оконными дырами. Некогда толстые стены разваливались под собственным весом с каждым днем истончаясь. Оставшиеся же каменные развалены — покрыты толстым слоем мха, свисающим сверху вниз. Чуть поодаль от основного строения, можно было увидеть маленькую белокаменную пристройку с уже разбитым временем витражом святой Богородице, лишь крошечные осколки оставались нетронутыми временем и людьми. Смотровые башни были настолько избиты бесконечным течением временем и отсутствием надлежащего ухода, что вовсе растаяли или превратились в огромные каменистые деревья, укрытые лишайником и мхом. Особняк выглядел так будто бы его насильно перевезли в эту русскую глушь с золотыми полями пшеницы — подальше от столицы, подальше от всего сущего. -Пойдем, я хотел показать тебе не только все это, но и кое-что более интересное. — Виктор протянул руку словно снова увлекая за собой в безмолвную чащу, но теперь уже в опустевший особняк Виридис. — Смотри это все, что осталось от этого рода. — Виктор указывал на огромную эмблему из камня у разрушенных ступеней. — «V» символ рода Виридис, что когда-то жили прямо здесь, если смотреть по справочникам и родословным: прямых потомков у них никогда не было. Здесь были лишь они двое и пара крепостных крестьян им в услужении. По рассказам здесь… — Произошли убийства, в которых обвинили и казнили Княжну и Князя. — закончил Григорий — Ты что это уже знал? — Виктор бы в недоумении, впервые он хотел быть тем, кто расскажет Григорию, что-то чего он не знал. -Мне эту байку не так давно Иннокентий Иванович поведал. Но все сугубо без подробностей. — Вот черт — Виктор шутливо ударил себя по голове — вот я дурак, думал, что буду первым, кто тебе это расскажет. — Так, что ты хотел мне еще показать? — спросил Григорий. -Точно! Этого ты точно не знаешь. Давай бегом! — Виктор сильнее схватил Григория за запястье и повел его прямо к белокаменной часовне. — Нам надо зайти внутрь. — торжественно сказал Вик. Внутри белесой часовни пахло сыростью и порохом. Белые стены были покрыты пылью и копотью от костра. Старые деревянные лавочки сгнили и обратились в труху, только ступеньки из белого камня, как и колонны будто вновь были выкрашены в белый и сильно контрастировали с окружающим миром. Гранитовые ступеньки у алтаря были почищены, будто не так давно здесь уже был кто-то. -Так и куда мне смотреть? — спросил Григорий, скрестив руки на груди. Вся эта обстановка угнетала его: он не любил церкви, часовни, да и саму религию вовсе — бабушка хоть и приучила его посещать церковь по воскресеньям, но от запаха ладана всегда становилось дурно, если говорить мягко. Элеонора Михайловна — хоть и уверяла, что так уходят все порочные духи из тела, но Грише явно казалось, что не только духи уходит, он и сам готов испустить дух, в таких местах. -Сюда — Вик поманил к одной из белых колонн, — Тут за белой краской есть кое-что, что я уверен, тебя впечатлит. Подойдя к белой колонне, Гриша увидел отвалившуюся краску вместе с штукатуркой. Ничего примечательного, на первый взгляд, но, если всмотреться можно было увидеть тонкие надписи нацарапанные чем-то острым. Они были на латыни. -Так, погоди… Тут и правда, что-то написано… Дай-ка мне палку — Гриша протянул руку и в то же мгновение начал отковыривать иссохшую краску. С каждым новым рывком читалось новое слово, а за всем этим можно было выстроить текст:

…Nobis cum semel occidit brevis lux,

Nox est perpetu(a) una dormienda.

De mi basia mille, deinde centum,

Dein mill(e) altera, dein secunda centum,

Deind(e) usqu(e) altera mille, deinde centum,

Dein, cum milia multa fecerimus,

Conturbabimus illa, ne sciamus, ***

… Дойдя до последней строчки, Григорий тут же рассмеялся. Тайна закрытая под семи замками штукатурки оказались простыми стихами Катулла к Лесбии. Виктор стоял в недоумении: он плохо знал латынь — со всеми заданиями всегда обращался к Грише, так что ему был не ведом перевод всех этих слов, тем более в стихотворном стиле. -Так что там? Что-то смешное? — Виктор слегка наклонил голову к Грише пытаясь ухватить его взгляд. -Да нет, просто изначально мне показалось, что это что-то новое и неизведанное, а это всего лишь любовные стихи… — Григорий обернулся на друга и замер. Ему неожиданно вспомнился рассказ Ивановича об этих руинах и что… сюда часто ходят влюбленные пары. «Неужели это… свидание?» — навязчивые мысли влезали в голову Грише, и он словно прокаженный пытался от них от махнуться, уверяя себя, что Виктор явно не знал этого аспекта руин. Он знал, что здесь что-то интересное и все: ничего больше. Они просто друзья и всегда ими были — ничего другого Григорию и не надо было… Только видеть каждый день эти лохматые рыжие кудри, лучезарную улыбку по утрам и слегка уставшего и возмущающегося по вечерам после очередного совета, такого домашнего на каникулах в Петербурге на их улице, с его клетчаточными штанами, растянутой рубашке и до жути смешной шапкой с помпоном, лишь видеть эти веснушки и… В момент приходит осознание — это больше чем дружба, но меньше отношений, так что же хотелось бы лично Грише? Растаять в этих теплых объятьях забывая о времени и даже сигаретах или оставаться на расстоянии, но оставаться друзьями. Чувствовалось, что пауза значительно затянулась: Григорий отвел смущенный взгляд и ненавязчиво поправил ворот своего пальто. Время близилось к ночи пора было уходить. -Слушай, что-то время уже не вечернее, да и похолодало… может нам уже пойти обратно — Григорий встал и отряхнулся от многолетней пыли стараясь не оборачиваться. -Ты, что, смущен? — уточнил Виктор и в момент преодолевая расстояние меж ними, — Не надо мне отнекиваться, посмотри на меня, я тебя знаю столько лет, чего ты боишься? Или же мы больше не…-Виктор выдержал паузу — лучшие друзья? Я знаю с тобой что-то не то уже давно, но я не понимаю, что, может быть, расскажешь? — О чем мне тебе рассказать? Ты и так все знаешь: мало сплю, плохо ем, вот и выгляжу как ходячий мертвец, что прицепился! — Григорий повысил голос и правда в последнее время нервы сдают, но что он мог еще сказать. Сказать о Патрике, о том, что он не знает был ли тот поцелуй или нет, или о его странном поведении, а может о стихах по ночам, посвященных этому рыжеволосому чуду или о том, как он убивался сильнее, когда думал, что Виктор сошелся с Камиллой. -Нет, сейчас ты не можешь уйти и закрыться от меня — только не сейчас. Я уже весь извелся: я думал сначала активно тебе помогать советами, войти в твое положение, потом я сменил тактику и был просто рядом: но ты молчишь, как ты не понимаешь — мне не все равно на тебя! — Виктор походил все ближе. — Пожалуйста, Гриша, скажи мне, что не так… -Не сейчас, нет. — как отрезал сказал Гриша, — Я не могу сказать тебе то… Вдруг речь прервалась из-за надлома сухих веток за часовней. Они были не одни…